стороны
производителя, то мускульный и «психический» труд получают общее, можно сказать, моральное
обоснование ценности, устраняющее всякий банальный и грубо материальный характер в сведении
всякой ценности на ценность мускульного труда. Здесь наблюдается то же самое как и в теоретическом
материализме, который приобретает совершенно иной и гораздо более научный характер, если
защитники его подчеркивают, что и материя его представление, а не сущность, в абсолютном смысле
находящаяся вне нас и противостоящая душе, что познание этой материи всецело обусловлено формами
и предпосылками нашей духовной организации. С этой точки зрения, превращающей различия между
физическими и духовными явлениями из абсолютных в относительные, уже гораздо более логично
стремление искать объяснения духовных явлений в узком смысле этого слова путем их сведения к
физическим. Здесь, как и в практическом вопросе о ценности, внешнее по отношению к внутреннему
должно быть лишено неподвижности, изолированности, резкого противопоставления, благодаря чему
оно сумеет служить простейшим выражением и единицей измерения для более высоких «духовных»
явлений. Удастся подобное сведение или нет, во всяком случае, оно, по крайней мере принципиально,
считается с требованиями метода и основными положениями понятия ценности. Однако, одно из
затруднений, встречаемых в теории трудовой ценности, по-ви
==483
димому, непреодолимо и вытекает оно притом из совершенно тривиального возражения, что ведь
существует и бесценный, бесполезный труд. Когда отвечают на это, что под трудом как основой
ценности понимают, конечно, лишь целесообразный, оправдывающий свои результаты труд, то этим
самым признают эту теорию неудовлетворительной. Если существует ценный и бесценный труд, то
тогда без сомнения существуют и промежуточные ступени, существуют продукты труда, который
содержит в себе часть, но не весь элемент ценности и целесообразности; таким образом ценность
продукта, согласно предположению, определяемая заключенным в нем трудом, является большею или
меньшею в зависимости от целесообразности этого труда. Это значит: ценность труда определяется не
по количеству затраченного труда, а по полезности его результата. И здесь уж не может спасти нас тот
прием, к которому мы прибегли выше, говоря о качестве труда: более высокий, более тонкий, более
духовный труд означает в сравнении с более низким больше труда, означает скопление и сгущение того
же самого «труда вообще», который в более разреженном виде, в более низкой степени содержится в
грубом и неквалифицированном труде. Ибо это различие труда носило внутренний характер,
совершенно не затрагивающий вопроса о полезности, полезность же заранее предполагалась при этом
присущей данному труду. С этой точки зрения труд чистильщика улиц не менее полезен, чем труд
виртуоза-виолончелиста, более же низкая оценка первого проистекает из его характера простого труда,
из меньшей концентрации в нем рабочей энергии. Но теперь обнаруживается» что подобное
предположение слишком уж просто, и что различия во внешней полезности труда не позволяют ставить
различия в оценке труда только в зависимости от его внутренних качеств. Если бы могли уничтожить
бесполезный труд или вернее различия в полезности труда и сделать, чтобы труд был в той мере более
или менее полезен, в какой он более или менее концентрирован, более или менее поглотил сил, словом,
в какой мере он содержит большее или меньшее количество труда, тогда бы трудовая теория ценности
была справедлива.
