нельзя отыскать и которое часто поддерживает целое, когда здоровые соки в нем уже

давно пересохли и приток новой пищи отрезан. Однако теперь уже господствует убеждение, что эта

жизненная сила не представляет собой особого движущего начала, воспаряющего над отдельными

частями организма; самое большее, ее можно счесть совокупным выражением для взаимодействия

частей; ни одна часть тела не движется, не сохраняет себя, не восполняет себя таким образом, чтобы это

не было возможно произвести и вне организма, если бы этой части были приданы те же самые

механические и химические возбуждения. Не внешняя сила заставляет отдельные органы и клеточки

держаться вместе и вызывает в них рост, но только силы, заключенные в них самих, а форма и

продолжительность их совместного существования зависит лишь от той энергии, которую привносит

каждый из них и развитие которой они вызывают взаимно друг у друга. Только из-за неизмеримой

тонкости и сплетения этих взаимодействий, которые не давали уловить их детали и долю участия

каждой отдельной части, казалось, что они указывают на особую силу, внеположную силе, присущей

самим элементам. Чем выше, развитее и тоньше известное образование, тем больше управляется оно, по

всей видимости, свойственной ему силой, действующей исключительно в целом как таковом, тем

незаметнее участие элементов в поддержании и развитии целого. Тогда как в грубом неорганическом

агрегате или в агрегате, составленном из немногих частей, влияние каждой из них на судьбу целого

может быть установлено, так сказать, макроскопически, в тонком и в многообразно расчлененном

агрегате оно заметно лишь проницательному взгляду; в нем отдельная часть» вступает в такое

множество отношений, что, поставленная а известном смысле между ними, она не отдается вполне ни

одному из них и, таким образом, приобретает самостоятельность, которая объективно и субъективно

скрывает ее совместное с другими действие в целом. Сколь бы ни было для примитивных отношений

важно то обстоятельство, что группа необходима индивиду, еще более характерно для них, что группа в

высокой степени нуждается в отдельном человеке, а это является просто следствием

немногочисленности ее членов. Несмотря на то что, может быть, более простые жизненные условия и

преобладание физической деятельности над духовной создают у

==325

первобытного человека более здоровую и нормальную конституцию, чем у человека культурного, тем

не менее вследствие только что упомянутого отношения группа его гораздо чувствительнее, доступнее

нападениям и распадается от несравненно более легких ударов, чем, например, большое культурное

государство, в котором индивидуумы сами по себе, быть может, гораздо слабее. Именно это

соотношение ясно показывает возрастающую независимость целого и его силы от каждого из его

индивидуальных элементов; чем больше целое в них нуждается, т.е. чем большим должен быть вклад

каждого из них, тем доступнее оно для потрясений, исходящих от отдельных членов или как-нибудь

передающихся через них; это изменяется с ростом и окультуриванием публичной жизни настолько, что

целое может терпеть в некоторых отношениях даже большую испорченность своих членов

сравнительно с прежним состоянием, и это не приводит к уменьшению его превосходства над этим

последним в смысле способности поддерживать свое существование. Но если вследствие этого

социальная группа производит такое впечатление, как будто особая, относительно независимая от ее

элементов, жизненная сила поддерживает ее существование и устраняет с ее пути препятствия, то это

доказывает только высокую степень развития и внутреннюю связанность объединяющей ее формы; с

возрастанием этих свойств возрастает также и вышеуказанное следствие, целое будет казаться и

действительно станет более самостоятельным по отношению к своим частям, а часть будет все менее

нуждаться в самоотдаче целому. Таким образом, тот факт, что меньшая группа обращается к

отдельному человеку с большими притязаниями, налагает на него больше обязанностей, и что он

сливается с ней полнее, чем с более обширной группой, следует рассматривать лишь как частный

случай всеобщей нормы, значимой для взаимной связи вещей.

Несколько более простое размышление показывает это отношение еще с другой стороны. Так как у

примитивных народов индивидуальные силы и виды деятельности дифференцированы также еще

несовершенно, то нельзя пока установить строгого разграничения между тем, что есть кесарево, и тем,

на что притязает и полномочен притязать отдельный человек с точки зрения своих частных или иных

социальных интересов, а потому жертва, приносимая сообществу, бывает нередко больше, чем нужно

для дела; вследствие слишком еще тесной связи между отдельными волевыми актами и определенными

группами интересов одна целесообразная деятельность приводит в движение много других и расходует

их, хотя собственно для

==326

этой цели они не нужны, — приблизительно так, как дети и неловкие люди иннервируют для

выполнения предстоящей работы гораздо больше мускулов, чем это необходимо, двигают часто всей

рукой, когда нужно двигать одним пальцем, или всем телом, когда нужно привести в движение руку.

Там, где притязания социальной группы по отношению к отдельному члену и та степень, в которой он

может отдаться служению им, дифференцировались настолько, что получили строго определенные

границы, — они ceteris paribus*, могут быть меньше, чем там, где беспорядочное смешение и сплетение

различных сторон жизни заставляет отдельное требование, так сказать, увлекать за собой еще много

смежного с ним. Я напомню о том, что принадлежность к некоторому цеху очень часто требовала

безусловным образом становиться на сторону какой-либо политической партии, между тем как на более

высокой ступени развития эта связь партийности с цехом исчезала; далее, в узких и примитивных

государственных группах было почти безусловно необходимо принадлежать к их вероисповеданию;

наконец, в прежние времена люди, принадлежавши к известной семье, бывали вынуждены избирать то

занятие, которое было в ней наследственным, например, в Египте, Мексике и т.д. Беспристрастное

наблюдение убеждает нас в том, что такое состояние встречается и на высших ступенях культуры; я

приведу пример, хотя и несколько отдаленный: в Англии до 1865 г. каждый рабочий или служащий,

который получал вознаграждение в виде участия в прибыли, ео ipso считался партнером** хозяина

предприятия, т.е. солидарно ответственным за него. Только закон текущего года (1890) уничтожил эту

связь, сохранив ее посредством более тонкой дифференциации лишь постольку, поскольку она была

важна. Рабочий мог теперь участвовать в прибыли, не будучи вовлекаем в риск полного участия,

который по существу был несправедлив. Что касается всех этих отношений, то надо иметь в виду

следующее: недостаточная дифференциация не только (существуя объективно) допускает слияние

функции одной части с функцией .другой, в чем с точки зрения телеологической нет никакой нужды, но

и субъективное суждение о них часто не открывает возможности разделения; и в том случае, когда

происходящее совершается в зависимости

*

При прочих равных (лат.)

