Н. Бердяева), которая синодальной системой была переведена на роль своеобразного министерства по делам духовности. Упразднение Петром I патриаршества, а затем провозглашение мужеубийцей и великой грешницей немкой Екатериной II себя главой русской церкви при полной покорности Синода стали заключительными тактами «византийской симфонии». Государственная религия превратилась для верхушки общества в чисто официальную. Угнетение, казни и даже телесные наказания «братьев во Христе» были освящены и узаконены. Распад идеи обернулся впоследствии распадом империи.
ИНДУСТРИАЛЬНОЕ КРЕПОСТНИЧЕСТВО
В результате Великой русской революции 1917–1921 гг. в Кремле воцарились носители новой идеологемы — государственного социализма (коммунизма). Коммунистам удалось разрешить противоречие сгубившее монархию, — провести индустриализацию страны, подавив при этом классовую борьбу и сохранив монолитность традиционного общества. Большевики сумели повторить опыт любимого ими царя — Петра I решить задачи модернизации путем укрепления институтов феодализма. Но сохранялись не лучшие, а худшие, наиболее консервативные черты старого мира. Общинность нашла свое воплощение в советском коллективизме, а сама община в колхозе, духовное единство общества — в идеологической монолитности, корпоративность и уравнительность — в «социалистическом» распределении. Государство было подчинено идеологическим постулатам, марксизм-ленинизм превратился в квазирелигию, а партия в псевдоцерковь, борющуюся с любым намеком на ересь. За неверное толкование соотношения бытия и сознания в 30-х гг. XX в. в России могли казнить так же, как казнили еретиков в XVI в. Как и во всяком традиционном обществе возникло причудливое сочетание абсолютного диктата государства с элементами базовой «общинной» демократии в низовых ячейках добровольно-принудительных «общественных» объединений. Иерархическое полуфеодальное государство как бы растворило в себе общество. Самодержавная власть генсеков в народном сознании оказалась тождественной власти царей.
«То, с чем Россия в старый мир ворвалась,
Так что казалось, что ему пропасть,
Все было смято. И одно осталось —
Его неограниченная власть», — писал поэт Н. Коржавин.
А в чем-то общество даже вернулось назад: были восстановлены паспортная система и фактически государственное крепостничество.
Путем мобилизации ресурсов коммунисты втащили Россию в индустриальную стадию развития, но попались сразу в три капкана, расставленных им историей.
Во-первых, издержки «большого скачка» оказались для народов нашей страны непомерными. И как только перестройка вынудила ослабить государственный пресс — КПСС немедленно был предъявлен счет за миллионы убитых и замученных в лагерях, за разрушение духовных и культурных основ жизни народа, за изоляционизм и «железный занавес», вызвавшие неуемную и нерасчетливую тягу ко всему иностранному. (Помните у «Наутилуса»: «Нас так долго учили любить твои запретные плоды!»)
Во-вторых, ресурс подобной модернизации оказался исторически ограничен. Бюрократическая система могла построить современную индустрию, но она не могла ею эффективно управлять. Преодолеть рубеж научно-технической революции традиционное общество оказалось не в состоянии: технологическое отставание от Запада стало неизбежным и все более угрожающим.
В-третьих, коммунисты решили чужую (буржуазную) задачу — индустриализацию — ценой жизни своей утопии. Построенное ими общество явилось ужасной карикатурой на марксистскую теорию.
«Самый замечательный безбожник
не придумает кощунственнее шарж», —
писал когда-то пролетарский поэт В. Маяковский по поводу не понравившихся ему шести монахинь. Но слова стихотворца смело можно отнести к плодам «его революции» — «развитому социализму».
«Власть трудящихся» обернулась ничем не ограниченной диктатурой класса партийно-государственной номенклатуры.
Рабочие, крестьяне и интеллигенты оказались лишены даже тех прав и свобод, которые существуют при буржуазной демократии. На рабочие демонстрации 1919 г. в Астрахани, 1953 г. — в Берлине, 1962 г. — в Новочеркасске, 1970 г. — в Гданьске «пролетарское» государство отвечало языком пулеметных очередей.
«Общенародная собственность» стала одновременно ничьей и определенно не народной, так как право распоряжения ею сосредоточилось исключительно в руках партийной олигархии.
