— пахотного инвентаря. Уже в конце 20-х годов эта тенденция, определилась и набирала силу. Что же мы получаем в результате, даже в такой тепличной обстановке? Большевики сами усиливали бы своего врага, и с каждым годом «бухаринского пути» их победа в неминуемо предстоящей схватке становилась бы все более и более проблематичной. По существу Бухарин предлагал (вряд ли всерьез — вообще человека, не имеющего твердых принципов трудно понять и еще труднее с ним спорить — сначала он призывает к борьбе с кулаком, потом шарахается назад, потом снова туда же — можно только гадать, когда он говорил всерьез, когда он просто боялся чего-то — второй Гражданской войны, Сталина и т. д., но все эти колебания получают объяснения в том случае, если мы примем версию, что эти его «колебания» были подчинены одной цели — свалить Сталина. Момент был действительно удобный — сразу после пятнадцатого съезда, призвавшего к медленному, осторожному развитию отношений с крестьянином, Сталин был вынужден выступить инициатором «чрезвычайных мер хлебозаготовок», т. е. формально нарушить решения съезда, которые еще просохнуть не успели. Для Троцкого, Зиновьева и Каменева такая политика уже кончилась крахом и, видимо, Бухарин решил воспользоваться удобным случаем, но он не понял и не учел одного существенного момента, разницы в выступлениях Троцкого и других и Сталина. Если эти трое по очереди и все вместе «лезли вперед батьки в пекло», то за Сталиным стояла простая экономическая необходимость, поэтому он был поддержан. всем правящим классом, а Бухарин и его соратники оказались за бортом истории) правящему классу поступить вопреки своим классовым интересам — затея заранее обреченная на провал. Кто сказал «а» тот должен говорить и «б» — свободная торговля и частная собственность в тех условиях шли рука об руку. В 1928 году 1/3 всех основных производственных фондов принадлежала частным собственникам — от крестьян до владельцев предприятий в городе. Рано или поздно наступает момент, всегда наступает, когда буржуазия начинает требовать власть. «Позвольте это вам сказать без всякого преувеличения, так что в этом смысле, действительно, „последний и решительный бой“ не с международным капитализмом — там еще много будет „последних и решительных боев“ — нет, а вот с русским капитализмом, с тем, который растет из мелкого крестьянского хозяйства, с тем. который им поддерживается. Вот тут предстоит в ближайшем будущем бой, срок которого нельзя точно определить». «Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед». (Ленин имел ввиду, конечно, социализм — субъективно, для себя, но обстановка, жизнь вокруг столь отличалась от незыблемых признаков социализма, что пусть подсознательно он не мог этого не заметить, и то немногое, что он заметил, естественно, преломлялось у него в голове самым невероятным образом: в одном из своих последних выступлений на Х1 съезде он, например, завел речь о государственном капитализме… при социализме. Если допущение или оставление при определенных обстоятельствах частного капитализма в сферу торговли и частично производства — понятно и объяснимо, то совершенно непонятен и необъясним государственный капитализм при «власти пролетариата». Зачем пролетариату государственный капитализм? Ведь если власть политическая и экономическая у пролетариата, т. е. победила социалистическая революция, то на кой черт ему самому вводить государственный капитализм, т. е…эксплуатировать самого себя? Кроме того, что это нонсенс в политическом отношении, это еще и глупость в экономическом — ведь свободная ассоциация производителей при социализме более эффективна, чем даже частный капитализм, не говоря уж о госкапитализме, всегда экономически менее эффективном, т. е. получающем на единицу затрат меньший результат, чем частный капитализм).
Промышленность могла дать меньше половины необходимых средств для индустриализации. В случае понижения цен на ее продукцию до уровня, приемлемого для крестьян — не давала ничего, т. е. надо было бы отказаться не то, что от индустриализации, но и от роста промышленности вообще. Восстановленная промышленность, т. е. довоенная промышленность царской России производила только 1/5 часть необходимого для индустриализации оборудования. Остальные 4/5 нужно было покупать у капиталистов. А главным источником валютных поступлений был хлеб. Но потребности в хлебе росли вместе с ростом промышленности и городского населения, а государственные заготовки — нет. Даже чрезвычайные меры позволили едва достигнуть прошлогоднего уровня. Экспорт хлеба в начале 1929 г. сошел на нет. Покупать станки, и не только станки — импорт черных металлов и изделий из них составил в 1929 г. — 381 тыс. т, в 1931–1703 тыс. т, в 1932 г.-1040 тыс. т — было не на что. Нужно было взять хлеб у крестьян, но как? Ввести продразверстку? Восстания 1920-21 гг. и неудача чрезвычайных мер, спасших страну от голода, но не решивших хлебную проблему, закрывали этот путь. Повысить еще больше цены на продукцию промышленности? «Кризис сбыта» 1923 г. и «хлебный кризис» начала 1928 г. ясно показали, что и этот путь невозможен. Все это уже было и не удалось.
И в этот момент Сталин безо всякого преувеличения делает открытие. Товарность хлеба у середняков и бедняков — 11,2 %, а у малочисленных тогда колхозов и совхозов — 47,2 %! В четыре раза выше! В два с половиной раза выше, чем даже у кулаков! Вывод — для индустриализации нужна коллективизация.
