между членами общины, какого нельзя найти ни в одной
другой. Этот случай так поучителен потому, что указанное отношение отдельного человека к принципу,
на котором основывается сплоченность, является исключительно личным, устанавливает такую связь
между ними и Христом, которая не перекрещивается ни с какой другой, и тем не менее один тот факт,
что все эти нити сходятся в Христе, как бы задним числом сплетает их между собой. В сущности,
неизмеримо огромное социализирующее значение религии основывается, главным образом, на общем
отношении к высшему принципу; именно то специфическое чувство, из которого охотно выводят
религию — чувство зависимости, — в особенности пригодно для того, чтобы устанавливать между
теми, кто им в одинаковой степени проникнут, религию, т.е. связь (согласно старому, хотя
этимологически и неверному, толкованию этого слова2). Подчеркну в этом аспекте также и то, что
первоначальная сплоченность семьи при патриархальном строе основывалась не на том, что отец был ее
создателем, но на его господстве, и ее единство в чувствах и действиях устанавливалось, следовательно,
также не a priori, но уже задним числом, благодаря одинаковому отношению к некоторому третьему;
что же касается объединяющего значения общего враждебного отношения, то еще составитель книги
законов Ману указывал на то, что князь всегда должен считать своего соседа врагом, а соседа своего
соседа — другом, и из многочисленных примеров достаточно вспомнить лишь о том, что Франция
обязана сознанием своего национального единства, главным образом и прежде всего, войне с
англичанами, и о том же говорит нам история последнего образования Германской империи3. Одним
словом, превращение простого сосуществования в совместное существование, локального, как бы
анатомического единства в физиологическое должно быть приписано в бесчисленном множестве
случаев общему добровольному или вынужденному отнесению к некоторому третьему. В языке есть
довольно меткое выражение: об отдельном человеке говорят, что, действуя против других, он должен
«собраться» («sich zusammennehmen»), даже если в другое время он и пребывет в состоянии
«рассеянности» («zerstreut») или «распущенности» («zerfahren»). В точности то же самое может быть
сказано и о целых группах.
==335
Из всего этого достаточно ясно, что нравственный проступок отдельного человека против некоторого
третьего должен побуждать этого последнего реагировать против всей группы, к которой принадлежит
первый, и что должна совершиться в высшей степени тонкая дифференциация, как объективная, внутри
группы, так и субъективная, в способности познания у потерпевшего, чтобы точно локализовать
чувство или действие, в которых выражается реакция. Между тем фактическая дифференциация очень
отстает от теоретической, а именно в тех случаях, когда дело касается карающих реакций. Как бы ни
избегал каждый более культурный человек и каждое более совершенное законодательство того, чтобы
родные преступника также расплачивались за его преступление, но в действительности это еще в
значительной степени имеет место и притом непосредственно — вследствие того, что жена и дети
заключенного обрекаются нередко на беспросветную нужду, и косвенно — из-за того, что общество,
хотя и не сознает этого, но фактически относится с презрением к этим близким и даже более дальним
родственникам. Стремление к более высокой дифференциации в этом направлении не останавливается
на индивидууме, но продолжается еще далее в отношении к нему. При более утонченном познании мы
все меньше возлагаем ответственность за этический проступок на всего человека в целом, напротив, мы
понимаем, что воспитание, пример, естественные склонности могли извратить одно отдельное влечение
или круг представлений, тогда как в остальном личность может вести себя вполне нравственно.
Возрастающая дифференциация в практических элементах нашей натуры столь же способствует этому
в объективном отношении, сколь в субъективном —дифференциация теоретических сил; чем тоньше
развитие личности, чем более обособлено и самостоятельно сосуществуют в ней различные влечения,
способности и интересы наряду друг с другом, тем скорее вина может фактически лежать только на
одной части ее и вся совокупность их может быть в ней неповинна; это особенно хорошо видно,
например, в сексуальной сфере, где довольно высокая степень безнравственности встречается часто при
полной безупречности в остальном поведении.
