формой,
придаваемой этому веществу. Именно потому, что придают ценность только продуктам человеческого
труда, сам этот труд, представляющий физиологическую функцию, не может обладать ценностью,
присущей лишь рабочей силе. Рабочая сила поддерживается в человеке благодаря потреблению
жизненных продуктов, которые в свою очередь суть продукты человеческого труда. Превращение
рабочей силы в конкретный труд не требует нового труда и не означает, стало быть, само по себе
никакой ценности; эта ценность воплощается лишь снова
==467
в продуктах, созданных подобным трудом. Поэтому и предприниматель покупает собственно не труд
рабочего, а его рабочую силу и притом, говоря вообще, по ценности, которая должна затрачиваться на
ее воспроизведение, т.е. на содержание рабочего. Это разделение имеет важное значение для
социальных учений, так как оно прочно обосновывает теорию, что рабочий получает лишь часть
производимой им ценности. Его труд создает большую ценность, чем та, которая заключена в его
рабочей силе, в форме стоимости ее содержания; покупая всю рабочую силу по цене стоимости ее
поддержания, предприниматель получает при этом весь тот излишек, на который эту цену превышает
цена конечных продуктов труда. Однако, по существу дела мне кажется, что весь этот вопрос есть
вопрос терминологии, ибо если даже придавать ценность не рабочей силе, а труду, то и тогда придется
все-таки отличать часть ее, поступающую рабочему в виде заработной платы от другой ее части,
поступающей предпринимателю в виде прибыли. Не стану поэтому подробнее рассматривать этот
вопрос, а постараюсь лишь в нижеследующих строках выяснить обычную формулировку теории
трудовой ценности: она пытается установить понятие труда, одинаково применимое к мускульной и к
психической работе, причем фактически она считает мускульный труд первичною ценностью или
созидателем ценности, считает его масштабом всякой работы вообще. Было бы ошибкою видеть в этой
теории выдумку социалистов и стремление унизить более глубокие и более сложные причины.
Относительно роли умственного труда замечали прежде всего, что он не представляет никакой
«затраты», не требует никакого замещения использованных веществ и вследствие всего этого не
повышает стоимость продукта, в силу чего меновую ценность может представлять лишь мускульный
труд. Когда, возражая на это, говорили, что и психическая сила истощается, что и она подобно
физической должна поддерживаться и возмещаться путем питания, то при этом обыкновенно упускали
из виду ту долю истины, которая несомненно заключается в этой теории, хотя бы и в качестве лишь
инстинктивного чувства. Участие ума в производстве продукта обнаруживает две стороны, которые
должно строго отличать друг от друга. Если столяр изготовляет в настоящую минуту стул по давно
известному образцу, то, конечно, делает он это не без затраты психической энергии, — его рукою
управляет сознание. Но ни в коем случае этим одним не исчерпывается весь психический элемент,
вошедший в стул. Этот стул нельзя было бы произвести без психической деятельности того, который,
==468
сколько поколений тому назад изобрел эту форму стула и затраченная им при этом психическая энергия
представляет практическое условие теперешнего производства стула. Но содержание этого второго
психического процесса продолжает уже существовать, не требуя более никакой затраты на себя
психической энергии — оно существует как традиция, как сделавшаяся объективной мысль, которую
всякий может усвоить себе. В этой-то именно форме она и продолжает действовать в процессе
производства столяра, образуя содержание психической функции, выполняемой, конечно, субъективной
энергией столяра, воплощающего ее в форму продукта.
Эти двоякого рода психические деятельности несомненно подчинены истощению и необходимости
физиологического возмещения, как в применении к столяру, так и по отношению к изобретателю стула.
