подчиненные единственной цели: служа в качестве моделей действительности, помочь нам ориентироваться в событиях и предвидеть их. Эти модели образуют целый спектр по степени их формализованности, то есть оторванности от нашего субъективного, не поддающегося внешнему выражению опыта. На одном конце спектра находятся полностью формализованные теории, например, арифметика. Когда мы применяем такие теории — в данном случае, производим арифметические действия — мы отвлекаемся от содержания ее понятий и действуем чисто формально, по совершенно строгим, однозначным и четким правилам, так что эти действия можно поручить и машине: арифмометру или компьютеру. Интерпретация формализованной теории, то есть установление связи между ее понятиями и явлениями действительности — в данном случае, процесс пересчета предметов ~ также должна быть одинаково понимаема и производима всеми и, в принципе, быть доступной для машины. Формализованная теория, таким образом, как бы отделяется от создавшего ее мозга человека и превращается в автономную («объективную») модель внешнего мира. На другом конце спектра моделей мы находим произведения литературы и искусства, представляющие собой некоторые синтетические художественные образы, апеллирующие к нашему индивидуальному опыту. Эти образы могут оказывать мощное воздействие на восприятие действительности человеком и его поведение. Но это происходит в глубине сознания, на уровне интуиции, механизм воздействия не выявляется, здесь нельзя говорить о расчете и доказательстве.
Идеалом науки являются полностью формализованные теории. Но такие теории не возникают из ничего. Понятия, на которых они основываются, пред существу ют в неформализованном виде в языке и практической деятельности человека; часто они находят выражение в философии и литературе. Критический анализ понятий и экспериментирование приводят к созданию формализованных теорий. Поэтому весь спектр наших моделей действительности — от романов Достоевского до учебников арифметики — участвует в процессе эволюции человеческого знания. Мы не можем разорвать этот спектр в какой-то точке и отделить чистую науку от чистого искусства; точно так же невозможно отделить науку от философии и философию от искусства. Если мы сделаем это, мы закроем науке путь движения вперед — к созданию новых теорий. Все модели имеют право на существование — при таком условии, конечно, что мы помним о необходимости критического подхода к каждой из них.
Понятия и законы гегелевской диалектики в интерпретации Маркса можно назвать «научно-художественными» образами мира, отражающими его развитие. Это вполне законное явление. Они нужны религии, они образуют связующее звено между формализованным, техническим элементом научной картины мира и теми — как правило не известными нам и не осознаваемыми нами — факторами, которые побуждают нас принять Высшую Цель, почувствовать ее своей. Если эти образы и произвольны, то лишь в том же смысле, в котором произвольна и всякая научная теория. А задачу организации нашего опыта они, безусловно, выполняют: мы усматриваем в них какую-то истинность, какое-то соответствие с наблюдаемыми явлениями. Воздействие гегелевской диалектики на умы было вызвано, очевидно, тем, что она схватывала в какой-то форме, хотя и довольно неопределенной, важные черты развития и люди это интуитивно чувствовали. А идея развития, эволюции, имеет тесную связь с идеей о цели. Представление об эволюции создает анизотропность времени, неэквивалентность прошлого и будущего и тем самым подводит к формированию цели. Идея эволюции — связующее звено между наукой и религией. Именно поэтому, надо полагать, гегелевская система оказала такое могучее воздействие на умы, вызвала восторг, явно не лишенный религиозного элемента. Маркс направил этот религиозный восторг в область политики. Немецкий идеализм создал художественный образ мира, такого мира, который в самой своей основе и сущности содержит идею эволюции, почти отождествляется с ней.
Описывая эволюцию в терминах метасистемных переходов, объявляя метасистемный переход универсальным квантом эволюции, я отдаю себе отчет в том, что иду по стопам Гегеля и Маркса. Мы имеем здесь дело с типичным примером постепенного движения понятий в сторону уточнения и формализации. Мое определение метасистемного перехода (см. Часть 1) уже полностью удовлетворяет стандартам научного определения13. Но когда я использую это понятие для описания явлений мышления, языка и истории, я перемещаюсь в спектре понятий в сторону меньшей формализации, вторгаясь в область научно-философских, а иногда, быть может, и научно-художественных образов.
Основной закон диалектики Гегеля — триада: тезис, антитезис, синтез — тесно связан с понятием о метасистемном переходе. Гегелевскую триаду можно рассматривать как частный случай или как упрощенное описание метасистемного перехода. Когда два элемента, которые находятся между собой в отношении противоречия — тезис и антитезис, — мы объединяем в метасистеме, то получаем их синтез. В этом синтезе противоречия между конституентами не исчезают, но — выражаясь гегельянско-марксистским языком — снимаются, благодаря наличию общего механизма управления. Это — частный случай метасистемного перехода. В общем случае происходит интеграция многих подсистем, и вовсе не обязательно находящихся в отношении прямой противоположности. Но и в этом случае диалектик может использовать свой язык, объявив наличие множества интегрируемых подсистем отрицанием единичности, которое затем снова сменяется единой системой — метасистемой. Это — отрицание отрицания. Появление нового качества в процессе развития всегда происходит путем метасистемного перехода. Образованию метасистемы, как правило, предшествует количественное накопление подсистем. Следовательно, метасистемный переход можно рассматривать как переход количества в качество.
Эволюция, социальная интеграция и свобода
В «Феномене науки», рассматривая эволюцию в терминах метасистемных переходов, я пришел к некоторым выводам относительно перспектив эволюции человеческого общества, роли науки в этом процессе и религиозно-этической концепции, которая естественным образом включается в научное мировоззрение. Здесь я приведу эти выводы в конспективном виде.