Далее, в субъективном отношении: насколько человек, осуждающий проступок, не вкладывает более
всей своей личности в доставляемое ему другим ощущение, желая, чтобы деяние другого имело только
те последствия, которые в точности этому деянию соответствуют, настолько осуждающий становится
==336
объективным относительно другого. Он ограничивает свою реакцию теми пределами, в каких сам
поступок есть не более чем только часть личности другого, учится отделять дело от личности,
единичное от целого; так, общество, как известно, мирится с указанным случаем половой
безнравственности даже в самых крайних проявлениях, налагая на мужчину, грешащего в этой области,
чуть ли не минимум тех социальных наказаний, которым оно подвергает в других случаях за менее
значительное нарушение нравственности; причины этого лежат, конечно, помимо указанной выше
дифференциации, еще в пережитках варварства по отношению к женщинам. Связь субъективной
дифференциации с более высоким развитием обнаруживается также в противоположных явлениях: в
той вспыльчивости, которая у грубых натур овладевает всей личностью, в том, что минутный аффект
вполне поглощает некультурного человека, в скоропалительных суждениях, к которым так склонны
менее развитые умы; она обнаруживается в том своеобразном ощущении солидарности, в силу которого
раздаются требования «отомстить человечеству» или «отомстить мужчинам, женщинам и т.д.», которые
приходится слышать особенно из уст людей или незрелых, или более низкого умственного развития,
или таких, которые не владеют своими чувствами. Впрочем, даже на нашей современной ступени
развития вряд ли кто-нибудь из нас вполне свободен от того, чтобы не относиться бессердечнее, чем
раньше, к третьим, невинным лицам после большого огорчения, причиненного нам злобой или
обманом, хотя, конечно, мы и чувствуем при этом, что таким недостатком дифференциации в
чувствовании унижаем сами себя. Такая двойная дифференциация ведет к важным последствиям,
например в области педагогики. Эпохам более низкой культуры свойственно связывать с понятием
воспитания прежде всего понятие наказания, цель которого состоит в подавлении и искоренении
склонности; чем выше культура, тем сильнее становится стремление не просто сломить посредством
наказания ту силу, которая заключена и в безнравственных влечениях, но создать такие состояния, при
которых она могла бы проявляться с пользой и при которых действительная безнравственность как
таковая сама творила бы полезное в других отношениях, приблизительно так, как техническая культура
все более учится извлекать пользу из того, что она прежде отбрасывала или что даже служило для нее
препятствием. Это возможно только при помощи дифференциации, которая все более выделяет виды и
отношения действий и чувств из формы всеохватывающих
==337
комплексов, в которой они поначалу выступают и в которой судьба одного члена солидарно
соопределяет судьбу другого. Только тогда, когда в результате дифференциации каждое отношение,
каждая составная часть публичной и личной жизни получит такого рода самостоятельность, что для
этой части станет возможным индивидуальное претерпевание и деяние4, при котором механические
переплетения с гетерогенными по существу дела элементами не навязывают им одну и ту же участь, —
только тогда можно будет при помощи точного разграничения удалить вредные элементы, не касаясь
соседних с ними полезных элементов. Так, в области медицины дифференцированные познания дают
возможность удалять больные части тела, соблюдая в точности известные пределы там, где раньше
приходилось отрезать тотчас же весь член; так, например, при тяжелых воспалениях коленного сустава
в настоящее время вырезается только этот сустав, тогда как раньше ампутировалась вся бедренная кость
и т.п. Между тем дифференциация в наказании, особенно уголовном, доходит очень скоро до своих
пределов. Здесь исходят из предположения такого душевного единства, благодаря которому боль от
наказания должна ощущаться именно там, откуда произошел проступок, и поэтому могут приговорить к
одному и тому же наказанию за оскорбление чести, за обман и нарушение нравственных предписаний.
