лишь постепенно могут быть разложены
==303
простой результат мышления отнюдь не есть результат самого простого мышления
Может быть, именно в социальной науке непосредственно данная проблема есть одна из самых
сложных, какие вообще можно помыслить. Если человек есть высшее создание, вершина естественного
развития, то лишь потому, что в нем сосредоточился максимум разнообразных сил, которые и создали
этот микрокосм путем взаимной модификации, уравнивания и отбора; очевидно, всякая организация
является тем более высокой, чем многообразнее те силы, которые пребывают в ней в равновесии. Если
даже отдельное человеческое существо обладает почти необозримым множеством скрытых и
действующих сил, то еще больше сложности должно быть там, где происходят воздействия таких
существ друг на друга и где сложность одного, до известной степени умножаясь на сложность другого,
делает возможными бесконечные комбинации. Итак, если задача социологии состоит в описании форм
совместного бытия людей и нахождении правил, которые лежат в основании взаимоотношения
индивидуумов, поскольку они являются членами группы, и групп между собой, то вследствие такой
сложности этих объектов наша наука в теоретико-познавательном отношении (я должен буду дать ему
детальное обоснование) оказывается в одном ряду с метафизикой и психологией. Обе они отличаются
тем, что совершенно противоположные утверждения обнаруживают в них свою равную вероятность и
доказуемость. То положение, что мир абсолютно един в своей первооснове и что всякая
индивидуализация и всякое различие являются лишь обманчивой видимостью, можно сделать
настолько же правдоподобным, как и веру в абсолютную индивидуальность каждой части мира, в
котором даже ни один древесный лист не тождествен другому, и веру в то, что всякая унификация есть
субъективное добавление нашего духа, лишь следствие психологического стремления к единству, для
которого нельзя было бы найти никакого объективного оправдания. Объяснение всего мирового
процесса с механической и материалистической точки зрения настолько же является высшей целью
метафизики, как и противоположное указание на нечто духовное, которое повсюду проглядывает сквозь
явления и составляет подлинно высший смысл мира; если один философ признает мозг вещью в себе
духа, а другой —дух вещью в себе мозга, то один приводит в пользу своего мнения столь же глубокие и
веские основания, как и другой. То же самое мы находим в психологии, не тогда, когда связь с
физиологией еще дает
==304
ей возможность изолировать и тем самым более точно наблюдать элементарные чувственные основы
душевной жизни, а тогда, когда вопрос заключается в установлении причинных отношений между
мыслями, чувствами и волевыми актами, всплывающими на поверхность сознания. Так, мы видим, что
усиление личного счастья является причиной бескорыстного дружелюбия, желания видеть другого
таким же счастливым, каким чувствуешь самого себя, — но так же часто оно является и причиной
жестокосердой гордости, неспособности понимать чужие страдания; и то и другое может быть
одинаково психологически убедительно. Подобным же образом мы выводим с одинаковой
вероятностью и то, что удаленность друг от друга усиливает известные взаимные чувства людей, и то,
что она их ослабляет; что не только оптимизм, но именно пессимизм также является предпосылкой
энергичного этически ориентированного поведения; что любовь к более узкому кругу людей делает
сердце доступным и интересам более широких кругов, а с другой стороны, что она замыкает его и
закрывает в него доступ последним. И, подобно содержанию, направление психологической связи
может быть изменено на обратное, отчего оно не становится менее правильным. Один психолог
доказывает нам, что безнравственность есть причина внутренне ощущаемого несчастья, такими же
вескими аргументами, как другой, — что несчастье есть причина деморализации; в пользу того, что
вера в известные религиозные догмы является причиной духовной несамостоятельности и оглупения,
приводят не менее основательные доводы и примеры, как и в пользу противоположного утверждения,
что духовная несостоятельность людей является истинной причиной того, что они хватаются за веру в
сверхъестественное. Короче говоря, ни в области метафизики, ни в области психологии не
обнаруживается однозначности, свойственной научному правилу, но всегда есть возможность
противопоставить каждому наблюдению или предположению противоположное ему.
