в виду, что это процесс непрерывный, что не только

крайности индивидуализма и космополитизма психологически и этически соприкасаются между собой,

но что уже на пути к ним, ведущем от социальной группы, расстояния, пройденные в обоих

направлениях, обычно соответствуют друг другу. И это сохраняет значение не только для единичных,

но и для коллективных индивидов. История развития форм семьи дает нам много подтверждений этого,

например, следующее. Когда матриархальная семья (в том виде, как ее реконструировали Бахофен и

Липперт), была вытеснена значимой властью мужчины, то сначала семья являлась единой не столько в

силу того факта, что она была произведена отцом, сколько в силу господства, которое он осуществлял

над известным числом людей, среди которых были не только его кровные потомки, но и пришедшие со

стороны, купленные, вошедшие в семью посредством брака и целые семьи их и т.д., находившиеся все

вместе под единой властью. Лишь позже посредством дифференциации из этой первоначальной

патриархальной семьи вычленяется новая, основанная исключительно на кровном родстве, в которой

родители и дети составляют самостоятельное домохозяйство. Эта семья была, конечно, гораздо меньше

и носила более индивидуальный характер, чем обширная патриархальная; однако именно благодаря

этому стало возможным их соединение в одно, уже гораздо большее, государственное целое. Первая,

более древняя, группа могла во всяком случае удовлетворять свои потребности, как в добывании

средств для существования, так и при ведении войны; но стоило только ей распасться вследствие

индивидуализации, на малые семьи и сразу, по очевидным причинам, соединение последних в более

обширную группу стало возможным и нужным. Платон только продолжил этот процесс в том же

направлении, устраняя семью вообще, чтобы довести государственное сообщество как таковое до

максимума сплоченности и силы.

В мире животных наблюдали уже то же самое, а именно,

==367

что склонность к образованию семьи обратно пропорциональна склонности к образованию более

обширных групп; отношение моногамии и даже полигамии содержит в себе нечто столь

исключительное, забота о потомстве настолько поглощает родителей, что от этого страдает дальнейшая

социализация таких животных. Поэтому среди птиц организованные группы встречаются сравнительно

редко, тогда как, например, дикие собаки, среди которых господствует абсолютный промискуитет и

взаимная отчужденность по совершении акта, живут большей частью тесно сплоченными стаями, а

среди млекопитающих, у которых господствуют как семейные, так и социальные влечения, мы всегда

замечали, что в периоды преобладания первых, т.е. во время спаривания и деторождения, последние

значительно ослабляются. В то же время соединение родителей и детенышей в одну семью бывает тем

теснее, чем меньше число последних; я укажу лишь на тот наглядный пример, что в пределах класса

рыб те из них, потомство которых вполне предоставлено самому себе, откладывают бесчисленные

миллионы икринок, тогда как рыбы, высиживающие потомство и устраивающие норы, у которых,

следовательно, встречаются зачатки семейной сплоченности, откладывают только небольшое число

икринок. В этом смысле утверждали, что социальные отношения между животными исходят не из

брачных или родительских отношений, но из отношений братского родства, так как последние

предоставляют индивиду гораздо больше свободы, чем первые, и поэтому делают его более склонным

тесно примкнуть к более широкому, прежде всего братскому, кругу, так что принадлежность к семье

животных рассматривалась как величайшее препятствие для присоединения к более обширному

обществу животных.

Как велико, впрочем, взаимодействие между распадом более мелких групп и расширением

социализации, с одной стороны, и самоосуществлением индивида — с другой, обнаруживает далее в

области семейных форм, например, распад патриархального образования групп в Древнем Риме. Когда

гражданские права и обязанности в военное и мирное время стали так же принадлежать сыновьям, как и

отцу, когда для первых открылась возможность получить личное значение, влияние, военную добычу и

т.д., от этого возникла такая трещина в patria potestas*, которая должна была все более раскалывать

патриархальные отношения и притом в интересах более широкой государственной целесообразности, в

*

Отеческую власть (лат.).

