к известному лицу, на весь круг тех лиц, которые теми или иными чертами

сходства вызывают ту же ассоциацию.

Но, с другой стороны, нет необходимости в тождестве видимых свойств, чтобы сделать всю группу

ответственной за поступок одного члена, если только существуют функциональные связи, единство

целей, взаимодополнение, общее отношение к одному главе и т.д. Здесь, я думаю, и заключено главное

основание для объяснения нашей исходной проблемы. Враждебное действие по отношению к чужому

роду — идет ли дело о захвате женщин, рабов или другого имущества, об удовлетворении чувства

мести или о чем-нибудь еще — вряд ли когда предпринимается отдельным человеком, но всегда

совместно, по крайней мере, со значительной частью членов рода, это необходимо уже потому, что если

нападение направлено даже против отдельного члена чужого рода, последний в целом спешит на

защиту его, и это опять-таки происходит не только потому, что личность, на которую произведено

нападение, может быть полезна всему роду, но потому, что всякий знает успех первого нападения

широко распахивает двери для второго, а враг, сегодня ограбивший соседа, завтра с увеличенной силой

обратится против тебя самого. Проведение такой аналогии между собственной судьбой и судьбой

соседа является одним из самых мощных рычагов обобществления вообще, так как оно не позволяет

отдельному человеку ограничиваться в своей деятельности непосредственным личным интересом, а

заставляет стремиться к удовлетворению последнего в союзе с другими, служащем сначала только им

на пользу. Во всяком случае, ясно, что наступательный и оборонительный союзы находятся во

взаимодействии между собой, что нападение имеет успех лишь при совместном действии многих,

потому что на защиту призываются многие и наоборот, участие в защите многих необходимо, ибо

нападение совершается обыкновенно совокупностью. Следствием этого должно быть то, что при всех

неприятельских встречах, в которых, таким образом, каждый противостоит целой совокупности, он

видит в каждом враге не столько данную определенную личность, сколько лишь члена враждебной

группы. Враждебные соприкосновения являются в гораздо большей степени коллективистскими, чем

дружественные, и наоборот, коллективистские взаимоотношения групп носят обычно по преимуществу

враждебный характер, причем это происходит и на высших ступенях культуры, потому что и тогда

==330

каждое государство является еще абсолютно эгоистичным. Даже если более дружественные отношения

существуют из рода в род, они являются только общей основой для индивидуальных отношений —

торговли, брака, гостеприимства и т.д., — они только устраняют препятствия, которые иначе ставились

бы им со стороны рода, и если они получают более положительное содержание, если объединение

целых родов возникает не в результате насильственного подчинения и слияния, то все же такое

объединение имеет обыкновенно только военную цель, совместное нападение или защиту, так что и в

этом случае отдельный человек имеет значение лишь как член рода и в силу своей солидарности с ним,

причем не только по отношению к третьим лицам, но и при взаимоотношениях союзников, которые

рассматривают друг друга лишь с позиции интересов рода, их сводит вместе и связывает только общее

отношение к врагу, и отдельный человек имеет цену лишь постольку, поскольку за ним стоит группа.

Эта практически необходимая солидарность имеет разнообразные последствия, которые гораздо

продолжительнее и обширнее, чем первоначальная ее причина. Справедливо указывали на то, что

именно у народов, которые отличались духом свободы, у греков, римлян, германцев, знатное

происхождение имело цену, далеко превосходящую реальную силу и значение личности. Благородное

происхождение, ряд предков, ведущий свое начало от богов является едва ли не высшим из всего того,

что воспевает греческий поэт; у римлян несвободное происхождение налагало на человека ничем не

смываемое пятно, а у германцев различие в происхождении было основанием для глубокого правового

неравенства. Это является, пожалуй, последствием эпохи безусловной семейной солидарности, когда

вся семья и при нападении, и при защите стояла за отдельного человека, который вследствие этого

пользовался тем большим уважением и значением, чем больше и могущественнее была его семья. Если,

например, у саксов вира за благородного в шесть раз превышала виру за обыкновенного свободного

человека, то это являлось лишь правовым закреплением того факта, что сильная и могущественная

семья могла мстить и мстила за смерть своего члена с гораздо большей силой и жестокостью, чем менее

значительная семья. Принадлежность к такой семье сохраняла свое значение и тогда, когда собственно

действующее и связующее звено — поддержка этой семьи — уже давно выпало. Это могло уживаться с

сильным стремлением народов к свободе, потому что у народов, которые управлялись тиранически и

при

==331

способили свои социальные отношения к этому режиму, не могли существовать могущественные

семейные группы. Сильная центральная власть должна стремиться устранять такие государства в

государстве и, со своей стороны, обеспечивать отдельному человеку социальную, политическую и

религиозную поддержку, прежде всего, защиту личности и прав, которую он в политически более

свободных группах находит лишь в своей связи с семьей. Поэтому для Римской империи так характерно

именно то, что на высшие посты назначались вольноотпущенники, и, таким образом, в

противоположность всем воззрениям более свободной эпохи произвол делал все из того, кто по своему

семейному положению был ничем. Так разрушается кажущееся психологическое противоречие между

свободолюбием народов и тем, что они связывали значение личности со случайностью рождения, если

только верна наша гипотеза, что это значение обязано своим происхождением реальной защите семьи,

которая, в свою очередь, возможна лишь в более свободных государствах, где семья может располагать

самостоятельной властью Насколько, впрочем, солидарность семьи, взятой в более широком смысле,

сохранилась еще и при нашей культуре, прекрасно видно из того, с какой опаской большинство людей

удаляют от себя даже дальних родственников более низкого социального положения, а иногда от них

прямо отрекаются. Именно опасение оказаться скомпрометированными и старание отделаться от связи

с ними показывают, какое значение все еще придается этой связи.