**

Зиммель использует здесь немецкое слово «Teilnehmer» (в данном случае — «соучастник»), а в

скобках приводит английское «partner», которое еще не имело в то время аналога с тем же корнем в

немецком языке.

==327

от осознанного познания, плана или приказа, единственно необходимое не обособляется даже там, где

по существу дела это уже могло бы произойти. Дифференциация в наших представлениях о вещах

отнюдь не находится в соответствии с этой фактической дифференциацией или возможностью

дифференциации, хотя в общем и целом первая определяется последней; но так как часто и первая

определяет последнюю, то при недостаточности дифференциации в представлениях образуется круг:

вера, будто личности или функции связаны друг с другом, и фактически задерживает их

индивидуализацию, а на этом реальном недостатке, в свою очередь, держится недостаточность

познания. Так, именно вера в неразрывную солидарность семьи, возникшая из недифференцированного

представления, привела к тому, что семья как целое подвергалась ответственности за индивидуальный

проступок против третьих лиц, и это обстоятельство, в свою очередь, заставило семью действительно

соединиться теснейшим образом для защиты от нападения, что снова придало этой вере более прочные

основания.

Следует также иметь в виду, что в той мере, в какой отдельный человек отдается служению своей

группе, он получает от нее форму и содержание своего собственного существа. Добровольно или

недобровольно, но член малой группы сплавляет свои интересы с интересами совокупности, и, таким

образом, не только они делаются его интересами, но и его интересы становятся ее интересами. Его

природа сливается до известной степени с природой целого уже потому, что именно в смене многих

поколений, свойства постоянно приспосабливаются к интересам и, таким образом, единство целей ведет

к единству духовного и телесного существа.

Мы видим, что отношения, которые приводят отдельного человека к полному единению с его группой,

бывают двух типов; причем эти два типа отношений совпадают с двумя основными причинами,

вызывающими в индивидуальной душе ассоциацию представлений: это, с одной стороны,

одинаковость, с другой — реальная взаимная связь. Хотя, как это было только что указано,

приспосабливание может, в конце концов, заставить первую произойти из последней; далее, несмотря

на то, что развитие из семьи общественной группы создает общую причину для отношений обоего типа,

они тем не менее в высокой степени независимы друг от друга; два представления, как и два индивида,

могут быть в высшей степени сходны между собой, функционально никак не соприкасаясь; только в

постигающем духе возникают связь и многообразные слияния объек

==328

тов, которые не имеют между собой ничего общего, кроме известных качеств. Благодаря тому свойству

духа, что кажущееся одинаковым ассоциируется и воспроизводится в нем, также, конечно, и чувства,

связанные с одним из одинаково квалифицированных предметов или лиц, переносятся на другое,

которое, по существу, не дало для этого совершенно никакого повода. Ни один человек не может быть

вполне свободным от недружелюбного и не вполне беспристрастного чувства к другому, который имеет

обманчивое сходство с его смертельным врагом. Наоборот, отдельные черты часто привязывают нас к

людям с силой, необъяснимой их собственной ценностью и обаянием, причем эта сила при ближайшем

расследовании часто объясняется тем, что другой, дорогой нам человек, обладал именно этим

свойством, и теперь одинаковость этих свойств опосредствует перенесение чувства, которое когда-то

было с ним связано, несмотря на то, что главные причины, вызывающие тогда самое чувство, в данном

случае совершенно отсутствуют; формального тождества в одном пункте достаточно для того, чтобы

вызвать в нас приблизительно такое же чувство и отношение к этой личности, какое когда-то

существовало в другой. Ясно, как сильно это влияет в жизни на наше отношение к другим.

Дружественные и враждебные настроения по отношению к известной группе в бесчисленном

множестве случаев создаются или усиливаются тем, что отдельный член ее дает для этого

действительный повод, а психологическая ассоциация между одинаковыми по своему характеру

представлениями переносит то же самое чувство и на всех тех, кто, как это обыкновенно бывает в семье

или племени, своим сходством или внешними признаками — хотя бы одним и тем же именем —

благоприятствует такому соединению, совершаемому в душе третьего1. И в те эпохи (именно это важно

для хода нашего доказательства), когда сознание не столь развито и более грубо, такое перенесение

будет происходить намного чаще потому, что сознание необыкновенно подвластно ассоциациям по

внешнему сходству. Так, нам рассказывают о первобытных народах, что они не умеют отличать

представления о человеке, вызванного его изображением, от представления, вызванного его

действительным присутствием. Чем меньше ясности и отчетливости в мышлении, тем

непосредственнее влечет за собой ассоциация, основанная на каком-нибудь внешнем признаке,

отождествление объектов и во всех других отношениях, и в той же степени, в какой этот

психологический процесс дает преобладание опрометчивой субъективности, а не спокойному рассмот

==329

рению сущности дела, он прямо переносит чувства и способы действия, которые имеют реальное

основание по отношению