«Социальное равенство» разбилось о пороги номенклатурных распределителей, госдач, спецполиклиник, элитарных вузов, об унылые очереди за дефицитом.
Свободомыслие и атеизм на практике обернулись насаждением своеобразной языческой религии с поклонением троице вождей, «мощам» и «священному писанию», с созданием специального государственного института толкователей цитат «классиков».
Весьма показательно, что растоптали коммунистическую утопию ее же жрецы — переродившаяся номенклатура. Именно они и их дети, а не западные радиоголоса и «агенты сионистов» привезли из загранпоездок вместе с импортными шмотками и аппаратурой преклонение перед Западом, духовную буржуазность. Сталин, Брежнев и Ельцин плоть от плоти коммунизма. А ведь «не может древо хорошее приносить плоды худые!»
Номенклатура сама в поисках новых доходов взлелеяла второй привилегированный класс советского общества — «теневиков» и «торгашей», криминальную буржуазию, паразитировавшую на дефицитной экономике. К середине 80-х гг. она устала платить дань номенклатуре и трястись от страха перед профилактическими репрессиями. «Теневики» ворвались в номенклатурную реформацию — перестройку, превратили ее в свою революцию и поменялись с номенклатурой местами — хозяин стал слугой.
Новые паразиты овладели сердцами россиян при помощи новой утопии — либерального западничества. Сказку о Справедливости сменила сказка о Свободе.
КРАХ ЛИБЕРАЛЬНОЙ УТОПИИ
Сегодня Россия переживает стремительный крах третьей утопии. Нас долго убеждали, что во всех наших бедах виноват один дьявол — коммунистическое государство, оно — причина всех больших и малых неприятностей:
Под кроватью брюки —
До чего же довели
Коммунисты-суки!» — иронизировал поэт И. Иртеньев.
Нас убеждали: стоит убрать этого страшного врага, дать простор частной инициативе, экономическому эгоизму, минимизировать влияние государства на жизнь общества, — как производство само собой станет эффективным, качество товаров хорошим, демократия и свобода нас встретят радостно у входа, и жить наша Марья Ивановна будет ничем не хуже «просто Марии».
Пинок, которым население пробудили от этих грез, вполне сопоставим со смелым экспериментом тов. Сталина по обобществлению кур и гусей в 1930 г. Катастрофическое падение жизненного уровня населения — вместо обещанного процветания. Невиданный в мире спад производства, гибель самых передовых отраслей — вместо эффективной экономики. Разгул преступности и коррупции, чудовищная моральная и культурная деградация вместо эры гуманизма и ненавязчивого сервиса. Авторитарный режим с обрежневевшим вождем во главе — вместо обещанной изящной демократии. Упорное, садистское насаждение правительством «либерального» курса, своего рода государственное регулирование наизнанку — вместо свободного саморазвития экономики.
Напрасно г. Явлинский спешит уверить нас, что это-де результат тактических ошибок, что, прими мы к исполнению его пятисотдневный план, все было бы иначе. На ЭТОМ пути иначе быть не могло. Отправляясь в террариум со змеями, глупо ожидать встречи с райской птицей.
Иного не могло быть как минимум по трем причинам.
Во-первых, потому что «капиталистическое рыночное» общество не однотипно. Оно двух видов. Первый — на витрине в развитых странах. Там давно всерьез не придерживаются либеральных доктрин. Там регулируемая государством социальная рыночная экономика. Даже победа либералов на выборах в сущности мало что меняет. Поскольку они оказываются зажаты с одной стороны мощным (десятилетиями складывавшимся) социальным законодательством, а с другой за десятилетия натасканным на всяких «манчестерцев» рабочим движением.
И совсем другой капитализм в третьем мире. Там нищета, преступность, коррупция — словом, все, что есть в современной России. Богатое меньшинство капиталистических стран во многом живет за счет этого бедного большинства. И нас в вагоны первого класса никто с распростертыми объятиями, увы, не приглашал.
Во-вторых, гегемоном нашей революции были мерзавцы. Не интеллигенция с шахтерами (это антураж), а переродившаяся номенклатура и жулики с товарных баз. Каких других реформ вы от них ждали?