Требование рабочего, чтобы пользование ценностью вытекало бы только из ее создания, чтобы всякий
вознаграждался бы лишь за свой личный труд — не только недостаточно обосновывается теорией
трудовой ценности, но даже вообще может быть выведено из нее лишь путем ошибочного
умозаключения; ибо, если эта теория и в состоянии доказать, что всякая ценность есть труд, то отсюда
отнюдь еще не следует, что всякий труд есть ценность, т.е. равная ценность. А между тем она
==484
должна принять это, раз она не хочет ценность труда ставить, в конце концов, в зависимость от его
полезности, вместо количества затраченного труда. Таким образом, для осуществления этого
требования, необходимы учреждения, которые бы устраняли возможность дисгармонии между высотою
полезности и высотою его количества. Это же, в свою очередь, предполагает вполне
рационализированный экономический строй, в котором бы всякий труд производился планомерно и не
допускался бы ни какой труд, не нужный для организации и целей целого, словом такой строй, к
которому стремится социализм. Градация ценности труда по степени полезности его результатов,
начиная от совершенно бесполезного труда, переносит оценку ценности с ее внутренней стороны на
внешнюю, и это перенесение возможно лишь при идеальной организации труда в техническом и
социальном отношении, организации, которая одинаково достижима как путем понижения, так и путем
повышения культурного уровня. Потребности могут быть настолько упрощены и понижены, что для их
удовлетворения нужен будет труд одинаковой степени полезности: когда производится лишь самое
необходимое, тогда всякий труд одинаково нужен и полезен. Или же наоборот, благодаря высочайшему
развитию культуры ум может стать полным господином всех условий производства и идеал
справедливости — полным господином социальной оценки полезности труда, так что возможно будет
установить точную пропорцию между полезностью и количеством труда: продукт, производимый
разными людьми в одинаковое количество времени, будет все-таки не одинаково полезен, но можно
достигнуть того, чтобы продукт ценился в такой же степени полезным, в какой в нем воплощен более
концентрированный, более интенсивный, чисто индивидуальный труд. Никакая культура не может
существовать без различия между высшим и низшим трудом; самая развитая, — но к сожалению,
вполне утопическая, — может, благодаря объективному прогрессу и психической переоценке, привести
к тому, что это различие в своих практических последствиях будет точно соответствовать различию
между большей и меньшей затратой труда, объективно с ним ни в коем случае не совпадающим.
Противники социализма считают, что всякая ценность может быть сведена к затрате труда лишь путем
понижения культурного уровня, сторонники его, — что лишь путем повышения этого уровня.
==485
Пример чистой, или формальной социологии
В
любом человеческом обществе можно отделить форму от содержания; общество вообще
представляет собой взаимодействие индивидов. Взаимодействие всегда складывается вследствие
определенных влечений или ради определенных целей. Эротические инстинкты, деловой интерес,
религиозные импульсы, защита или нападение, игра или предпринимательство, стремление помочь,
научиться, а также множество иных мотивов побуждают человека к деятельности для другого, с другим,
против другого, к сочетанию и согласованию внутренних состояний, т.е. к оказанию воздействий и, в
свою очередь, к их восприятию. Эти взаимные воздействия означают, что из индивидуальных
носителей, побудительных импульсов и целей образуется единство, «общество».
Все то, что наличествует в индивидах (непосредственных конкретных носителях исторической
действительности) в виде влечений, интересов, целей, стремлений, психических состояний и движений,
то, из чего формируется воздействие на других людей или что способствует восприятию этих
воздействий, я обозначаю как содержание, т.е. материю обобществления. Сама по себе эта материя, в
которой исполняется жизнь, мотивация, движущая ее, в сущности не социальна. Голод, любовь, труд,
религиозность, техника, функции и результаты деятельности разума не есть непосредственно
общественное существование индивидов в определенных формах совместного существования,
подпадающих под общее понятие взаимодействия. Обобществление, следовательно, есть в
бесчисленном количестве способов реализующаяся форма, в которой индивиды в основе разнообразных
— чувственных или идеальных, мгновенно переходящих или длящихся, осознанных или
бессознательных, при
==486
чинно обусловленных или телеологически определенных — мотивов и интересов создают особое
единство, внутри которого эти мотивы и интересы находят свое воплощение.
С этим связан один из важнейших моментов духовной деятельности. Когда практические потребности и
отношения побуждают людей силами ума, воли, эмоциональных движений, творческих мотивов
перерабатывать почерпнутый из реальности жизненный материал, придавая ему формы,
соответствующие жизненным целям (а лишь в таких формах материал оказывается доступен нашему
воздействию), эти силы и интересы вдруг оказываются оторванными от жизни — той самой жизни, из
которой они вышли и которой обязаны своим существованием. Происходит высвобождение и
автономизация некоторых энергий, последние оказываются уже не связанными с предметом,
оформлению которого они служили, подчиняя его тем самым целям жизни. Они теперь «играют» в себе
и ради себя, захватывают и создают материю, служащую теперь только лишь средством их
самореализации.