==368

интересах права большого целого над каждым из его членов, но в то же время и в интересах личности,

которая через отношение к этому целому могла обрести ту значимость, которая несравненно более

ограничивалась до тех пор патриархальными отношениями. И со стороны субъективной, если принять

во внимание чувство индивидуальности, то не очень сложные психологические соображения

показывают, насколько жизнь в более широком кругу и взаимодействие с ним в гораздо большей

степени развивают личное сознание, чем жизнь и взаимодействие в кругу более ограниченном. Именно

то, чем и в чем личность себя обнаруживает, есть смена отдельных чувств, мыслей, деятельностей; чем

равномернее и спокойнее идет жизнь, чем меньше крайности во внутренней жизни человека

отклоняются от ее среднего уровня, тем меньше проявляются чувства личности; но чем сильнее эти

крайние ее колебания, тем больше человек чувствует себя как личность. Подобно тому как постоянное

устанавливается всегда только в сравнении с изменчивым, подобно тому как только смена акциденций

обнаруживает устойчивость субстанции, так Я, очевидно, ощущается как пребывающее и устойчивое

при всех изменениях в психологическом содержании, именно тогда, когда изменения дают для этого

особенно много поводов. Пока психические возбуждения, особенно возбуждения чувств,

немногочисленны, Я сливается с ними, остается скрытым в них; оно возвышается над ними лишь в той

мере, в какой полнота разнообразия делает ясным для нашего сознания то, что обще всему этому. Так

же точно более высокое понятие поднимается над отдельными явлениями, но не тогда, когда мы знаем

их лишь в одном или нескольких видах, а только благодаря знакомству с очень многими, и при этом

понятие становится тем выше и чище, чем отчетливее происходит взаимное снятие того, что в них есть

различного. Однако эта смена содержаний Я, которая, собственно говоря, только и делает его заметным

для сознания как неподвижный полюс в потоке психических явлений, будет в пределах большого круга

несравненно более оживленной, чем при жизни в более узкой группе. Правда, можно возразить, что

именно дифференциация и специализация в пределах первого погружает отдельного человека в гораздо

более односторонне-равномерную атмосферу, чем это бывает при меньшем разделении труда. Но если

даже допустить такой негативный момент, речь, по существу, идет о мышлении и волении индивидов;

возбуждения чувства, которые имеют особое значение для субъективного самосознания, происходят

именно там, где каждый отдельный человек сильно дифференцирован и окружен другими, также в

высокой степени дифференцированными инди

==369

видами, и поэтому сравнения, трения, специализированные отношения вызывают к жизни множество

реакций, которые остаются скрытыми в узком недифференцированном кругу, а здесь, именно

вследствие своей многочисленности и разнообразия, усиливают чувство собственной личности или,

быть может, впервые его вызывают.

Дифференциация частей нужна непременно, если рост группы должен происходить в данном

пространстве и при ограниченных жизненных условиях, и эта необходимость существует даже в тех

областях, которым совершенно чуждо давление хозяйственных отношений. Например, в то время как в

самых ранних христианских общинах жизнь была всецело проникнута религиозной идеей и каждая

функция была возведена в сферу этой идеи, распространение ее в массах не могло не повести к

известной поверхностности и профанации; то мирское, с которым смешалось религиозное, теперь

слишком сильно перевешивало в количественном отношении, чтобы приложенная к нему религиозная

составляющая смогла бы тотчас и всецело наложить на него свой отпечаток. Но одновременно

образовалось монашество, для которого мирское всецело отошло на задний план и притом для того,

чтобы жизнь могла наполниться исключительно религиозным содержанием. Единство религии и жизни

распалось на светское и духовное состояния, образовалась дифференциация в пределах круга

христианской религии, которая была совершенно необходима для дальнейшего существования

последней, чтобы она могла выйти за пределы первоначальных узких границ. Когда Данте проповедует

самый резкий дуализм между светским и церковным правлением, полную взаимную независимость

между религиозными и государственными нормами, то он ставит это в непосредственную и реальную

связь с идеей всемирной империи, полного объединения всего человеческого рода в одно органическое

целое.

