же и с англичанами, начиная с 1534 года всё в старой доброй Англии изменилось, заработал новый чекан, только не тот, что на монетном дворе стоит, а тот, на котором без остановки — бумц, шлёп, бумц, шлёп — только руки подставляй, делают англичан.
В одночасье сменилась картина мира, всё стало другим, всё-всё, вчера Папа — в авторитете, а сегодня Папа — «козёл». Вчера ты про Папу мог думать всякое и не всегда хорошее, а сегодня ты нехорошее не просто можешь думать, а — должен. Вчера ты нехорошие мысли про мать нашу церковь католическую сам от себя прятал и за языком следил, а сегодня ты уже мысли хорошие про неё про себя таишь, а вслух не просто должен, а обязан про неё же — всякие гадости. Но про короля, про Генриха VIII, ты, что раньше, что теперь — только и исключительно в самых лестных выражениях. Тут — тонкость. Изображение-то на тебе выбивают с двух сторон, что сверху, что снизу, это ты только думаешь, что можешь что-то утаить, спрятать, нет, шалишь, никаких гладкостей, никаких недомолвок, подушечкой большого пальца тебя потрут, а там — рисунок, там — выпуклость. Что на спине, что на брюхе. Спереди — номинал, кто ты, что ты, чем дышишь, чего ты стоишь, а сзади, во всю спину — герб. Аверс — реверс, орёл — решётка, причём решётка для всех, для каждого без исключения, но не все это понимают, иногда принимаются шуметь, идут на площадь, алкают свободы, всё чего-то ждут, каждый думает: «Не было ни гроша, да вдруг — алтын!» Это он про себя так думает, наш «каждый», про себя, про грошик. Алтын… Эх, люди, люди.
Ну так вот, одним из таких Парламентов, изменивших историю государства Англия, был Парламент 1945 года. В июле 1945 года половина англичан и англичанок демократичнейшим образом проголосовала за партию лейбористов. Впервые. Раньше никогда такого даже и близко не было, до того лейбористы в лучшем случае даже и трети голосов собрать не могли. Говорить, что англичане что-то поняли не так или недопоняли, не приходится, ведя предвыборную кампанию, лейбористы своих намерений не скрывали, их целью «explicitly and avowedly» (то-есть «прямо и недвусмысленно») было построение социализма в одном отдельно взятом хозяйстве, в Англии. Победа социалистов была не просто впечатляющей, она была безоговорочной. Они получили 388 мест в Парламенте, на 224 места больше, чем они имели до выборов, консерваторы удержали за собою жалкие 193 места, ну, и заодно уж, социалисты фактически покончили с Либеральной Партией, в новом Парламенте либералы получили аж 11 мест. Зато коммунисты увеличили количество мест на целых 100 %, к имевшемуся депутату Уильяму Галлахеру они добавили ещё одного, вновь избранного законодателя-коммуниста. Звали товарища Филип Пиратин. Хорошее имя, как раз для Парламента, а уж для Парламента английского так и вовсе — в самый раз. Кроме прочих приятностей полученное социалистами подавлящее большинство в Парламенте означало, что они будут иметь возможность проводить угодные им (и Власти!) законы на протяжении всего парламентского срока, то-есть пяти лет. «Решения пятилетки — в жизнь!»
55
Как им это удалось? Помните, в самом начале этих заметок я уже выказывал удивление тем фактом, что в 1945 году был сброшен Черчилль, как же так, ведь он что тогдашней, что сегодняшней пропагандой изображался и изображается как «творец победы над фашизмом», штука была ещё в том, что он и сам считал свои позиции незыблемыми. В марте 1945 года в Лондоне состоялась конференция Консервативной Партии и, когда Черчилль как примадонна, заставляющая себя ждать, во второй день конференции появился в кулуарах, то делегаты однопартийцы приветствовали его словно короля. Напомню, что за несколько лет до этого, стоило лишь Черчиллю открыть рот, как те же самые люди топали ногами и выкрикивали в его адрес оскорбления. Теперь же rosy-cheeked «Winnie» пыжился, принимая овацию как должное. Он не смог адекватно оценить политическую ситуацию, он слишком верил газетам, а газеты писали о победе и о том, что победой Англия обязана ему.
Газеты — это пропаганда, но и власть тоже показывала всем, что Черчилль — фаворит.
Это балкон Букингэмского дворца. 8 мая 1945 года. Черчилль — триумфатор. Королевская семья ставит его рядом с собой, до него подобной чести удостаивался только один премьер-министр — Чемберлен. И он побывал на этом балконе и он помахал рукой. После Мюнхена. Тогда английская власть, всемерно усиливая «мюнхенский эффект», демонстрировала миру, что политика Чемберлена это её политика, что не может быть никаких разночтений и нет места никаким толкованиям и никаким сомнениям, Англия показывала, что политика Чемберлена — это политика Англии. Англия обманывала Германию и Германия обманулась.
Теперь, в 1945 году, королевская семья, выведя Черчилля на балкон и поставив его рядом с собой, обманывала не Германию, она обманывала Черчилля. Ну, и Консервативную Партию заодно. Ну, и её сторонников, конечно же. Теперь обман был направлен не вовне, а вовнутрь. Те, кому не нравится слово «обман», могут подобрать какое-нибудь другое слово, в политике слова значат очень мало, зато очень многое значит то, что за словами скрывается, а скрывается за ними политическая целесообразность, то, что люди понимают под «государственными интересами».
