ценностей питают эти увлечения?

Я совершенно согласен с Тоффлером, когда он говорит о необходимости новой стратегии при решении социальных проб­лем. Но какой стратегии? Какова должна быть система целей?

«В свое время и в своем месте одержимость индустриально­го общества идеей материального прогресса сослужила челове­честву хорошую службу. Но теперь, когда мы несемся к супер­индустриализму, возникает новый этос, в котором другие це­ли начинают приобретать такую же роль и даже вытеснять це­ли экономического благосостояния. В личном плане самоосу­ществление, общественная ответственность, эстетические дости­жения, гедонистический индивидуализм и полчище других це­лей соперничают с голым стремлением к материальному успе­ху и часто перевешивают его. Изобилие служит основой, оттал­киваясь от которой люди начинают стремиться к разнообраз­ным постэкономическим целям».26

Насчет вытеснения целей экономического благосостояния «полчищем» других целей все правильно. Но только если это полчище не образует системы, иерархии, и не имеет, следовательно, главнокомандующего, то человек будет жить в суете и тоске, а общество — если оно вообще возможно — будет не­управляемым.

Много целей — значит ни одной цели. Чувственное удовольст­вие — чудесная, незаменимая вещь. Но кибернетическое устрой­ство, называемое человеком, устроено таким образом, что кро­ме чувственного удовольствия и разнообразных переживаний ему еще необходима некая Высшая Цель. Без этого человече­ская кибернетика разлаживается, выходит из строя. Человек ску­чает. Болеет. Стареет раньше времени. Становится невротиком. Сходит с ума. Кончает самоубийством.

Популярный американский журнал констатирует:

«Несмотря на чрезвычайное разнообразие и богатство Аме­рики, несмотря на ее любовь к зрелищам и лихорадочную пого­ню за развлечениями, Америке скучно. Массированное насту­пление на скуку, предпринятое в Соединенных Штатах, потер­пело поражение, и скука стала болезнью нашего времени. Авто­ритетные люди затрудняются указать, сколько людей страдает от скуки, но их миллионы, и их число возрастает.

Молодые люди в особенности подвержены скуке. Доктор М. Роберт Уилсон, главный психиатр Констанс-Балтмен-Уил-сон-Центра в Фэрибо штат Миннесота, специализирующийся по проблемам молодежи, оценивает в 20% число юношей и де­вушек в Америке, которым скука и депрессия доставляет се­рьезные трудности. Эти трудности часто ведут к потере самоува­жения, а в крайних случаях — к самоубийству. И в самом деле, число самоубийств среди молодежи в Америке резко возрос­ло: с 1960 года частота самоубийств в возрасте от 15 до 25 лет удвоилась, и самоубийство сейчас вторая по распространенно­сти причина смерти в этой возрастной категории.

По мнению некоторых экспертов, одно из самых ужасных массовых убийств в истории Америки последнего времени, совершенное «семьей» Чарльза Мэнсона, было совершенно от скуки». 27

Книга Тоффлера написана с позиций доктрины, которую мож­но назвать антирелигией. Она является перенесением либераль­но-демократической доктрины из сферы политики в сферу культуры. Символ веры антирелигии таков. Цели, которые ставит перед собой человек, — его личное дело, вторгаться в которое — неэтично. Это почти то же самое, что физическое принуждение. Установление обществом иерархии целей — недопустимо. Тем более недопустимо социально определенное понятие о Высшей Цели. Это почти то же самое, что диктатура бюрократии и Вер­ховного Владыки.

Антирелигия возникает в либерально-демократическом об­ществе вследствие распада религии. Из средства достижения Высшей Цели, органически связанной с определенным пред­ставлением о бытии и о человеке, которое возникло в рамках христианской культуры, либеральная демократия превращает­ся в самоцель. Политика наступает на культуру. Ведь какая-то форма согласия относительно целей необходима. Согласие об отсутствии Высшей Цели заменяет собой согласие о наличии Высшей Цели, которое имеет место в религиозном обществе. Но симметрия эта весьма относительна. Наличие Высшей Цели обеспечивает социальную интеграцию, ее отсутствие, возведен­ное в принцип, ведет к дезинтеграции общества.