Но третий психический момент, имеющий, очевидно, решающее значение для теперешнего
произведения стула, не подчинен процессу истощения и по образцу данного стула могут изготовляться
тысячи новых экземпляров, причем сама идея стула не подвержена процессу изнашивания и она не
увеличивает поэтому стоимости (Kosten) стула, хотя и представляет формирующий объективнопсихический элемент в производстве всякого отдельного стула. Если мы таким образом будем с
должною строгостью различать между субъективным психическим содержанием какого-либо продукта
и субъективной психической деятельностью, которая уже по данной норме содержания изготовляет
продукт, то тогда обнаружится относительная верность утверждения, что ум ничего «не стоит», правда,
обнаружится при этом и его относительная неверность, так как сама идея вещи, не обладающая
стоимостью и не поддающаяся изнашиванию, воплощается в продукте не сама собою, а с помощью
интеллекта, данное функционирование которого требует затраты органической силы и увеличивает
стоимость продукта по тем же причинам, как и мускульный труд, хотя затрата психического труда
естественно гораздо меньше, если уже преформировано содержание, чем если бы пришлось
оригинально создавать содержание. Разница между этими двумя видами психического труда и
восполняется неоплачиваемой услугой интеллекта. При обсуждении вопроса о роли психического труда
в процессе образования ценностей всегда должна иметься в виду лишь субъективная психологическая
затрата сил подражателем или изобретателем.
Стремление свести значение психического труда к значению физического труда является в конечном
анализе лишь одною стороною очень общей тенденции установить единство
==469
понятия труда. Речь идет о том, чтобы установить общее во всех разнообразных родах труда,
разнообразие которых гораздо более широко и гораздо более разветвлено, чем простая
противоположность между физическим и психическим трудом. Установление этого общего доставляет
громадные практические и теоретические преимущества, так как благодаря этому мы получаем общую
качественную единицу, с помощью которой возможно чисто количественное соизмерение ценностей,
создаваемых человеческим трудом. Сведение качественных соотношений между объектами,
соотношений постоянно остающихся неточными и неопределенными, к точным и определенным
количественным соотношениям означало существенный прогресс во всех областях человеческого
познания. Достигается это путем установления их внутреннего единства, которое в качестве всегда себе
тождественного и неизменяющегося уже совершенно не требует считаться с собою при исследовании
отдельных подробностей. У социалистов это стремление несомненно является простым продолжением
и простым выводом из стремления свести вообще всякую ценность к экономической ценности, как ее
исходному пункту и ее субстанции. И они не могут отказаться от этого стремления, раз они хотят
довести до логических выводов процесс нивелирования, ибо только в области экономики можно
представить себе осуществленным равенство индивидуумов, во всякой же другой области —
интеллектуальной, чувственной, волевой, эстетической — подобное нивелирование даже по отношению
к «продуктам труда» заранее осуждено на неудачу. Говорить же о нивелировании в этой сфере
возможно только при сведении всех этих сторон к экономической, которая одна только и допускает
приблизительное равенство распределения. Я отлично знаю, что современный научный социализм
отрицает механически-коммунистическое равнение под одно, что он лишь стремится установить
равенство в условиях труда, причем различие в степени одаренности, силы и усердия должно привести
к различиям в занимаемом месте и образе жизни. Но по отношению к современному строю, при
котором наследственное право, классовые различия, централизация капиталов и все возможные шансы
конкуренции вызывают различия несравненно большие, чем различия в индивидуальных
деятельностях, это означает не только фактическое уравнение во всяком отношении, но при том еще,
как мне кажется, уравнение в области владения и наслаждения является теперь главнейшим
агитационным средством, действующим на массы.
==470
Если исторический материализм сделался научною опорою социалистического учения, то при этом, как
и вообще очень часто, систематическое построение шло путем как раз противоположным творческой
работе мысли и не социалистическая теория была логически выведена из независимо от нее
установленного исторического материализма, а практически установленная социальнокоммунистическая теория лишь впоследствии создала единый возможный для нее фундамент—
объявление экономических интересов источником и общим знаменателем всех других. Коль скоро это
дело сделано, оставалось распространить подобное единство и на самую экономическую область и
свести все разнообразие ее содержания к единству, которое создало бы над всяким индивидуальным
трудом возможность равенства и справедливости.