Утверждают, что несмотря ни на что коллективизация была в конечном счете в интересах крестьянства, вот только проведена она была не так как нужно. С такой «логикой» можно далеко зайти — ведь и коммунизм в конечном счете в интересах всех людей, в том числе и капиталистов, что же это они не бегут сломя голову в коммунизм, выбрасывая по дороге из карманов ценные бумаги для ускорения? Попробовал бы кто-нибудь из нынешних умников заявить в 1929 году крестьянину, что отдать лошадь, корову, плуг, семена землю(национализированную, но переданную ему навечно, т. е. его, так он это и воспринимал) — в его же интересах, и не держа при этом руку на кобуре. Практически это означало экспроприацию крестьян как класса — не кулаков, а именно всех крестьян, ликвидацию крестьян как класса мелкой буржуазии, мелких собственников.
В 1927 г. в СССР было более 15 миллионов середняцких хозяйств Кем был крестьянин-середняк в 1927 году? Он имел лошадь(часто не одну), корову(часто не одну), инвентарь и землю, то есть не отличался от кулака 1913 года, а если не наклеивать отечественных ярлыков, то это был уже совсем другой крестьянин, крестьянин-фермер. 15 миллионов фермерских хозяйств — это сила или нет? Не говоря уж о кулаках. Мог новый правящий класс чувствовать себя спокойно пока сохранялась эта сила, практически неподконтрольная ему и потенциально враждебная, что проявилось уже не единожды — в 1920-21, 1923 и 1928 гг.?
Таким образом — были экономические и политические причины для ликвидации крестьянства как класса.
В чем была необходимость индустриализации? О внешних причинах я уже говорил, но не они были главными. Индустриализация расширяла и укрепляла экономическую базу нового класса государственных капиталистов — это была главная и основная причина индустриализации, которая отнюдь не была плодом чьих-то идеальных размышлений — «а хорошо бы нам, братцы, индустриализацию провести!»
Индустриализация, коллективизация, вопрос существования нового строя это даже не клубок проблем, а единое целое. Все эти проблемы не решались порознь — только сразу, одновременно.
Как же можно было на практике осуществить коллективизацию? Именно коллективизацию, а не кооперацию! К 1929 г. в различных формах кооперации участвовало более половины крестьянских хозяйств. Речь шла не о кооперации, не о кооперировании, оно уже завершалось, а о экспроприации крестьян! Убеждениями? Уговорами? То что середняк, да что там середняк — даже бедняк, идти в колхоз не собирался, не теоретизирование — за десять послереволюционных лет в колхозы вступило…0,8 % крестьянских хозяйств. Все, кто хотел, в колхозы вступил. Таким образом, коллективизация действительно должна была занять «целую эпоху» как говорил Бухарин, так и не понявший до своего конца, что происходит (впрочем, не он один). Те 20 % хозяйств, которые намечено было «коллективизировать» по пятилетнему плану (этот план не давал ответа на главный вопрос — как загнать в колхозы даже эти 20 % — и почему именно 20, а не 15 или 31 %?) не решали проблему — ни хлебную, ни ликвидацию крестьянства как класса.
Экспроприацию крестьян нужно было провести насильственно и быстро. Вполне естественно, что такая политика должна была поставить и поставила страну перед угрозой гражданской войны — то, что классовая борьба вещь действительно серьезная, понималось тогда очень хорошо — отсюда и статья Сталина «Головокружение от успехов», после которой из колхозов вышло 2/3 загнанных в них крестьян. Но дело уже было сделано. Своим тактическим ходом Сталин выпустил пар из котла, когда крестьяне уже почувствовали в массе своей мощь нового класса и его государства и поняли бесперспективность борьбы. Конъюнктурность статьи Сталина понимали даже низы правящего класса некоторые райкомы официально принимали резолюции о неподчинении Центру и продолжении коллективизации «во что бы то ни стало».
Рабочий класс тоже не был на стороне крестьян. Экспроприация рабочего класса, как говорится, тоже имела место, но как известно со времен К. Маркса и Ф. Энгельса, экспроприация не уничтожает пролетариат как класс, а наоборот, усиливает его — развивает классовое сознание, увеличивает численность, т. е. индустриализация объективно готовила его к будущей социалистической революции. Кроме того, индустриализация отвечала и непосредственным интересам рабочего класса, ведь к началу 1929 года число только официально зарегистрированных безработных составило около 2 миллионов человек. Во время первой пятилетки численность рабочих увеличивалась ежегодно в среднем на 21 %.
Соотношение сил было явно не в пользу крестьянства. Против него были законы истории.
Упадок крестьянства как класса происходит во всех развитых странах. Конкретные исторические обстоятельства сложились так, что в России конца 20-х годов нашего века он должен был исчезнуть как класс с невероятной для частного капитализма быстротой. Для частного, но не государственного. Новый строй, государственный капитализм, ускоряет развитие отсталого общества во много раз за счет концентрации в одних руках всех производительных сил общества, да это и понятно, иначе ему бы не выжить в окружении передовых частно-капиталистических государств. Сам по себе государственный капитализм экономически менее эффективен, чем частный, но дело в том, что концентрируя ресурсы, каждая единица которых используется менее эффективно, особенно на последнем этапе его развития, чем при частном капитализме, за счет неимоверного ограбления народа, он может в начале своего развития, например, за четыре года увеличить, как это и произошло в 1929-32 гг. объем тяжелой промышленности в 2 раза при
