что упомянутые сферы как целостности выходят из проживаемой человеческой

жизни, в непосредственности которой они, правда, предстают в совершенно другой, так сказать,

эмбриональной форме, возникая и исчезая под другими именами, по случайным и эмпирическим

поводам. Или, если выразить это лучше: здесь в форме жизни

==32

происходит то же, что там существует в форме собственной идеальности миров. Это прежде всего

создания жизни, как и все остальные ее явления, которые входят в ее непрерывный процесс и служат

ему. И внезапно происходит великий поворот, в ходе которого нам открываются царства идеи: формы

или функции, которые жизнь создала ради самой себя из собственной динамики, становятся настолько

самостоятельными и определенными, что происходит обратное — жизнь служит им, вводит в них свои

содержания, и успех этого становится таким же осуществлением ценности и смысла, как раньше

вхождение этих форм в сферу жизни. Великие духовные категории строят, правда, жизнь даже тогда,

когда они еще полностью пребывают в ней, еще целиком находятся в ее плоскости. Однако тогда они

все-таки сохраняют по отношению к ней нечто пассивное, уступчивое, ей подчиненное, ибо они

повинуются ее общему требованию и соответственно этому вынуждены модифицировать то, что они ей

дают. Лишь когда вокруг них совершается великий поворот оси жизни, они становятся подлинно

продуктивны; теперь господствуют их собственные формы, они вбирают в себя материал жизни, и он

должен уступить им. Это мыслится как исторический процесс, как metabasis eis allo geuos*,

посредством которого из знания, служащего лишь практическим целям, возвышается наука, из ряда

витально-телеологических элементов — искусство, религия, право и т.д. Проследить этот процесс во

всех его направлениях, повсюду открыть точку перехода формы из ее витальной в ее идеальную

значимость под скользящими переходами действительного сознания мы, конечно, не в состоянии. Но

речь здесь идет только о принципе и внутреннем смысле развития, о характеристике его стадий в их

чистой противоположности при полном безразличии к смешениям и снижениям, в которых оно

исторически происходит.

Мы не можем здесь не сказать о витальных целесообразностях, которым служат духовные,

предназначенные для образования миров, функции. Поэтому, до того как я прослежу выполнение этой

предназначенности в отдельных рядах, мне предстоит попытаться уяснить существенную для этого

структуру принципа целесообразности. Если я говорил, что известные функции, разработанные в жизни

и вошедшие в ее целевое сплетение, становятся самостоятельными центрами и ведущими силами,

которые берут жизнь на службу себе, то это легко могло показаться относящимся к тому типичному

явлению,

*

Переход в другую область (греч.).

==33

когда средства к цели психологически становятся самими целями. Примером, чистота которого столь

же радикальна, как и его историческое воздействие, могут служить, как известно, деньги. Ибо, с одной

стороны, в мире людей нет ничего столь абсолютно лишенного собственной ценности, являющегося

только средством, — ведь деньги возникли только как посредничество в хозяйственной жизни; с другой

— ничто на Земле не представляется многим людям целью всех целей, окончательно удовлетворяющим

владением, завершением всех стремлений и усилий. Следовательно, здесь этот поворот совершился, повидимому, более радикально, чем где-либо. В действительности духовные структуры обоих типов

совершенно различны. Превращение средств в цели полностью остается в общей форме

телеологического и лишь отодвигает душевный акцент дефинитивного на одну ступень.

Удовлетворяется ли кто-нибудь, как скупец, обладанием денег вместо того, чтобы достигать с их

помощью наслаждений, составляет различие в материи, но не в сущностной форме оценки.

