связи между определенным возбуждением и

количеством единовременно захваченных им людей, однако все-таки, в общем, несомненно, что первое

повышается одновременно с последним. Отсюда — часто совершенно невероятное воздействие

мимолетных возбуждений, сообщаемых массе, и лавинообразное усиление самых слабых импульсов

любви и ненависти. То же относится уже к животным, живущим стадами и стаями: самый тихий удар

крыла, самый маленький прыжок одного из них часто вызывает панический ужас, охватывающий всю

стаю. Один из самых своеобразных и наглядных случаев усиления чувства вследствие совместного

пребывания в обществе демонстрируют квакеры. Хотя интимность и субъективизм их религиозного

принципа противоречат, собственно говоря, всякому совместному богослужению, тем не менее оно

имеет место и притом нередко так, что они молча в течение целых часов сидят вместе; и вот, они

обосновывают эту совместность тем, что она может помочь нам приблизиться к духу Божию; но так как

это сводится для них только к вдохновению и нервной экзальтации, то ясно, что и одно только

молчаливое совместное пребывание должно этому благоприятствовать. Один английский квакер конца

XVII в. описывает явления экстаза, происходящие с одним из членов собрания, и продолжает так: «В

силу того, что все члены общины связаны в одно тело, такое состояние одного из них очень часто

сообщается всем, и в результате этим вызывается захватывающее плодотворное явление, которое,

действуя с неотразимой силой, привлекло уже многих в общину». Можно прямо говорить о нервозности

больших масс; им часто свойственны такая чувствительность, такая страсть и эксцентричность, которые

нельзя было бы констатировать ни у одного из их членов или, по крайней мере, у очень немногих,

взятых по отдельности.

Все эти явления указывают на ту психологическую ступень, на которой душевная жизнь еще

преимущественно определя

==388

ется ассоциацией. Более высокое духовное развитие разрывает ассоциативные связи, которые

соединяют между собой элементы душевной жизни столь механически, что возбуждение одной какойнибудь точки влечет за собой нередко самые обширные потрясения, происходящие с такой силой и в

таких областях, которые по существу не имеют никакого отношения к этому исходному пункту;

возрастающая дифференциация придает отдельным элементам сознания такую самостоятельность, что

они все больше начинают вступать только в логически оправданные сопряжения и освобождаются от

тех родственных связей, которые берут начало в расплывчатой неясности и отсутствии строгой

ограниченности в примитивных представлениях. Но до тех пор пока господствуют последние, можно

наблюдать перевес чувств над функциями рассудка. Ибо как бы ни было истинно или ложно учение,

согласно которому чувства суть только неясные мысли, однако, во всяком случае, расплывчатость,

неясность и спутанность содержания представлений вызывают сравнительно оживленное возбуждение

способности чувства. Итак, чем ниже интеллектуальный уровень, чем менее надежно ограничены

содержания представлений (а именно за счет ограничений они сопрягались друг с другом), тем более

возбудимы чувства и тем труднее именно проявления воли могут быть вызваны такими рядами

представлений, которые являются четко ограниченными и логически расчлененными; тем легче это

может быть достигнуто, напротив, посредством того общего душевного возбуждения, которое создается

передачей сообщенного толчка и является настолько же причиной, насколько и следствием колебаний

чувства. Итак, в то время как восприятие некоторой идеи или импульсов большой толпой лишает их той

строгой определенности, которая свойственна понятиям, — хотя бы уже потому, что на их усвоение

каждым отдельным человеком влияет усвоение его товарищей,— однако тем самым уже дана

психологическая основа для того, чтобы сообщить толпе настроение и направление18 путем обращения

к ее чувствам; там, где неясность понятий оставляет много простора для жизни чувства, там и чувство в

процессе взаимодействия будет оказывать больше влияния на другие и более высокие функции, а

решения, в других случаях являющиеся результатом внятно расчлененного телеологического процесса в

сознании, будут складываться из тех гораздо более Неясных размышлений и импульсов, которые

следуют за возбуждением чувств. Существенной является и та неспособность к противодействию,