«Акселерация, — читаем мы у Тоффлера, — производит все более быстрый кругооборот целей. Захваченные этой бурлящей, кишащей целями средой, мы испытываем чувство ошеломле­ния, футурошок, мы движемся от кризиса к кризису, пресле­дуя множество противоречащих друг другу и каждая самой себе целей.

Нигде это не проявляется с такой очевидностью, как в наших безуспешных попытках управлять городами. Жители Нью-Йорка за короткий промежуток времени пережили кошмарную цепь почти катастрофических событий: нехватку воды, забастовку работников метро, расовые беспорядки в школах, восстание студентов в Колумбийском университете, забастовку мусорщиков, нехватку жилой площади, топливную забастовку, нарушение телефонного обслуживания, забастовку учителей, отключение электричества — и это еще не все…

Нельзя сказать, что никто не занимается планированием. Напротив, в этом кипящем социальном котле технократические планы, субпланы и контрпланы льются рекой. Они требуют новых дорог, новых электростанций, новых школ. Они обещают улучшение положения с больницами, жильем, социальным обеспечением. Но планы отменяют, противоречат или подкрепляют один другой по закону случая. Редко бывает, чтобы они были логически связаны друг с другом, и никогда — с какой-либо общей картиной города будущего. Никакая мечта — утопиче­ская или не утопическая — не заряжает нас энергией. И нет ника­ких рационально интегрированных целей, которые бы внесли порядок в этот хаос. На национальном и международном уров­нях отсутствие связной, последовательной политики в равной степени очевидно и вдвойне опасно».28

Но почему же нет интегрированной системы целей, почему нет «мечты»? Тоффлер винит в этом опять-таки технократов. Он рассказывает, что три последовательных президента США — Эйзенхауэр, Джонсон и Никсон — учреждали специальные орга­низации для выработки системы целей и основ планирования. Но все эти попытки, считает он, были безуспешны по той при­чине, что носили на себе «безошибочно распознаваемый отпе­чаток технократической психологии».29 Ибо они оставляли в стороне основной, как считает Тоффлер, вопрос: кто будет устанавливать цели для будущего? «Революционно новый» под­ход Тоффлер видит в демократизации процесса выработки це­лей:

«Пришло время для драматической переоценки направлений движения, переоценки, делаемой не политиками или социоло­гами, или духовенством, или элитарными революционерами, а также не техническими специалистами или президентами кол­леджей, а самим народом. Мы должны в буквальном смысле слова «идти в народ» с вопросом, с которым к нему почти ни­когда не обращались: «Какого мира вы хотите через 10, 20 или 30 лет?» Короче, нам нужно организовать непрерывный плебис­цит о будущем».30

В каждой стране, в каждом городе, в каждой окрестности надо на демократических началах созвать ассамблеи, задачей которых будет определение конкретных социальных целей на период времени до конца столетия. Такие ассамблеи могут представлять не только географические, но и социальные единицы — промышленность, интеллектуальное сообщество, искусство, церкви, женщины, этнические группы и т.п. Все должны

иметь право в равной степени определять будущее: и видные интеллектуалы, и те, кто не умеет ясно выразить своих мыслей и чувств. Этот проект носит название «демократии ожиданий» по аналогии с «демократией участия» (английские термины звучат похоже: anticipatory democracy и participatory democracy).