Так, например, всякое познание первоначально является средством борьбы за существование; знать
действительное положение вещей в высшей степени важно для сохранения и развития жизни.
Возникновение же науки свидетельствует, что познание оторвалось от практических целей, стало
ценностью в себе, самостоятельно избирает свой предмет, преобразует его в согласии с собственными
потребностями и не задается иными вопросами кроме тех, что приносят ему самоудовлетворение.
Далее: формирование наглядных и отвлеченных реальностей, упорядоченных в своей пространственной
структуре, в ритме и звучании, значимости и иерархии, обусловлено прежде всего потребностями
практики. Но как только эти формы становятся самоцелью, обретают право и силу в себе самих,
избирают и творят ради самих себя, а не ради слияния с жизнью, — перед нами искусство, целиком
отделенное от жизни и берущее у нее только то, что ему нужно и словно бы творимое им вторично. А
ведь формы, в которых оно «работает» и в которых, так сказать, состоит, сложились согласно
требованиям и динамике жизни.
Такой же поворот определяет и суть права. Общественная необходимость побуждает или легитимирует
определенные способы поведения индивидов; они уместны и существуют сначала исключительно по
причине целесообразности. Однако с появлением права смысл их становится совсем иным; теперь они
реализуются только потому, что побуждены и поддержаны пра
==487
вом, пусть даже вопреки породившей и продиктовавшей их жизни fiat justicia, pereat mundus*.
Следовательно, хотя соответствующее праву поведение коренится в целях социальной жизни, само
право в его чистом виде лишено всякой «цели» Оно уже не является средством, но, наоборот, из себя
самого, без оглядки на узаконение какой-то высшей инстанцией, определяет способ организации
жизненного материала.
Здесь, пожалуй, нагляднее всего поворот на 180° — от определения формы жизни ее материей до
определения материи жизни формами, поднявшимися до уровня определяющих ценностей, — в общем
и целом поворот к тому, что мы именуем игрой. Реальные силы, потребности и импульсы жизни
создали такие целесообразные формы нашего поведения, которые затем в игре или скорее в качестве
игры превратились в самостоятельные содержания охота, ловушки, тренировка тела и духа,
соревнование, риск, ставка на случай и т.д. Все это вышло из потока чистой жизни, порвало с ее
материей (которая, собственно, и придавала всему этому характер жизни всерьез) и, обретя реальность в
себе самом, стало избирать или создавать предметы, в которых сохраняет себя и дает свое чистое
отображение. Отсюда привлекательность игры, но одновременно и символичесий смысл, отличающий
ее от чистого развлечения. Отсюда и аналогия игры и искусства. В обоих случаях формы, которые
выработала реальность жизни, образовали автономные по отношению к жизни царства. Их глубина и
сила объясняется тем, что благодаря своему происхождению они попрежнему заряжены жизнью, там
же, где они ее лишены, оба превращаются в чистое развлекательство. Их смысл и сущность состоят
именно и исключительно в том бескомпромиссном повороте, благодаря которому они освободились от
форм, диктуемых целесообразностью и материей жизни, и сами стали целью и материей собственного
движения, воспринимая лишь те реальности, которые отвечают новой направленности и могут
проявиться в собственной жизни этих форм.
Тот же самый процесс реализуется в разделении содержания и формы общественного существования.
Собственно «общество» в себе есть такое существование с другим, для другого, против другого, где
материальные или индивидуальные содержания и интересы благодаря влечению или цели обретают
либо сохраняют форму. И вот эти формы получают собственную жизнь, начинают существовать в
отрыве от своих корней в
*
«Пусть свершится правосудие, даже если погибнет мир» (лат.).
==488
содержании, ради самих себя и ради обаяния, излучаемого ими в этой оторванности. Это
