движения буржуазия пришла к власти, объявив: «Люди от рождения свободны и равны между собой, они должны быть равны и перед законами; государство есть организация, учреждаемая для общего блага, оно обязано одинаково заботиться о благополучии и процветании всех граждан, люди — братья…»
От бурбонов к Ротшильдам
Когда в конце XVIII в. Революционная Франция отправила на эшафот короля Людовика XVI, отменила сословные различия, упразднила титулы и другие дворянские привилегии, многим участникам и современникам этих событий казалось, что действительно наступает век всеобщего братства. Пирамида как будто рассыпалась, все французы, от самых знатных до самых «низкородных», оказались на одном уровне, и отныне один мог возвышаться над другими только за счет своего роста. Дядя казненного короля герцог Орлеанский не только отказался от своего титула, но и взял себе новое имя—гражданин Эгалитэ, что означает гражданин Равенство.
Однако ни герцог, перелицованный в гражданина, ни принявшие его в свою среду буржуа — все эти парижские банкиры и домовладельцы, лионские фабриканты, марсельские купцы — не думали отказываться от собственности, которая обеспечивала им праздную и сытую жизнь, довольство и роскошь, служила надежным средством политического господства.
Вскоре народные массы получили возможность на собственном опыте оценить новые отношения «равенства и братства». Парижский пролетариат голодал, а торговцы хлебом, пользуясь трудностями с подвозом продовольствия, взвинчивали цены и наживали огромные состояния на спекуляции. Когда женщины решили силой отнять хлеб у лавочников, чтобы накормить детей, против них выставили штыки и пушки.
Новая республика «равенства и братства» равнодушно взирала, как мрут с голода люди, священные права которых были торжественно записаны в конституции Из всех прав человека для буржуазии действительно священным оставалось одно — право частной собственности. И она показала свою готовность защищать его всеми средствами.
Так уже на заре господства капитала обнаружилось, что равенство немыслимо, пока сохраняется частная собственность, что это вещи несовместимые.
Между тем идеологи буржуазии всеми правдами и неправдами пытаются опровергнуть эту очевидную истину. Обращаясь к несуществующему в действительности абстрактному человеку, они объявляют его равным в правах и обязанностях всем другим членам общества. При этом сознательно отказываются принимать во внимание материальные условия жизни, игнорируют разницу в имущественном положении людей, т. е. в конечном счете провозглашают равенстве между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между сытыми и голодными.
По словам английского писателя Г. Уэллса, подобное равенство означает, что деньги одного человека не хуже денег другого. Вся ирония этого сравнения заключена в том, что монета, равная другой монете, всегда хуже тысячи таких монет. Каждый имеет право жить в особняке, но безработный, по-видимому, «предпочитает» жить в ночлежке. Права равные, а возможности разные.
Конечно, формальное равенство людей перед законом само по себе представляет крупное завоевание народа в буржуазной революции, значительный шаг вперед по сравнению с кабальными порядками, феодализма, и было бы нелепо отрицать прогрессивное значение этого шага. Идея равенства, до. той поры гонимая и преследуемая, была признана официально и освящена законом. Люди, носившие клеймо «низкородных» и «неполноценных», расправили плечи и полней ощутили свое человеческое достоинство. Они получили возможность более целеустремленно и организованно продолжать свою борьбу за лучшую жизнь.
Однако больше всего выиграла от такого равенства буржуазия, ибо оно обеспечило ей идеальные условия для эксплуатации трудящихся.
Вспомним то, что говорилось о рабовладельческой демократии, и попытаемся провести сопоставление.
Возможно ли такое сопоставление? Ведь в древних республиках равенство провозглашалось только для свободных граждан. Подавляющее большинство общества — рабы были исключены из области гражданских отношений и лишены каких-либо политических прав. В буржуазном же обществе равенство официально распространяется на всех граждан.
Это так. И в этом состоит значение исторического прогресса, достигнутого в результате буржуазной революции.
