убийства миллионов людей на Восточном фронте релятиви-ровали убийство как таковое, и евреев стали убивать систематически. «Неотделимость» одной разновидности расизма от другой и определяет необходимость представить в следующей главе более широкую картину негативного аспекта истории Третьего Рейха.
ГЛАВА I НАЦИСТСКИЙ РАСИЗМ И НЕМЕЦКОЕ ОБЩЕСТВО
Мифы расы в Третьем Рейхе
«Человеком я стал благодаря природе, а французом — благодаря случаю».
(Ш. Монтескье)
«Мы являемся свидетелями одной из самых крупных культурных катастроф мировой истории: целый народ, весь немецкий Рейх обращен в животноводческую веру расы и тому подобного идиотизма и дебилизма, как вам это нравится: весь народ целиком с университетскими профессорами, священниками, писателями, врачами, юристами! Представьте себе, оказалось, что вполне можно пропагандировать эту животноводческую доктрину — что за дело до того, что каждый образованный человек того просвещенного Рейха будет пожимать плечами и сухо говорить, что он с этими тупицами и олухами не имеет ничего общего».
(Карел Чапек[443])
«Раса — это группа людей, которая отделяется от других рас совокупностью физических признаков и духовных качеств, и которая воспроизводит только себе подобных».
(Ганс Ф. К. Гюнтер[444])
Расовые мифы Третьего Рейха формировались прежде всего самим Гитлером, и понимание его суждений и хода мыслей является весьма важным для понимания су щества расовых мифов Третьего Рейха. Логика Гитлера его расизм сегодня производят впечатление сумасбродных фантазий, но в свое время они не были таковыми; так же, как Гитлер, в среде европейской интеллигенции, к которой он принадлежал, думали многие. Расовые мифы являлись навязчивой идеей, во времена молодости Гитлера они были широко распространены в Европе (так же, как экологическое загрязнение стало навязчивой идеей для многих людей в 70—80-е годы XX века). Дело в том, что любые групповые различия в принципе можно трактовать как расовые, и Гитлер этим активно пользовался — именно это обстоятельство объясняет то, что для немецкой общественности одиозный характер расистской доктрины был «невидимым». На самом деле, отрицательное отношение к расизму появилось только после нацистов; в первой трети XX в. и ранее он воспринимался как одно из возможных объяснений исторического развития и как один из рецептов «исправления» общества. Антисемитизм также был неотъемлемой частью европейского культурного стереотипа, и к евреям, как к нелюбимому меньшинству, многие европейцы (и немцы) относились настороженно. Поэтому Гитлеру для вытеснения и убийств евреев легко удалось найти большое количество исполнителей, которые были совершенно нормальными людьми, рассматривавшими евреев как некую метафизическую причину собственных бед, своеобразных козлов отпущения. Большинство немцев после 1933 г. одобрило террор против левых (коммунистов и социал-демократов). Немецкий ученый еврейского происхождения Виктор Клемперер, переживший нацизм в Германии, с горечью отмечал в дневнике, что масштабы сопротивления нацизму были ничтожно малы: 90 % немцев хотели фюрера и целиком поддерживали его программу[445]. А как в современной России относятся к чеченским боевикам, или в США — к арабским террористам, или к ИРА в Англии? В лучшем случае — посадить их в тюрьму, а ключи выбросить. А ведь в Германии после 1929 г. давление левых было самым сильным в Западной Европе, и перспективу оно сулило вполне определенную (принимая во внимание активность сталинского Коминтерна, дисциплинированной частью которой была КП Г), — поэтому не приходится удивляться одобрению немцами политического террора. Немцы были поставлены перед выбором: то ли кричать «хайль Гитлер», то ли «хайль Москау», поэтому, как писал английский историк
Д. Ирвинг: «почти монолитное единство между Гитлером и немецким народом сохранилось до конца»[446]. Это единство оправдывала реальная опасность со стороны левых для общества и государства в Германии — у всех был перед глазами пример России. Эта опасность в Европе (в Италии, к примеру, в 1920–1921 гг.) ощущалась как вполне реальная; в Германии положение было особенно сложным из-за активности первой на Западе массовой коммунистической партии (КПГ), которая после кризиса 1929 г. уверенно набирала очки и в момент назначения Гитлера канцлером была третьей партией рейхстага.