Практическое единение, которое в глазах наблюдателя и составляет семью, не является с самого начала

вполне взаимным, но состоит лишь в защите, доставляемой родителями детям. Это можно, конечно,

рассматривать как продолжение самосохранения, которое притом обнаруживается уже у организмов,

стоящих на довольно низкой ступени: самка должна слишком чувствовать яйца или зародыши как pars

viscerum*, а главное чувствовать выделение их, подобно тому, как для самца извержение семени связано

со слишком большим возбуждением, чтобы они не уделили величайшего внимания тому существу, с

появлением которого ассоциируются эти возбуждения, и не рассматривали его как принадлежащее к

сфере собственного Я. Тот же интерес — как выразил это один зоолог, — который производитель

чувствует к частям своего тела, сохранившим свою связь с последним, он сохраняет в течение

некоторого време

*

Часть утробы (лат.).

==332

ни почти в той же степени к тем элементам, которые от него отделились, но не стали ему чуждыми. У

насекомых самец так равнодушен к своему потомству потому, что оплодотворение у них внутреннее и

развитие, происходящее внутри женского организма, остается для него скрытым, тогда как, наоборот, у

рыб мужские особи часто принимают на себя роль матери, потому что они в конечном счете изливают

семя на яйца, а женская особь, разлученная с ними, не может более узнать их в изменчивой стихии, в

которой они были отложены. Благодаря тому что между производителем и отпрыском продолжает

существовать органическая общность, даже если они являются физически раздельными, до известной

степени создается a priori единство, подобное семейному. Объединение возникает здесь не из

стремления индивида поддерживать себя или других, но, наоборот, это стремление оберегать семью во

всей ее совокупности вытекает из чувства единства, которое соединяет с ней производителя. То

обстоятельство, что возрастающая интенсивность этих отношений в том виде, как мы их наблюдаем у

высших животных и, наконец, у человека, создает семейную солидарность, распространяющуюся за

пределы непосредственного происхождения, психологически легко понятно, понятно также и то, что

дети выходят, наконец, из той пассивности, которая сперва характеризует их поведение в пределах

семейного единства, и — по крайней мере тем, что они ищут родительской защиты, подчиняются ей и

умножают массу сплоченной группы, — они способствуют ее устойчивости и развитию.

Обозревая эти исследования в целом, мы обнаружим наряду с принципом, указанным на стр. 327, еще

один принцип классификации причин, благодаря которым член группы оказывается относительно

третьих лиц только членом группы, но не индивидуальностью. Прежде всего, мы замечаем некоторые

связи, имеющие тот же эффект, но до известной степени независимые от отношений к третьим:

органическое взаимное сродство родителей и детей, сходство их между собой, приспособление

интересов к одинаковым жизненным условиям, их слияние даже в таких пунктах, которые стоят в

стороне от связей с другими родами, — все это создает единообразие, которое, с одной стороны, мешает

наблюдателю распознать в отдельном человеке индивидуальность и относиться к нему как к

индивидуальности, а с другой стороны, вносит достаточно сплоченности в действия группы,

направленные против всех стоящих вне ее, чтобы можно было, не погрешая против существа дела,

считать отношение к отдельному члену отношением ко всей сово

==333

купности и солидарно направлять против нее те чувства и воздействия, которые вызваны отдельным

членом. Итак, если здесь первоначальное единство является причиной того, что группа действует по

отношению к третьим как единство, то мы видели затем, что жизненная нужда дает часто повод к

совместному выступлению, которое, наоборот, создает реальное единство даже тогда, когда последнее

ему не предшествовало. Я считаю это более глубоким и важным, хотя и более скрытым процессом.

Даже в наиболее развитых областях мы часто думаем, что солидарное действие двух лиц вытекает из их

глубинного сродства, тогда как на самом деле оно было вызвано к мимолетному или, нередко,

прочному существованию необходимостью совместного действия; здесь, как и в других случаях,

органы развиваются в соответствии с теми функциями, которых требуют от них обстоятельства. Однако

ни функции, ни, соответственно, субъекты никогда не бывают устроены с самого начала так, чтобы

требуемое действие осуществлялось само, как бы изнутри. И внутри индивидуума то, что называют

единством личности, не является ни в коем случае основой его существа, из которой бы следовало

единство поведения по отношению к людям и задачам, но, наоборот, часто лишь практическая

необходимость одинаково относиться к третьему лицу имеет следствием внутренние отношения и

установление единообразия между различными душевными силами. Так, например, человек, полный

противоречивых склонностей и страстей, которого чуть ли не растаскивают в разные стороны его

чувственные, интеллектуальные и этические влечения, обретает единство своего существа благодаря

тому, что им овладевает религиозная идея; поскольку различные стороны его природы в равной мере

сообразуются с тем, что открылось каждой из них как божественная воля, и тем самым вступают в

одинаковое отношение к идее Бога, то именно поэтому между ними возникает единство, которое

первоначально было им совершенно чуждо. Или, например, если поэтическая фантазия встречается с

сильным рассудком и вследствие этого ввергает сознание в постоянный разлад между идеалистическим

и реалистическим воззрением на вещи, то необходимость достигнуть известной жизненной цели или

занять определенную позицию по отношению к какому-нибудь лицу нередко будет приводить

раздробленные силы к единству и сообщать фантазии то же самое направление, что и мышлению и т.д.

Переходя к более сложным образованиям, я укажу на секту гернгутеров в качестве примера того, как

совместное отнесение к некоему третьему создает и укрепляет

==334

коллективную сплоченность. Каждый член секты имеет вполне индивидуальное, можно сказать,

сердечное отношение к Христу, которого они считают непосредственным главой своей общины; и это

ведет к такому безусловному единению