Где образуется большое целое, там встречается одновременно так много тенденций, влечений и

интересов, что единство целого, его существование как такового было бы утрачено, если бы

дифференциация не распределяла то, что по существу различно, между разными индивидами,

учреждениями или группами. Недифференцированное сосуществование вызывает все более

враждебные притязания на один и тот же объект, тогда как при полной разъединенности партнерство и

заключенность в одних и тех же рамках гораздо более возможны. Это часто обнаруживает именно

отношение церкви к другим элементам общей жизни, а не только к государству. Так, например,

==370

пока церковь считалась и считается одновременно источником и охранительницей познания,

возродившаяся в ней наука, в конце концов, всегда оказывалась по отношению к ней в какой-либо

оппозиции; дело доходило до самых противоположных притязаний на знание истины об определенном

предмете, а также «двойственных истин», которые, во всяком случае, являлись началом

дифференциации, но именно постольку и приводили вновь к тем худшим конфликтам, чем более

целостным считалось единство церкви и науки. Лишь полностью разделившись, они могут вполне

ужиться друг с другом. Только дифференциация, переносящая функцию познания на другие органы,

отличные от органов религиозных функций, делает возможным их параллельное существование,

притом, что в обширной групповой единице имеет место их увеличение.

Явление, на первый взгляд противоположное, аналогичным образом приводит нас к той же основной

идее. Именно там, где элементы, уже дифференцированные или склонные к дифференциации,

принуждены входить в некое охватывающее их единство, результатом нередко является повышенная

неуживчивость и более сильное взаимное отвращение; широкие общие рамки, которым, с одной

стороны, для того и требуется дифференциация, чтобы сохранялось их существование в таком виде,

создают, с другой стороны, взаимное трение элементов и вызывают такое проявление

противоположностей, которого не было бы в пределах этого единства без этого давления элементов

друг на друга и которое легко приводит его к распаду. Однако в этом случае соединение в одной

большой общности является средством, хотя и временным, ведущим к индивидуализации и к ее

осознанию. Так именно миродержавная политика средневековой империи развязала и даже вызвала к

жизни партикуляризм народов, племен и князей; установление единообразия и объединение в одно

большое целое, к которым стремились и которые отчасти были осуществлены, впервые создали,

усилили, довели до сознания то, что они, конечно, должны были впоследствии разложить, —

индивидуальность частей.

Для этого взаимоотношения между индивидуализацией и обобщением11 можно найти примеры и во

внешних сферах. Если каждый одевается так, как ему нравится, не считаясь со значимостью

условности, которая свойственна его занятию и званию, то это является, с одной стороны, более

индивидуальным, а с другой — более общечеловеческим, поскольку профессионально-сословная

одежда имеет в виду что-то отличающее,

==371

охватывает более узкую группу, с особыми отличительными чертами, распадение которой является в то

же время признаком широкой социализации и индивидуализации. Следующий случай показывает еще

определеннее, что не только в реальном поведении, но и в психологическом способе представления

имеет место корреляция между выдвижением на передний план индивидуальности и расширением

группы. Мы узнаем от путешественников и до известной степени можем легко наблюдать это и сами,

что при первом знакомстве с каким-нибудь чужим племенем кажется, будто все индивиды,

принадлежащие к нему, похожи друг на друга настолько, что их нельзя различить, и притом тем более,

чем более это племя отличается от нас. Что касается негров, китайцев и др., это отличие настолько

овладевает сознанием, что в сравнении с ним их индивидуальные различия совсем исчезают. Но они

выходят на передний план тем более, чем дольше продолжается знакомство с этими людьми, которые

казались сначала одинаковыми; соответственно, исчезает постоянное сознание общего