В-третьих, мы не учли важного противоречия либерального рыночного капитализма. Противоречия между культурной почвой, на которой он прорастает и плодами, которые он приносит. Рассмотрим это подробнее.
ЛИБЕРАЛИЗМ ПРОТИВ ХРИСТИАНСТВА. ПИРРОВА ПОБЕДА
Немецкий социал-демократ Ф. Хоффер в беседе с автором однажды отметил, что рыночное общество неизбежно разрушает ту культурную базу, на которую опирается и без которой не сможет жить.
Капитализм ставит в центр жизни экономику, целью экономики делает извлечение прибыли, наживы, а главным стимулом производственной деятельности человека — стяжательство, погоню за заработком. Такое сообщество экономических эгоистов не смогло бы существовать без поведенческих ограничителей табу, жесткой системы нравственных ценностей и без законопослушания. Но эти табу не созданы капитализмом, а унаследованы им от традиционного общества, от господствовавшей в нем идеологии христианской религии.
В своем развитии рыночная цивилизация и ее идеология — либерализм медленно, но верно разрушают эти табу, как наша индустрия разрушает природу, на которой базируется.
Хотя каждый добропорядочный либеральный буржуа официально христианин, а значительная часть либеральных партий именует себя христианско-демократическими, на самом деле либерализм и христианство весьма различны.
Центральная категория либерализма — Свобода — занимает важное место и в христианстве. Но само понятие свободы здесь иное, более «узкое». Христианство выступает не за свободу вообще, а за свободу от принуждения ко злу. Ни один истинный христианин не признает свободы от необходимости творить добро, свободы от служения ближнему. Бунт Сатаны для него не свобода, а путь к погибели. Свобода для христианства — категория подчиненная, для либерализма — самоценная.
В социальном и экономическом поведении там, где либерализм призывает свободно следовать инстинкту стяжателя, христианство выставляет жесткое табу. «Не собирайте сокровищ на земле», «Нельзя одновременно служить Богу и мамоне», «Легче верблюду войти в игольное ухо, чем богатому в царствие небесное», «Горе вам богатые, горе вам пресыщенные ныне… ибо восплачете и возрыдаете». Вряд ли можно найти оценки более определенные.
Евангелия и учебники по маркетингу нацеливают людей на противоположные жизненные ориентиры.
В практике потребительского общества христианские маяки все больше заволакивает туман. Это неизбежно вынуждает государство усиливать фискальный аппарат, надстраивать все новые и новые проверочные службы, чтобы удерживать «гомо экономикус» в рамках дозволенного, но «ржа и тля» разъедают и этот аппарат. В соревновании между государством и мафией все отчетливее виден лидер. Он смело вербует себе на службу прокуроров и министров.
Но это там — на Западе, в нашей же ситуации нет даже этой, уходящей из-под ног почвы. Массовую культуру, основанною на православии, уничтожила большевистская революция. Затем «демократы» отмели квазирелигию коммунизма, а вместе с ней необходимость следования хоть каким-то моральным ограничителям. И победитель остался голым.
КОНЕЦ ИСТОРИИ?
Каждая из утопических моделей, отвергнутых Россией, была несостоятельна. Но имела свои положительные черты. Царизм стремился к духовно-культурной надклассовой общности народа; «коммунизм» дал минимальные социальные гарантии; либерализм обещал индивидуальную свободу творчества.
Та беспросветная яма, в которую мы падаем сейчас, уготовила нам только отрицательные черты всех трех утопий.
Мы стремительно движемся к обществу, где нет ни свободы, ни минимальной защищенности человека, ни правил игры, соблюдая которые обыватель может чувствовать себя в безопасности, ни смысла жизни — света в конце туннеля, понимания ради чего приходится все это терпеть. Наступление Чумы сопровождается грандиозным пиром — праздником реклам, одним сплошным теле-шоу, где каждый может выиграть себе электромясорубку, угадав, что конец света называется Апокалипсис.
Та часть публики, которая еще не утратила надежду, в преддверии выборов рассматривает политический товар. Либералы валят трудности на сопротивление коммунистов и предлагают углУбить реформы, коммунисты тянут назад, державники — так далёко в исторические дебри, что аж дух захватывает.
Эпигоны былых великих утопий торгуют их останками. «Мертвые хватают живых».