Причина этой бросающейся в глаза двусмысленности явно состоит в том, что объекты, об отношениях
которых высказываются суждения, уже в себе и для себя не однозначны. Целое мира, о котором говорят
метафизические утверждения, содержит в себе такую полноту и разнообразие частных моментов, что
почти для каждого утверждения об одном и том же можно найти целый ряд подтверждений,
психологический вес которых нередко достаточно велик, чтобы вытеснить из сознания
противоположный опыт и объяснения, а они, в свою очередь, оп
==305
ределяют общий характер видения мира теми, кто духовно предрасположен именно к этому. Ошибка
состоит лишь в том, что либо частную истину обобщают, придавая ей абсолютную значимость, либо из
наблюдения некоторых фактов делают заключение о целом, что было бы невозможно, если бы
наблюдение продолжалось дольше; иными словами можно сказать, что заблуждение состоит не столько
в содержании суждения, сколько в том значении, которое ему придается, не столько в качестве, сколько
в количестве. Примерно в том же заключен источник неудовлетворительности психологических
суждений. Общие понятия психических функций, между которыми они устанавливают связь, настолько
общи и содержат такое множество оттенков, что в зависимости от того, на какой из них обращают
внимание, из тождественного по названию аффекта могут вытекать совершенно различные
последствия; так, например, понятие счастья или понятие религиозности охватывают такую широкую
область, что отстоящие друг от друга моменты одного и того же, хотя и подводятся под одно понятие,
но постигаются совершенно как причины разнородных следствий. Поэтому ни одно из общих
психологических высказываний не является вполне неверным; они по большей части вводят в
заблуждение лишь постольку, поскольку упускают из виду то специфическое различие, которое, ближе
определяя обсуждаемые общие понятия, устанавливает между ними то одну, то другую, совершенно
противоположную, связь. Совершенно верно, что разлука усиливает любовь; но не разлука вообще
усиливает любовь вообще, а лишь известные виды их стоят в таком отношении; верно также и то, что
разлука уменьшает любовь; но не всякая разлука всякую любовь, а известный оттенок первой
уменьшает известный оттенок второй. Здесь надо также особенно иметь в виду влияние количественной
стороны душевного аффекта. Мы можем, конечно, подвести известные изменения чувства только под
логическую и речевую категорию количества и потому обозначаем их все тем же самым понятием; но в
действительности при этом происходят и внутренние качественные изменения. Подобно тому как
крупный капитал, хотя и отличается от мелкого только количественно, но производит хозяйственное
действие качественно иного рода, также и даже еще в большей степени, различие между более сильным
и менее сильным чувством в любви и ненависти, гордости и смирении, радости и горе является только
по видимости количественным, в действительности же оно настолько универсально, что в тех случаях,
когда нужно высказать общее суждение о психо
==306
логических соотношениях некоторого чувства как такового, то, в зависимости от количества его, о
котором как раз и собраны данные опыта, может быть доказано наличие самых разнородных связей. А
теперь — о том, что является самым важным для той аналогии, которую я имею в виду. Если мы
говорим, что одно психическое событие является причиной какого-нибудь другого, то здесь
изолированность и самостоятельность первого (каким оно предстает в словесном выражении) никогда
не выступает достаточным основанием для второго; напротив, все остальное сознательное и
бессознательное душевное содержание служит для того, чтобы в соединении с вновь возникшим
душевным движением осуществить последующий процесс. Поскольку такие психические события, как
любовь, ненависть, счастье, или такие качества, как ум, раздражительность, смирение и т.п., называют
причинами, в них объединяют целый комплекс разнообразных сил, которые только получают свою
окраску или направление от той силы, которая оказалась на самом переднем плане. Определяющим
моментом является при этом не только общее теоретико-познавательное основание, согласно которому
действие каждой силы зависит от всего остального состояния сущности, в которой она себя проявляет,
так что это действие можно рассматривать до известной степени как равнодействующую той силы,
которая выдвинута на первый план, и некоторым числом других сил, действующих в то же мгновение и
на тот же пункт; но именно человеческая душа представляет собой столь исключительно сложное
образование, что подведение под одно единое понятие какого-нибудь ее процесса или состояния есть
только именование a potiori*; в нашей душе всегда совершается одновременно так много процессов,
действует одновременно так много сил, что установление причинной связи между простыми
психологическими понятиями, как было в прежних примерах, всегда является очень односторонним;
дело обстоит не так, что один единообразный аффект переходит в другой единообразный, но это
изменение происходит в совокупных состояниях, причем указанные аффекты образуют в них только
главные, особенно ярко высвеченные моменты, которые и получают свою определенную окраску от
множества одновременно сосуществующих душевных содержаний. Подобно тому как тон получает
свой звуковой оттенок от одновременно звучащих обертонов, и мы, следовательно, слышим не чистый
тон, но большое число тонов, из которых один толь
*
По преобладающему признаку (лат.).
==307
ко сильнее всего выделяется, но отнюдь не определяет самостоятельно эстетического впечатления:
точно так же у каждого представления, каждого чувства есть много психических спутников, которые
его индивидуализируют и определяют его дальнейшие действия. Из всей полноты одновременного
психического содержания области ясного сознания достигают всегда только немногие руководящие
представления, и причинная связь, один раз установленная между ними, в следующий раз оказывается
уже больше не значимой, потому что тем временем изменилось совокупное состояние души, и
некоторые процессы, которые в первый раз действовали, скажем, в пользу этой связи, во второй раз ей
противодействовали. Вот почему психология не может добиться законов в естественнонаучном смысле:
из-за сложности ее явлений в душе нельзя наблюдать ни одного изолированного простого действия сил,
но каждое из них сопровождается столькими побочными явлениями, что никогда нельзя установить с
полной уверенностью, что же именно в действительности является причиной данного следствия или
следствием данной причины.
Тем не менее было бы несправедливо отрицать на этом основании научную ценность утверждений
метафизики и психологии. Если они и не представляют собой точного познания, то все же его
предвещают. До известной степени они помогают ориентироваться в явлениях и создают понятия,
постепенное утончение, разложение и новое сочленение этих понятий на иных основаниях создает
возможность все большего приближения к истине; они устанавливают между ними связи, хотя и
односторонние, но их односторонность парализуется противоположной односторонностью; они
представляют, по крайней мере, первую организацию масс, хотя и не господствуют еще над ними
настолько, чтобы проникнуть в отношения последних простых частей, на которые наука в конечном
счете стремится разложить сложные явления.
В подобном же положении находится ныне и социология. Так как ее предмет заключает в себе
множество движений, то, в зависимости от наблюдений и тенденций исследователя, типичным и
внутренне необходимым оказывается то одно из них, то другое; отношение индивидуума к
всеобщности, причины и формы образования групп, противоположности классов и переходы от одного
к другому, развитие отношений между руководящими и подвластными и бесконечное число других
вопросов нашей науки проявляется в такой массе разнообразных исторических воплощений, что всякое
единообразное норми
==308
рование, всякое установление постоянной формы этих отношений должно оказаться односторонним, и
противоположные утверждения о них могут быть подтверждены многочисленными примерами.
Основание более глубокое заключается и здесь в сложности объектов, которые совершенно не
поддаются разложению на простые части и их элементарные силы и отношения. Каждый общественный
процесс или состояние, которое мы делаем своим объектом, есть определенное явление и,