Но, если на минуту отвлечься от уровня развития демократии и сопоставить только ее форму, нетрудно убедиться, что почва для сравнения имеется.
Впрочем, это лучше всего доказывается следующим историческим фактом. Вскоре после победы буржуазной революции во Франции был принят кодекс Наполеона, распространившийся затем по всей Европе и ставший классическим выражением буржуазного права в области гражданских отношений. Этот кодекс во всех своих основных положениях воспроизводил римское право — совокупность законов, которыми регулировались свободные гражданские отношения в древнем Риме.
Историки стали в тупик. Легко согласиться с тем, что тога, служившая одеянием римлянину, может прийтись впору нашему современнику: за два тысячелетия люди не стали более рослыми. Но как объяснить, что для цивилизованного общества XIX в. оказалась пригодной система законов, принятая на столь низкой (относительно) ступени общественного развития?
На этот вопрос отвечает Энгельс в «Анти-Дюринге». Дело в том, что гражданские отношения в Риме представляли собой зародышевую форму гражданских отношений при капитализме. В их основе лежали частная собственность и свободный обмен равноправных товаропроизводителей. Одни экономические условия — одни законы.
Раз так, мы вправе продолжить свое сопоставление. В древних демократиях материальное неравенство сводило на нет политические и гражданские права неимущих свободных граждан. То же самое, но в неизмеримо больших масштабах происходит и при капитализме. И гораздо сложнее, тоньше. Богатый афинянин просто покупал голоса своих сограждан. В современных буржуазных демократиях буржуазия организованно вымогает голоса у трудящихся, используя для этой цели обман и насилие, прессу и полицию, деньги и оружие.
Можно провозгласить равное для всех избирательное право, упразднить цензы и запретить дискриминацию граждан. Но одним этим нельзя достигнуть действительного равноправия. Разве можно считать равноправно участвующим в выборах того трудящегося человека в капиталистической стране, который под влиянием реакционной пропаганды, забитости или страха перед «хозяином» голосует за партию, враждебную ему по классовой принадлежности, программе, целям? Формально он исполнил свой долг. Фактически его правом голоса воспользовались чуждые и враждебные ему силы. И причина этого кроется в том, что недостаток образования, материальная зависимость и много других факторов, связанных с его угнетенным положением, помешали ему правильно осознать свои действительные интересы. Сила денег, религия, лживая пропаганда и невежество соединились, чтобы нанести ему поражение.
Частная собственность на все накладывает свою неизгладимую печать, и там, где она господствует, равноправие не может быть полноценным: оно во многом лживо, а во многом урезано.
Лживо потому, что угнетенные никогда не смогут пользоваться равными правами с угнетателями.
Урезано потому, что буржуазное равноправие обставлено тысячами оговорок и ограничений. Возьмем то же избирательное право. Выше говорилось об избирательном праве, не знающем никаких цензов и дискриминации. Но это гипотетический, предполагаемый случай. На деле буржуазия всегда, а особенно в период политических кризисов и обострения классовой борьбы, самым бесстыдным образом нарушает ею же провозглашенные принципы равных выборов, отстраняя миллионы трудящихся от участия в голосовании. Не было и нет на земле ни одной буржуазной демократии, в которой не действовало бы больше или меньше различных цензов — имущественного, образовательного, возрастного и др. В США, например, таких цензов насчитывают от 50 до 60.
Еще более бесстыдно нарушается в буржуазном обществе принцип равноправия наций. Когда французский конвент, провозгласивший «равенство людей от природы», получил требование гаитянских негров освободить их от рабства, рабовладельцы заявили: «Нас хотят лишить собственности! Равенство не для черных». И Французская республика снарядила несколько экспедиций, чтобы усмирить строптивых рабов, потребовавших ни много, ни мало — равенства.
В Англии принципы буржуазной демократии победили в основном еще раньше, чем во Франции. А английская буржуазия на протяжении трех столетий после победы буржуазной революции была и частично остается до сих пор рабовладельцем для миллионов людей в колониях и зависимых странах Британской империи.