Чрезвычайное социальное напряжение, вызванное беспрецедентным социально-экономическим кризисом 1929 г., без особых последствий смогла перенести лишь Великобритания, неписаная (состоящая из прецедентов) и тем более действенная конституция которой смогла обеспечить безболезненный «переход через пустыню». В остальных европейских странах имел место острейший кризис демократии; в Европе повсеместно обратились к поискам иных путей развития. Единственно, чем нацисты действительно выделялись на европейском политическом ландшафте, в чем они были по-настоящему «оригинальны», — это последовательный расизм и основанный на нем империализм. Один из лидеров первого этапа нацистского движения, «аграрный папа» Вальтер Дарре, писал, что «если мировоззрение национал-социализма свести к его ядру, то таковым окажется расизм; можно сказать, что признание факта наследования человеческих свойств составляет суть национал-социализма»[447]. Наиболее ярким воплощением расизма в XX веке был именно Гитлер, чья бескомпромиссность и решимость воплотить в жизнь свои идеи были непреклонными. В расизме Гитлер был особенно последователен по той причине, что, представляя ясный образ врага, расизм идеально подходил для политической мобилизации и был поводом для стимуляции общественной динамики и активности (в чем нацисты чрезвычайно преуспели).
Помимо этого, акцентирование нацистов на расизме имела собственную внутреннюю логику. Дело в том, что в современной историографии только недавно стали обращать внимание на родство нацистской расовой доктрины с тогдашним состоянием естествознания, особенно биологии и психологии, не исключавшими расизм как таковой, но часто привлекавшими его для объяснения особенностей исторического развития отдельных народов. Гитлер, с его развитым политическим инстинктом, прекрасно это понимал и использовал для формирования расового мифа. Этот процесс, естественно, происходил не на пустом месте: расизм еще в XIX веке стал прочной составной частью европейской политической культуры (впрочем, в латентной форме он остается таковой поныне).
Миф об исконном неравенстве людей использовал для оправдания различного социального положения людей еще древнегреческий философ Платон. В качестве ступеней перехода от проторасизма к современному расизму можно назвать, во-первых, эпохальный 1492 г. (завершение Реконкисты, изгнание евреев из Испании и Португалии и открытие Америки); во-вторых, XVIII в. с его энтузиазмом по отношению к античным идеалам красоты (соответственно, образы, не соответствовавшие аполло-новским стандартам, считались уродливыми; внешность человека стали связывать с его моральными достоинствами); в-третьих, последняя четверть XIX века, когда стали видны негативные последствия Просвещения и прогрес-систский энтузиазм сменился культурным пессимизмом. Большую роль сыграла дарвиновская эволюционная теория и учение об естественном отборе: биологизм красной нитью проходит сквозь структуру расист-ского мышления. Расизм основывается на убеждении, что человечество по определенным физическим признакам разделено на устойчивые и неизменные группы. Поскольку, расовая теория охватывает лишь незначительную долю этих физических признаков, то классификация на ее основании имеет поверхностный вид. Искусственно отделенным друг от друга расам приписывались, исходя из различных физических характеристик, различные умственные способности, психические свойства, и, в конечном счете, различные расовые характеры. Этой экстраполяцией физических и психических свойств расизм и отличается от классифицирующей научной теории рас: поскольку эти различия существуют, они нуждаются в классификации и фиксации. Как писал Леон Полиаков «расист тот, кто обосновывает расу в социологическим смысле этого слова»[448]. Бурное развитие естествознания в XIX в. и его механицизм привели к тому, что начали разделять только внешние признаки расы: цвет кожи, строение тела, форму черепа, профиль лица, цвет глаз, форму носа, цвет и форму волос (кучерявые или прямые) и так далее. С развитием современной