Мало сказать, что ценность всех благ заключается в потраченном на них труде, так как этим не
устраняются качественные различия труда, выражающиеся в том, что меньшее количество высшего
труда создает равную или большую ценность, чем более значительное количество низшего труда. Этим
создается совсем уж иная шкала ценностей. Правда, и здесь решающие качества излишества,
оригинальности, трудности всегда производятся вместе с трудом, и трудом и реализуются лишь как
атрибуты труда; но, однако, при этом момент ценности опирается уже не на труд как труд, а на шкалу
качественно построенную на совершенно самостоятельном принципе, случайным носителем которого
является труд. Вследствие этого в области трудовой теории возникает также диллема, с которой мы
имеем дело в учении о философии морали, гласящем, что чувство счастья есть абсолютная этическая
ценность. Если поступки действительно нравственны лишь постольку, поскольку они ведут к счастью,
то тогда всякое выдвигание более возвышенного, более духовного счастья как более ценного означает
нарушение этого принципа этики и введение нового определенного принципа ценности. И возможен
случай, что подобное счастье хотя количественно, т.е. как простое счастье, будет меньше, чем грубое
чувственное, эгоистическое, но в сравнении с ним будет более достойно нравственного стремления.
Этическая теория счастья является последовательной лишь тогда, когда все этические различия
чувственного и духовного, эпикурейского и аскетического, эгоистического и альтруистического
счастья, включая все явления, из них вытекающие и их сопровождающие, в последнем анализе суть
лишь различия в степени одного и того же качественно всегда одинакового вида счас
==471
тья. Точно также и теория трудовой ценности не может уклониться от вывода, что все несомненно
ощущаемые и неоспоримо существующие различия в ценностях, создаваемых двумя экстенсивно и
интенсивно одинаковыми родами труда, в своей последней основе означают лишь, что в одних
воплощено больше труда, чем в других и что только на первый и беглый взгляд кажется, будто эти
ценности содержат одинаковое количество труда, при более же глубоком анализе обнаруживается
фактическое неравенство в количествах затраченного труда, обусловливающее неравенство ценностей.
На самом деле это разъяснение не так уж неудовлетворительно, как это может показаться с первого
взгляда. Надо только достаточно широко понимать слово — труд. Если сначала рассматривать труд,
ограничиваясь его индивидуальным носителем, то и тогда очевидно, что в каждом более «высоком»
продукте труда воплощено отнюдь не только количество труда, которое непосредственно потреблено на
него. Здесь должны быть учтены pro rata как необходимый труд все те усилия, без которых данный
сравнительно легкий труд был бы невозможен. Конечно, «труд» виртуоза-музыканта на концерте часто
ничтожен в сравнении с его экономической и идеальной оценкой, но совсем иное дело, если мы примем
здесь во внимание как его условие все усилия долгих годов обучения. Точно также и в тысяче других
случаев высший труд служит выразителем большого по количеству труда, воплощенного только не в
чувственно-воспринимаемом данном направлении,а в концентрировании и накоплении
предшествовавшего и теперешний труд обусловливающего напряжения; в той шутливой легкости, с
которою истый артист разрешает свою задачу, быть может накоплено несравненно более труда, чем в
поту, который проливает безталантный артист, чтобы достигнуть несравненно более ничтожного
результата. Однако, это сведение качественных различий труда к количественным различиям не должно
ограничиваться чисто индивидуальными условиями, так как последние, очевидно, недостаточны для
только что сделанного объяснения качественных различий труда, вызываемым талантом или
совпадением объективных условий. Тут приходится прибегнуть к гипотезе наследственности, которая
здесь, как и везде, где она имеет дело с приобретенными свойствами, представляет лишь общую
возможность. Если мы согласимся с общераспространенным объяснением инстинкта, считающим, что
инстинкт состоит из накопленного опыта предков, который вызвал определенную целесообразную
координацию нервов и мускулов и в
==472
этой форме был унаследован потомками, причем у них целесообразное движение сменилось
соответствующим раздражением нервов, происходящим чисто механически и не нуждающимся в
личном опыте и упражнении, то тогда врожденный специальный талант можно рассматривать