Вот что пишет видный американский ученый У. Дюбуа по адресу американской буржуазии:
«Мы провозгласили «всеобщее равенство», хотя около полумиллиона людей по-прежнему оставались рабами». Коренное население Америки — индейцы были лишены каких-либо прав и загнаны в «резервации», где подверглись медленному истреблению от голода и болезней. Известно, что до сих пор в Соединенных Штатах, бахвалящихся своей цивилизацией, 17 млн. негров подвергаются жестокой расовой дискриминации.
В эпоху империализма, когда в экономике и политике буржуазных государств господствующее место занимают финансовые и промышленные монополии, происходит поворот от буржуазной демократии к реакции. Империалистическая буржуазия отказывается от принципов равноправия и свободы, провозглашенных буржуазной революцией, она стремится к террористической диктатуре, при которой подкуп дополняют дубинкой, увещевание — грубым окриком. Законченной формой такой диктатуры был гитлеризм. Соответственно этому идеологи империализма воспевают культ сильной личности, сверхчеловека, проповедуют господство одних, «более полноценных» рас и наций над другими, «менее полноценными». Капитализм агонизирует и, как всякий умирающий строй, стремился любыми средствами продлить свое существование.
Подведем некоторые итоги. Равноправие в буржуазном обществе формально и ограниченно, но оно наряду с другими демократическими установлениями дает возможность рабочему классу, трудящимся лучше организоваться, успешней вести борьбу за свои жизненные интересы, за социализм. Поэтому трудящиеся отстаивают принцип равноправия людей и наций от посягательств со стороны реакционной империалистической буржуазии.
Капитализм не устраняет общественного неравенства, он лишь меняет его формы. На месте феодальной пирамиды возникает пирамида буржуазная: внизу — пролетариат и трудящееся крестьянство, повыше — мелкая буржуазия, еще выше — средняя буржуазия, наверху — монополии. На смену королям пришли миллиардеры, место бурбонов заняли ротшильды. Пирамиду цементируют частная собственность и деньги, деньги и насилие.
Смести прочь эту последнюю пирамиду неравенства — задача пролетарской революции.
Уже в пору буржуазных революций лозунгу формального равенства было противопоставлено требование фактического равенства. Выдвигавшие это требование левеллеры (т. е. уравнители) в Англии и бабувисты (по имени организатора «Заговора равных» — Бабефа) во Франции выражали интересы того класса, который,, по словам Энгельса, был более или менее развитым предшественником современного пролетариата. Взгляды первых коммунистов-революционеров носили утопический характер, их выступления потерпели неудачу, так как не созрели еще исторические условия для решения поставленных ими задач.
Эти задачи могли быть решены только на определенном этапе общественного развития, когда пролетариат сложился как класс, приобрел навыки политической борьбы, когда произошло соединение рабочего движения с марксистско-ленинской теорией научного коммунизма.
Всякий знает, что разрушить дом легче чем его построить. Чтобы выстроить большой дом, даже при самых современных методах строительства, необходимо несколько месяцев. Для сооружения крупного завода или электростанции требуется несколько лет. Сколько же нужно времени и усилий, чтобы построить новое общество, изменить веками укоренившиеся порядки господства и подчинения, преобразовать психологию людей, их отношение к труду, коллективу, семье?
Дом возводят по готовому архитектурному проекту, почти не внося поправок. У людей, взявшихся за строительство нового общества, также имелся проект, которым они руководствовались,— марксистско-ленинское учение. Но и самое совершенное учение не в состоянии заранее предусмотреть ответы на все вопросы, которые ставит жизнь. Проект социализма нуждался в уточнениях и дополнениях. В сложных условиях надо было искать и находить правильные решения.
Строить проще на чистом месте. А новое общество приходилось возводить на развалинах старого. Не было фантастического острова, на котором по произволу мечтателей, как в сказке, складываются самые