генетики расовая теория все более отходит от внешних проявлений расы. С одной стороны, ввели различие генотипа и фенотипа, то есть взаимодействия наследственных и приобретенных признаков; с другой стороны, теория наследования приобретенных признаков Жана Батиста Ламарка уже не годилась для расового учения, ибо она уравнивала приобретенные и унаследованные признаки. Поэтому расовые теоретики обратились исключительно к приобретенным качествам человека, которые объявлялись самыми важными. Отказавшись от внешних признаков, расовая теория потеряла в наглядности и перестала быть «визуальной идеологией». Но, с другой стороны, расизм получил возможность апеллировать к этническим, национальным, религиозным и социальным группам внутри «белой расы», представители которых внешне никак не отличаются от других людей. С расширением понятия расы дело дошло до разделения на «антропологический» и «гигиенический» расизм. В Германии антропологический расизм был нацелен против цветного населения в колониях и против цветных меньшинств в собственной стране: против цыган (хотя они и арийцы), против «рейнских» метисов, родившихся от связей французских солдат африканского происхождения и местных девушек во время французской оккупации, против этнических меньшинств (поляков в Силезии) или против евреев, которых рассматривали не как религиозную, этническую или социальную, но как обособленную расовую группу. От традиционной ненависти к евреям нацистский антисемитизм отличался тем, что он опирался на расовое учение. Гигиенический расизм был нацелен на физически больных или неполноценных людей (которых рассматривали как наследственных больных), а также против маргинальных общественных групп — бродяг, нищих, проституток, алкоголиков и рецидивистов, аномальное поведение и образ жизни которых расисты-гигиенисты возводят к генетическим особенностям, а не к социальным условиям их существования. Для всех людей, относящихся к религиозным, этническим, социальным и национальным группам, подпадающим под расистские суждения и определения, границы их групп в воображении расистов становились непроницаемыми, механизмы ассимиляции и эмансипации переставали действовать. Если ранее еврей переходил в христианскую веру и переставал быть евреем, то для расиста этот переход ничего не значил. Расизм выступал с претензией на то, чтобы объяснять социальные процессы, структуры и конфликты биологическими обстоятельствами, — этот подход долгое время оправдывал существование колониальной зависимости.
Расизм как идеология принял более-менее ясные очертания еще в XVIII веке среди французских дворян, считавших себя потомками германских завоевателей, а крестьян — потомками покоренных галльских земледельцев. Корни социал-дарвинизма можно найти и в суждениях английского социолога и философа Герберта Спенсера (1820–1903). Во второй половине XIX века английские теоретики сконструировали из социал-дарвинизма целую систему; в таком виде она и попала впервые в Германию. Племянник Дарвина Фрэнсис Гэлтон написал книгу «Наследственность, талант и характер» (1865 г.), в которой с помощью статистики пытался доказать, что психология и характер большинства людей зависит от физического их строения, которое и является причиной разделения на бедных и богатых. По мнению Гэлтона, низшие слои общества могут воспроизводить только лишь неполноценную расу. Он назвал свою систему «евгеникой» (от греческого слова, означающее «хороший от рождения, благородного происхождения, породистый). Гэлтон полагал, что расовый отбор следует сделать частью социальной политики; его сторонники были заворожены видением нового мира, в котором не будет место нищете и болезням. Расизм не случайно возник в Британии, так как колониальная политика британцев требовала «теоретического» оправдания; именно в колониях имели место первые прецеденты расовой дискриминации. В Египте и Судане, где англичане были полными хозяевами с 1882 г., туземцы при встрече с английскими колонизаторами должны были падать ниц. Распоряжение соблюдалось строжайшим образом;