которая составляет следствие такой душев

==389

ной организации и помогает объяснению того увлечения общим потоком, которое мы охарактеризовали

выше; чем более примитивно и недифференцировано состояние сознания, тем труднее тотчас же найти

необходимый противовес для возникающего импульса. Ограниченный духовный уровень может

вместить только одну-единственную группу представлений, которая и продолжает существовать

беспрепятственно благодаря тому, что границы его элементов расплывчаты. Этим же объясняются и

быстрые перемены в настроениях и решениях народной толпы, в которых для старого содержания

остается в данный момент столь же мало места, насколько его было прежде мало для нового; понятно,

что быстрота и резкость в последовательной смене представлений и решений коррелирует с их

недостатком таковых в единовременном сосуществовании.

Другие психологические основания того, что я назвал коллективной нервозностью, относятся, пожалуй,

главным образом к обширной области явлений «симпатии». Начнем с того, что при тесном соседстве

множества людей возникает большое количество смутных ощущений симпатического и

антипатического характера, что много различных возбуждений, стремлений и ассоциаций сплетаются с

теми разнообразными впечатлениями, которые мы испытываем, присутствуя, например, в народном

собрании, в аудитории и т.д.; и если даже ни одно из этих впечатлений не сознается нами ясно, то все

они именно в совокупности действуют возбуждающе и производят внутреннее нервное движение,

страстно хватающееся за всякое предоставляющееся ему содержание, и усиливают его, намного

превышая ту меру, в пределах которой оно оставалось бы, не будь этого субъективного состояния

возбуждения. Это позволяет нам в общих чертах понять то усиление нервной жизни, которое приносит

с собой обобществление19, а также, что первое должно быть тем больше, чем разнообразнее исходящие

от второго впечатления и возбуждения, иными словами, чем шире и дифференцированнее наш

культурный круг. Между тем другая форма симпатии является здесь еще более важной. Мы невольно

подражаем тем движениям, которые видим вокруг себя; подобно тому как, слушая какую-нибудь

музыкальную пьесу, мы нередко сопровождаем ее вполне бессознательно или полусознательно пением

или, увидав какое-нибудь оживленное действие, часто сопровождаем его очень своеобразным

движением своего тела, точно так же мы повторяем чисто физически те движения, изменения в чертах

лица и т.д., в которых обнаруживаются душевные движения окружающих нас людей.

==390

Однако посредством ассоциации, образовавшейся и в нас чувством и его выражением и действующей

также и в обратном направлении, это чисто внешнее воспроизведение вызывает, по крайней мере

отчасти, соответствующее ему внутреннее событие; Все высшее актерское искусство основано на этом

психологическом процессе. Воспроизводя сначала лишь внешним образом то положение и те движения,

которые нужно изобразить, актер наконец сживается с их внутренним бытием и, выходя за пределы

внешнего подражания, проникается им вполне, так что играет, исходя исключительно из

психологических свойств данного лица. Давно уже установлено и то, что чисто механическое

подражание жестам разгневанного человека вызывает в самой душе отзвуки гневного аффекта.

Следовательно, известное возбуждение, находящееся в пределах нашего кругозора, вовлекает нас более

или менее в свою сферу, и орудием его являются звенья чувственного выражения аффекта и

симпатически-рефлекторного подражания ему. Это явление будет, конечно, тем более постоянным, чем

чаще один и тот же аффект выражается вокруг нас. И если это имеет место даже тогда, когда мы

вступаем в толпу беспристрастно, то в тех случаях, когда наше собственное настроение совпадает с

настроением толпы, оно более всего усиливается, доходя до описанного нами взаимного увлечения, до

подавления всех рассудочных и индивидуальных моментов тем чувством, которое обще нам с этим

числом людей; взаимодействие индивидов между собою стремится к тому, чтобы довести всякое

чувство, какой бы силой оно ни обладало, до степени еще более высокой20.