«Некоторым людям этот призыв к своего рода неонародни­честву покажется, без сомнения, наивным», — пишет Тоф­флер 31 . Должен признаться, что я отношусь к их числу. Наив­ность проекта граничит с нелепостью, он напоминает попытку установить правильность или ошибочность математической те­оремы путем всеобщего равного голосования. Проблема раци­ональной интеграции целей, проблема «мечты» о будущем от­носится к сфере культуры, а не к сфере политики. Она решает­ся не путем голосования, не путем компромисса между инте­ресами, а в результате упорного, длительного труда, творче­ской деятельности. Ибо рационально интегрировать цели можно только через посредство введения высших целей и ценностей и построения иерархии целей. В отличие от целей низшего уров­ня («хочу, чтобы в будущем было много меду; и блинов с крас­ной икрой; и чтобы окна с видом на Эльбрус»), высшие цели не могут быть выражены в конкретных понятиях. Они требуют абстрактных понятий и обобщенных образов, которые должны быть не только созданы, но и получить распространение, войти в жизнь масс. Этим и занимаются писатели, философы, пророки, ученые, кинорежиссеры и многие, многие другие. А что будут делать ассамблеи Тоффлера? Согласовывать заявки на блины с икрой и виды из окон? Участие широких масс в культуре, а не только в плебисцитах — вот признак подлинной демокра­тии,

Интеграция целей в конечном счете требует одной Высшей Цели. Нет спора, привлечение широких масс к проблеме целей и будущего, содержащееся в проекте Тоффлера, — здоровая, жизненно важная в наше время идея. Но центральным момен­том здесь должно быть понятие о Высшей Цели, что означает, по существу, создание религиозного движения.

Цели и планы обладают свойством образовывать иерархию и определяться сверху вниз: цели и планы низшего уровня определяются целями и планами высшего уровня, но никак не наоборот. Это, конечно, очень «не демократично», но что поде­лаешь, если такова их природа! Тоффлер, однако, не хочет с этим смириться. Одно из его самых тяжелых обвинений против технократов (о, несчастные технократы, они служат козлом отпущения всех грехов!) — что они планируют сверху вниз, а не снизу вверх: «Продолжение технократического определения целей сверху вниз приведет ко все большей и большей социаль­ной нестабильности, все меньшему и меньшему контролю над си­лами перемен и все большей опасности человекоубийственного катаклизма».32 Это и есть источник нравственного пафоса тоффлеровского проекта, который он объявляет «захватыва­ющим дух утверждением народной демократии»33 :цели здесь определяются снизу вверх, что только и может быть приемлемо для настоящих демократов, борцов против технократии, бю­рократии, иерархии и прочих пережитков проклятого прошлого. Перед нами пример насилия политической идеологии над реаль­ностью, воли над знанием. Советские люди знакомы со многи­ми примерами этого явления. В Советском Союзе конформист выслуживается перед властью, на Западе — перед человеком мас­сы: читателем, покупателем, избирателем. У нас он объявляет ключом к решению всех проблем марксизм-ленинизм, там — демократию.

«Демократия ожиданий» Тоффлера логически завершает его антиутопию. Если на протяжении девяти десятых книги мы только видели перед собой коловращение мира, лишенного Высшей Цели, то теперь мы получаем нечто вроде теоретиче­ского обоснования того, что Высшей Цели и не нужно, а нужно только собирать информацию о том, какие у людей есть цели. «Демократия ожиданий» — это равноправие целей, это анти­религия. Антиутопия Тоффлера — продукт его антирелигии. Одного только обстоятельства не учитывает автор «Футурошока»: осуществимость этой утопии серьезнейшим образом за­висит от соседей «постиндустриального общества». Ибо общест­во, в котором наиболее творческие умы заняты размытием гра­ницы между реальностью и иллюзией и обращаются за идеями к страницам маркиза де Сада, вряд ли сможет оказать сопротив­ление тоталитаризму.

Интересно отметить, что концепция Тоффлера, как и всякая концепция, лишенная понятия творчества, детерминистична. Он настойчиво говорит о необходимости изучения будущего — фразеология, которую я рассматриваю как совершенно непри­емлемую. В одном месте он высказывается весьма решитель­но: «… пора стереть с лица Земли популярный миф, что буду­щее «непознаваемо»….»34 . Я же, напротив, выдвигаю лозунг: «Будущее непредсказуемо». Это расхождение, разумеется, от­носительно. Обе стороны в споре понимают, что предсказания будущего, во-первых, возможны, а во-вторых, всегда частичны. Различие состоит в том, какой из этих двух аспектов выд­вигается на передний план. Тоффлер видит общество в свете индивидуализма. Каждый член общества руководствуется своими личными целями, находясь в определенных,