Вещественно рациональное членение ряда не обязательно для сознания ценности, оно предоставляет

сознанию выбор пункта, на котором оно хочет утвердиться. Ибо сам по себе этот ряд не может быть

закончен. Ни одна разумная или непосредственно приносящая счастье цель не гарантирована от того,

что она окажется промежуточной точкой для еще более высокой цели; цепь содержаний земной жизни

не обрывается окончательно ни в одном звене; опеределение окончательного всегда остается решением

воли или чувства, которое никогда не бывает не требующим коррекции. Не надо также забывать, как

глубоко именно в человеческой телеологии коренится кажущееся иррациональным свойство

переоценки средств. Множество раз нам не хватало бы ни мужества, ни силы для наших действий, если

бы мы не направляли всю концентрацию, вообще все доступное нам сознание ценности на достижение

ближайшей ступени телеологической лестницы. Мы должны считать, что от этой ступени, пусть даже

объективно она просто преходящее средство, будто бы зависит все наше благополучие, ибо без нее

обойтись нельзя. Если бы мы уделяли ей лишь такой интерес, который объективно соответствует ее

подлинному значению, и связывали всю интенсивность ценности с далекой и самой далекой конечной

целью, это в высшей степени дистелеологически расщепило бы нашу энергию при выполнении

практической задачи. То, что глубоко противоречит смыслу телеологии и, собственно говоря,

опровергает ее, то, что средство занимает место цели, становится ее самой сублимированной формой.

Но поворот, при котором поднимаются идеальные

==34

образования, исходит из всей категории цели-средства, и понимание возможности этой категории —

она будет рассмотрена позже требует и другого понимания: она вообще имеет внутри глубочайшего

пласта человеческого существования гораздо меньшее значение, чем ей обычно приписывают из-за ее

роли в поверхностной практике. Областью полного господства целесообразности является телесный

организм. Я, правда, не думаю, что это им определяется его последняя, собственно формирующая

сущность, не думаю также, что для этого достаточен механизм, под категорией которого мы можем с

неограничиваемой удачей упорядочить его собственные явления. Однако если применить к организмам

как физическим образованиям телеологическую точку зрения, сколь она ни эвристична или символична,

то оказывается, что она поразительным образом все больше подтверждается с каждым новым

физиологическим открытием. Чем больше животное зависит от непосредственного функционирования

его телесных свойств, т.е. чем меньше радиус его действий, тем безусловнее оно зависит от

целесообразности. Самая полная целесообразность существует внутри тела; она уменьшается по мере

того как жизненные движения выходят за его пределы, ибо тогда им приходится считаться с

противостоящим им, случайным по отношению к жизни, миром. Целесообразность приближается к

максимальной угрозе, и при определенных обстоятельствах к минимальной ее реализации, когда

сознательный дух и воля оказываются на любом отдалении от внутрителесных, структурно данных

движений и их непосредственного действия.

Человек, в силу того, что он обладает наибольшим радиусом действий, в силу того, что его полагание

цели наиболее далеко и независимо от витального автоматизма его тела, наименее уверен в своей

телеологии. Это и можно называть его свободой. Существо, в котором действует автоматизм, обладает,

правда, наибольшей целесообразностью жизни, но ценой того, что оно тесно связано с телесной

априорностью. Свобода именно и означает возможность сломать целесообразность; она существует в

той мере, в какой поведение органического существа выходит за границы его непроизвольно

регулированного тела. Этим имеется, конечно, в виду не изменение места и передвижение тела в

пространстве ради пищи, защиты, продолжения рода, а качественные и дифференцированные

вторжения человека в окружающую среду. Чем более развит, т.е. чем более свободен человек, тем

дальше его поведение от целесообразности, которая заложена в структуре его тела как

==35

таковой и в ее непроизвольности. Вследствие этой дистанции, существующей между физиологической

данностью человеческого организма и практическим поведением человека, его можно в принципе

определить как нецелесообразное существо; относительно он находится вне той целесообразности,

которая господствует в сущностной непроизвольности и, следовательно, целесообразности низших

организмов.

Человек достиг той ступени существования, которая находится выше цели. Его подлинная ценность

состоит в том, что он может действовать без цели. Под этим имеются в виду только действия как

целостные, которые внутренне могут или должны быть конструированы телеологически, т.е. отдельный

ряд действий строится из средств, ведущих к цели. Но целое не находится в рамках общей телеологии.