Начатки дифференциации в этих пунктах еще очень недостаточны;
так, например, заключение в крепости установлено за такие проступки, которые не касаются
социального достоинства преступника и т.п. Между тем уже большая мягкость, которую в более
культурные эпохи проявляют по отношению к преступнику, является во всяком случае признаком того,
что отдельный поступок дифференцируют от личности в целом и что отдельное нарушение
нравственности не принимается уже более за полную испорченность души, как это естественно для
более расплывчатого представления; это представляет полную аналогию той дифференциации, которая
освобождает социальное целое от ответственности за поступок одного члена. Точно так же исправление
лиц, подвергшихся наказанию, которое составляет одну из главных целей высшей культуры, сможет
обосновывать свои виды на успех, по существу, той же самой психологической предпосылкой, а
именно, что душа преступника тоже достаточно дифференцирована, чтобы заключать в себе наряду с
извращенными влечениями также и здоровые; потому что ведь более глубокая психология должна
ожидать надежного исправления грешника не от прямого устранения извращенных,
==338
но от укрепления и возвышения здоровых влечений. Впрочем, смягчение наказаний, отмену их за
давностью, а также попытки не дать погибнуть для общества тому, кто был повинен однажды в
преступлении, можно основывать не только на дифференциации частей его души в их
сосуществовании, но и на дифференциации в последовательности его душевного развития, если не
хотят, чтобы в последующие эпохи искупалась вина, которая относится к эпохе более ранней.
На высшей ступени культуры обнаруживается, однако, своеобразная форма возврата к прежнему
воззрению. Как раз в последнее время снова обнаружилась склонность возлагать на общество
ответственность за вину индивида. В настоящее время ответственность за проступок индивида охотно
возлагают не на «свободу» индивидуальности, но на внешне определяемое положение, в которое
общество ставит отдельного человека, на атрофические или гипертрофические условия жизни, которые
оно ему предоставляет, на всемогущие воздействия и влияния, которым он подвергается с его стороны.
Трансцендентальное познание, которое говорит об исключительном господстве естественной
причинности и устраняет вину в смысле liberum arbitrium*, сужается, оборачиваясь верой в то, что
только социальные влияния имеют определяющее значение. Поскольку старое индивидуалистическое
мировоззрение заменяется историко-социологическим, которое рассматривает индивида лишь как точку
пересечения социальных нитей, постольку место индивидуальной вины должна занять вина
коллективная. Если отдельный человек по своим врожденным склонностям является продуктом
предшествующих поколений, а по развитию их — продуктом современного ему поколения, если он
заимствует содержание своей личности от общества, то мы уже не можем возлагать на него
ответственность за такие поступки, в которых он является только посредствующим звеном, подобно
орудию, которое служило ему для их совершения. На это нетрудно, конечно, возразить, что
общественное устройство, детерминирующее отдельного человека, должно же было где-нибудь
исходить от отдельных людей, на которых и падает ответственность за это последнее воздействие;
следовательно, индивид как таковой все-таки может быть виновным, и как бы ни была велика та доля
ответственности, которую он сваливает на общество, это не удается ему сделать вполне, так как
общество все же состоит из индивидов и поэтому не могло бы быть
*
Свободной воли (лат.).
==339
виновным, если бы не были виновны они. Повод для создания каждого несовершенного и
несправедливого социального учреждения, которое может толкнуть каждого, кто родился при нем, на
путь преступления, все же должен был исходить от отдельного человека; ведь всякое наследование,
закладывающее в нас семя порока, существует не от века, но должно иметь свое начало в том или
другом первоначальном поведении какого-нибудь предка. И если даже наибольшая часть нитей,
направляющих действия индивида, восходит к предшествующим поколениям, то и от него также
исходят, в свою очередь, новые нити, которые наравне с первыми соопределяют грядущие поколения; и
на ответственность за эти последствия следует указывать тем настоятельнее, чем глубже мы прониклись