Государственные интересы Англии требовали трансформации общества. Ещё до войны английская «элита», во всяком случае её значительная часть, причём часть достаточно влиятельная, пришла к заключению, что «так жить нельзя», правда, фильмов англичане под таким названием не снимали, наглядность им была ни к чему, достаточно было осознания необходимости перемен, и первые шаги по этой дорожке сделали ещё довоенные консервативные правительства. Однако провести реформы плавно, эволюционно, не получилось. У государства руки оказались связанными сперва подброшенной («нам тут подбрасывают…») извне борьбой за власть в королевском дворце, ну, а потом была война. Теперь же время поджимало так, что приходилось спешить и спешить в условиях, гораздо худших, чем до войны. Чтобы выжить в новых условиях, Англии нужна была революция, да-да, назовём вещи своими именами, именно — революция, причём если элита собиралась оставаться элитой, то ей следовало эту революцию возглавить. События в Англии во временной промежуток 1945–1951 годов это не что иное, как революция сверху. Революция, как расчётливая государственная политика.
Первым делом нужно было убрать от власти консерваторов, чьи возможности были ограничены традиционной политической риторикой и тем, что сегодня называется «имиджем партии». Вообще-то наилучшим выходом было бы создание какой-то новой, «революционной» партии, никак не связанной с прошлым, но, повторюсь, у истэблишмента не было времени, а кроме того в создании новой, зовущей в прекрасное будущее партии крылась следующая опасность — ей неминуемо пришлось бы рвать с «проклятым прошлым», нарушив таким образом «исторический процесс». Проводить революцию сверху, совершая одновременно «революцию в головах» англичане поостереглись, очень может быть, что их остановили события 1905–17 годов в России. События эти были тогда ещё совсем свежи, все их помнили, а если учесть, что англичане к этим событиям не просто руку приложили, а ещё и принимали в них самое активное участие и, как следствие, имели возможность полюбоваться на результаты свого вивисекторства, то их боязнь «рвать шаблон» в головах собственных подданых становится в высшей степени понятной. Как бы то ни было, но новую партию создавать не стали. Решили обойтись старыми. Помогло то, что лейбористы, вышедшие на политическую сцену в начале ХХ века, были на тот момент не такими уж «старичками» и вполне могли сыграть роль революционеров. И я уж не говорю, что изъяснялись они на вполне «революционном языке», в этом смысле им ничего менять не нужно было. Даже и наоборот.
Итак, консерваторы, убаюканные газетной трескотнёй, витали в облаках, полагая, что отодвинуть их в сторону попросту невозможно, ну как же, ведь они — «партия победителей». В реальности же дело обстояло следующим образом — все военные годы правительство было коалиционным, надпартийным, оно только называлось консервативным, и то, что консерваторы из пропагандистских соображений всячески педалировали словосочетание «консервативное правительство» не могло скрыть сути — правительство могло называться консервативным ровно с тем же успехом, что и социалистическим. Более того, правительство являлось правительством, то-есть не просто неким сборищем людей, называющих себя министрами, а слаженным аппаратом благодаря заместителю Черчилля Эттли, а вовсе не самому Черчиллю. Причём сам Черчилль, похоже, этого не понимал.
Власть вывела его на балкон, дала покупаться в лучах славы и тут же дала отмашку. «Можно!»
В июне 1945 года Эттли, всё ещё член правительства, вдруг и совершенно неожиданно для Черчилля заявил, что он и другие социалисты из правительства выходят. Черчилль был огорошен. Он посчитал, что Эттли совершает ошибку и даже попытался уговорить его остаться, но делал он это, лишь соблюдая приличия, делал он это из милости. Он говорил (и говорил свысока) примерно следующее — «ну что же вы, ну как же можно быть таким безответственным, вы что же, не понимаете, что, покинув правительство, вы в него уже никогда не вернётесь, вы можете продлить своё политическое будущее только находясь в тени консерваторов, мы на коне, мы — партия победителей, но, собственно, как хотите, не говорите только потом, что я вас не предупреждал…»
Социалисты из правительства вышли. Результатом этого стало то, что Черчилль, как премьер-министр, был вынужден назначить досрочные выборы. Консерваторы шли на выборы, ликуя, они считали, что лишь укрепят свои позиции и что теперь им не придётся ни с кем делить «портфели». «Всё будет наше!» «Всё, что ни видишь по эту сторону, всё это моё и даже по ту сторону, и весь этот лес, и всё, что за лесом — всё моё!»
Это — в июне. В июле, перед выборами, во время краткой и, как полагали консерваторы, формальной предвыборной кампании их ожидал холодный душ. Холодный — не то слово.
На встрече с избирателями, состоявшейся на стадионе для собачьих бегов «Уолтхэмстоу» (очень, очень символичное место для проведения политических мероприятий) Черчиллю не дали говорить. Люди, простые англичане, собравшиеся на трибунах, не позволили ему (спасителю отечества, как уверяли тогда и как уверяют нас сегодня) произнести заготовленную речь. Это было куда хуже, чем довоенный позор в Парламенте, там Черчилля зашикивали несколько сот человек, а тут была толпа. Стадион. И стадион этот ревел, как один человек, стадион ревел: «Мы хотим Эттли!»
56
«Мы хотим Эттли» означало «мы хотим перемен». Что там говорят любящие церемонии китайцы, когда доброжелают своему врагу всего самого хорошего? «Чтоб ты жил во время перемен»? Ну так вот в Англии это время и настало. Время перемен