1. Структура биосферы указывает на три крупномасштабных, поистине революционных, метасистемных перехода: интеграция макромолекул с образованием клетки, интеграция клеток с образованием многоклеточного организма, социальная интеграция — образование человеческого общества. Первые две революции завершены, последняя только еще начинается.
2. Из многоклеточных организмов лишь человек представляет собой такой элемент, интеграция которых является революционным метасистемным переходом, создающим качественно новый уровень организации материи. Сообщества животных можно рассматривать как первые (безуспешные) попытки осуществить эту революцию. Отличие человека — в способности создания языка, которая сама является результатом определенного метасистемного перехода в структуре мозга человека по сравнению с высшими животными. Язык выполняет две функции: общения между людьми и моделирования действительности. На уровне социальной интеграции это в точности те же две функции, которые на уровне интеграции клеток в многоклеточный организм выполняет нервная система. Язык является как бы продолжением мозга человека; в материале языка создаются такие модели действительности (знаковые системы), которых не было в мозгу индивидуума. Далее, язык — это общее, единое продолжение мозгов всех членов общества. Это коллективная модель действительности, над совершенствованием которой трудятся все члены общества и которая хранит опыт предыдущих поколений.
3. Можно рассматривать общество как единое «сверхсущество». Его «тело» — это тела всех людей плюс предметы, созданные людьми: одежда, жилища, машины, книги и т. д. Его «физиология» — это физиология всех людей плюс культура общества, то есть определенный способ управления предметной компонентой общественного тела и образом мышления людей. Появление человека и социальная интеграция означают возникновение нового механизма усложнения организации материи, нового механизма Эволюции Вселенной. До человека развитие и совершенствование высшего уровня организации — устройства мозга — происходило в результате борьбы за существование и естественного отбора. Это медленный процесс, требующий смены многих поколений. В человеческом обществе развитие языка и культуры является результатом творческих усилий всех его членов. Отбор вариантов, необходимый для усложнения организации материи по методу проб и ошибок, происходит теперь в значительной степени в голове человека, он становится неотделимым от волевого акта человеческой личности. Человек становится средоточием Космического Творчества. Темп эволюции многократно возрастает.
4. Эволюция культуры человеческого общества происходит путем метасистемных переходов в ее структуре. Современная наука является наивысшей достигнутой в настоящее время стадией в последовательности метасистемных переходов. Более того, овладев принципом метасистемного перехода, наука стала саморазвивающейся системой. Если культура — это физиология, а язык — нервная система социального «сверх-существа», то наука — его мозг. Наука представляет собой высший уровень иерархии в организации живой материи, она — верхушечная почка растущего дерева, активная точка Великой Эволюции. В этом значение космического феномена науки как части феномена человека.
5. Наука есть организация знания человека, но не его воли. Она отвечает на вопросы «что есть», «что будет, если», «что надо, чтобы». Но просто на вопрос, «что надо делать?», без всяких если и чтобы, она ответить принципиально не может. Проблема Высшей Цели остается вне науки, решение этой проблемы необходимо требует волевого акта, оно является в конечном счете результатом свободного выбора.
Однако это вовсе не значит, что наука не влияет на то, как люди решают проблему Высшей Цели. Наука дает определенное представление о мире и о возможной роли человека в этом мире. В зависимости от того, каковы эти представления, те или иные волевые акты могут становиться более или менее вероятными. Еще важнее, что наука дает нам язык для описания — а следовательно, в какой-то степени и восприятия — действительности. В частности, любые цели, которые мы можем поставить, должны быть выражены на этом языке.
6. Представление об эволюции — центральная идея современной науки. Эволюция привела к возникновению на Земле разумной жизни. И хотя нам известна ничтожная малость сферы влияния человека в Космосе, мы все же имеем право рассматривать человечество как явление космического значения. Опыт исследования развивающихся систем показывает, что новое качество появляется сперва в небольшом объеме, но благодаря заключенному в нем потенциалу захватывает со временем максимум жизненного пространства и создает плацдарм для нового, еще более высокого, уровня организации. Перспектива «гоминизации Вселенной» представляется нам реальностью. Никто не может утверждать, что это обязательно произойдет: человечество может и погибнуть или остановиться в развитии — но никто не может отрицать существования этой возможности.
Волевому акту человеческой личности наука 20-го века отводит гораздо более почетное место в процессе эволюции, чем наука 19-го века. Эволюция не есть детерминированный процесс. Законы природы не определяют однозначно каждое следующее состояние мира, они лишь накладывают ограничения, оставляя огромное количество неопределенности. Эволюция есть непрерывное и повсеместное снятие этой неопределенности. Соударение элементарных частиц и принятие решения человеком — примеры снятия неопределенности. Второй из этих актов характеризуется несравненно большим пространственно-временным масштабом, и по мере «гоминизации Вселенной» масштаб этот будет возрастать. Этот акт знаком нам изнутри как проявление нашей свободной воли. Волевой акт — это нить в ткани Великой Эволюции. В большой и сильно связанной системе, каковой является человечество, каждое отдельное действие, малое само по себе в общем масштабе, может повести благодаря наличию триггерных механизмов к чрезвычайно крупным переменам. Творческие достижения отдельных людей оказывают со временем влияние на всю историю человечества; влияние решений, принимаемых государственными деятелями, очевидно