Но тем самым мы, кажется, противоречим результату предшествующих рассуждении, согласно

которым объединение толпы на одинаковом уровне предполагает, что последний относительно низок, а

индивиды понижают свой уровень. Но хотя индивидуальное и находится, по сравнению с социальным

уровнем, на некоторой относительной высоте, последний все-таки должен всегда иметь некую

абсолютную высоту, которая как раз и достигается взаимным усилением ощущений и энергий. Кроме

того, только вполне сформировавшийся индивид должен опуститься, чтобы достигнуть общественного

уровня; до тех пор и постольку, поскольку его наклонности находятся еще в потенциальном состоянии,

ему очень может быть нужно подняться до него21. Также и подражание, устанавливающее одинаковый

уровень, представляет собою одну из низших функций, хотя эта функция в социальном отношении

имеет огромное значение, совсем еще не оцененное по достоинству. В этом

==391

аспекте я укажу только, что подражание есть одно из главных средств для взаимопонимания; благодаря

указанной выше ассоциации между внешним действием и лежащим в его основании процессом

сознания подражание чужому действию нередко дает нам впервые ключ к его внутреннему пониманию,

поскольку чувства, которые прежде вызывали это действие и у нас, впервые воспроизводятся путем

такой психологической поддержки. В основании народного выражения, гласящего, что для того, чтобы

понять образ действия другого, нужно сначала побыть в его шкуре, лежит глубокая психологическая

правда, и подражание другому дает нам возможность побыть в его шкуре, по крайней мере, настолько,

насколько оно означает частичное тождество с ним; что же касается того, насколько взаимопонимание

уничтожает границы между людьми и как много оно дает для создания общего духовного достояния, то

это не нуждается в разъяснении. Нет также никакого сомнения в том, что в огромном большинстве

случаев мы обречены в нашей деятельности на подражание уже заранее найденным формам; это только

не осознается нами, потому что не это интересует и нас, и других, а то, что в нас есть своеобразного и

оригинального. Настолько же достоверно и то, что дух, движения которого скованы формами

подражания, стоит на низкой ступени, ибо при повсеместной тенденции к подражанию норму

поведения образует то, что всего чаще встречается, что всего чаще требует подражания и что,

следовательно, будет заполнено самым тривиальным содержанием. Если, таким образом, этот вид

духовной жизни и должен по самому понятию своему, значительно преобладать, то все возрастающее

стремление к дифференциации создало тем не менее такую форму, которая соединяет в себе все выгоды

подражания и социального примыкания и в то же время всю привлекательность изменчивой

дифференциации — моду22. В подражании моде во всех областях индивид является социальным

существом kat exochn*. Он избавлен от муки выбора23, ответственности за него перед другими;

практическое удобство соединяется с уверенностью во всеобщем одобрении. Но так как по содержанию

своему мода находится в состоянии постоянного изменения, то она удовлетворяет тем самым

потребности в разнообразии и представляет дифференциацию в порядке последовательности; отличие

сегодняшней моды от вчерашней и позавчерашней, сосредоточение направленного на нее сознания в

одном пункте, который

*

По преимуществу (греч.).

==392

нередко отличается самым резким образом от предыдущего и последующего, изменения и переходы в

ней, которые напоминают об отношениях, разногласиях и компромиссах между индивидуальностями,

— все это заменяет для многих привлекательность индивидуально дифференцированного поведения и

скрывает от их глаз тот низкий уровень, с которым они себя связывают.

Этим способом организации массы, поскольку последняя выступает как единство, легко объясняется

одно явление, породившее самые рискованные социологические идеи. Действия общества отличаются,

в противоположность действиям индивида, неколебимой постоянной надежностью и

целесообразностью. Противоречивые ощущения, побуждения и мысли влекут индивида в разные

стороны, и каждое мгновение духу его предоставляется множество возможностей действия, среди

которых он не всегда с объективной правильностью или хотя бы с субъективной уверенностью умеет

выбрать одну ; напротив, социальная группа всегда отдает себе ясный отчет в том, кого она считает

своим другом и кого — врагом, и притом не столько в теоретическом отношении, сколько когда речь

заходит о действовании. Между волением и действием, устремлением и достижением, средствами и

целями