Разумеется, такие ряды не заполняют жизнь, которая протекает в своей большей части целесообразно,

т.е. в рядах, конечное звено которых ведет в качестве средства к дальнейшей цели, в конечном счете к

жизни как таковой. Однако иногда человек живет под категорией нецелесообразного. Если характер

таких рядов определяют тем, что их конечные члены называют самоцелями, то все их своеобразное

значение этим вновь возвращают на более низкую ступень, на ступень целесообразности. Она, скорее,

просто переход, просто ступень развития. Если бы мы были чистым духом, т.е. если бы наше поведение

нельзя было мыслить как часть или продолжение непроизвольной целесообразности нашей телесной

организации, мы стали бы в принципе свободны от категории цели.

Во многих случаях цель является низким и презренным в деятельности, причем не только когда цель,

что само собой разумеется, вводит в свою этическую негативность сами по себе индифферентные по

цели средства. Средства могут иметь ценность, которую они вообще не способны устранить, но

которая, служа презренной цели, доводит как бы до высшего завершения низость и вред действия в

целом. Если купец, исходя только из желания копить все больше денег, быть может, для того, чтобы

впоследствии получить за них ничтожные наслаждения, употребляет на это высшую энергию, ум,

неутомимость, отвагу, то эти качества еще сохраняют ценность в качестве character indelebilis*. Даже

если эти качества применены без всякой цели, чисто спортивно или в задорном чувстве силы, которое

просто ищет разрядки, они сохраняют очарование и значимость. Но в первом случае они служат

дурным, унизительным целям,

*

Неизгладимых свойств (лат.).

==36

которые в странной комбинации не могут уничтожить ценность проявленных качеств, но, несмотря на

это, способны придать им обратный знак. Сколь ни нелепо моральное возмущение по отношению к

принципу, согласно которому цель оправдывает средства (ибо как же могла бы в противном случае,

например, общность требовать жертвы жизнью от индивида!), нельзя не признать, что часто именно

цель оскверняет средства.

Если под «полаганием цели» понимать осознанно разумную форму цели и удлиняющийся в

зависимости от желания ряд средств, то полагать цели может только человек. Однако это ведь лишь

часть целесообразности жизни, причем та, которая при сравнении с телеологией животных вообще не

принимается во внимание. У человека возникающее телеологически не только выступает как отделение

от всякой цели, но, следуя этой телеологии, он в неисчислимых случаях препятствует и вредит

процессам достижения наших целей. Это может иметь смысл лишь для тех существ, которые способны

пребывать по ту сторону жизни. Все образования специфически человеческого существования как

будто прошли, правда, стадию целесообразности — ив этом для нас здесь все дело — до того как они

поднялись на ступень чистого для-себя-бытия, т.е. свободы. В целом человек является в наименьшей

степени телеологическим существом. С одной стороны, он следует в своем существовании слепым

влечениям, которые не целесообразны, как у животного, а ошибочны, неориентированы и вследствие

применения средств, предоставляемых ему нашей телеологией, яростно разрушительны. С другой

стороны, человек выше всякой телеологии. Она находится у него между этими двумя полюсами — быть

свободным от нее есть как низшая, так и высшая степень, — и только посредством ее количественного

расширения и ее рафинирования она может породить иллюзию, что человек — существо, ставящее

цели. В той мере, в какой он таков, он несвободен и связан лишь механизмом особого типа. Мы

свободны в качестве существ, подвластных только своим инстинктам, ибо тогда исчезает всякое

противоположное стремление и мы живем ex solis nostrae naturae legibus*. Свободны мы также в

идеальном царстве, где приходит конец телеологии. Сфера целесообразности — средняя область

человеческого существа, совершенно так же, как она внутри отдельного ряда действий занимает

средний регион между намерением и результатом.

*

Только по законам нашей природы (лат.).

==37

Противоположность свободе не принуждение; ибо, во-первых, ход событий