членов правительства и вообще представителей враждебных им классов).
К сожалению, ученики Века Разума не оставили нам своих более подробных соображений по поводу этой операции. Достигло ли благосостояние к тому времени такого уровня, что число неимущих граждан уже не превосходило числа «заговорщиков»? Или, если квартир «заговорщиков» не хватит на всех неимущих, как будут избираться те, кому квартиры будут предоставляться? Из документов «Заговора Равных» мы ничего не узнаем об этом*, но зато узнаем другие интересные подробности:
«У вышеупомянутых богачей (выше упоминались „заговорщики“) будет изъята мебель, необходимая для того, чтобы с удобством обставить жилища санкюлотов»
(55, т. II, с. 282).
Наконец, в цепи мер, укрепляющих новый режим, предусмотрен и террор. Восстанавливались трибуналы, действовавшие в период якобинского террора до 9 термидора 1794 г. Предусматривалось
«возвращение в тюрьмы под страхом объявления вне закона всех лиц, содержавшихся тамдо 9 термидора II года в том случае, если они не подчинились призыву ограничиться необходимым в пользу народа»
(55, т. II, с. 404).
«Всякое сопротивление должно быть немедленно подавлено силой. Сопротивляющиеся подлежат истреблению. Подлежат также смертной казни: лица, которые будут сами или заставлять других бить сбор. Иностранцы, к какой бы национальности они ни принадлежали, которые будут застигнуты на улице»
(55, т. II,с.232).
Члены существующего правительства — члены обоих Советов и исполнительной Директории — должны были быть уничтожены.
«Преступление было налицо, карой должна была быть смертная казнь — необходим великий пример»
(55, т. I, с. 283).
«В Повстанческом Комитете существовали и такие взгляды, согласно которым осужденные должны были быть погребены под развалинами своих дворцов, обломки которых напоминали бы самым отдаленным поколениям о справедливой каре, понесенной врагами народа»
(55,т. I,с.284).
Разрабатывая всю эту систему реформ и практических мероприятий, деятели «Союза Равных» не закрывали глаза на возражения, которые они могли встретить:
«Дезорганизаторы, мятежники, заявляют они нам, вы хотите лишь бойни и добычи»
(55, т. II 136).
Но они их отметали:
«Никогда еще не был задуман и осуществлен более широкий план»
(55, т. II, с. 136).
«Пусть нам укажут, — восклицали иной раз участники заговора, — такой общественный строй, при котором столь крупные результаты достигались бы более простыми и более легко претворяемыми в действие средствами»
(55, т. I, с. 339).
С горечью видим мы, как столь совершенно разработанная система натыкается при своем практическом применении на массу самых пошлых, мелких препятствий. Прежде всего, заговорщики не избежали этой «несравненной скорби», как ее называет Рабле, — безденежья. В разделе, озаглавленном «Участники заговора презирали деньги», Буонаротти рассказывает:
«Были предприняты некоторые шаги для получения средств, но самая крупная сумма, которую имела в своем распоряжении Тайная Директория, составляла 240 франков звонкой монетой, посланных посланником одной союзной (?) республики»
(55, т. I,с.251).
Нельзя не присоединиться к его чувствам:
«Как трудно творить добро одними лишь средствами, признанными разумом!»
(55, т. I, с. 251).
Но и вторая беда не минула наших героев — внутренние раздоры при дележе еще незахваченной власти. Сначала к Комитету примкнула небольшая группа, называвшая себя «монтаньяры», но вскоре
«Комитет был осведомлен, что они втайне прибегали к маневрам, чтобы обойти условия, относительно которых договорились, и обеспечить сосредоточение верховной власти в республике исключительно в руках монтаньяров. Комитет же был до такой степени убежден, что они не могут творить добро, что считал непростительным преступлением малейшее движение, которое передает в их руки власть»
(55, т. I, с. 286).
И наконец, третье несчастье — Комитет оказался под влиянием провокатора. Член военного комитета Гризель
«торопил своих доверчивых коллег, устранял затруднения, подсказывал новые мероприятия и никогда не забывал поддержать мужество окружающих преувеличенным изображением преданности Гренельского лагеря демократии»
(55, т. I, с. 265).
И этот-то Гризель и выдал Комитет властям!
Повстанческий комитет уже отрабатывал детали восстания. Один из его членов писал воззвание:
«Повстанческий Комитет Общественного Спасения. Народ одержал победу, тирании больше не существует, вы свободны…»
(55, т. I, с. 400).
«На этом писавший был прерван и схвачен», — говорит Буона-ротти, не утративший, по-видимому, французского остроумия. Армия и народ не поддержали заговорщиков:
«Внутренние войска с оружием в руках содействовали походу против демократии, а население Парижа, которое уверили, что арестованы воры, оставалось пассивным зрителем»
(55, т. I, с. 417).
Вся атмосфера этого удивительного эпизода вынудили нас к форме изложения, которая выглядит, быть может, странно в нашем повествовании, вообще-то мало располагающем к смеху. Однако такое несоответствие имеет причину в любопытном объективном свойстве изучаемого нами явления. Социалистические движения в момент зарождения часто поражают своей беспомощностью, оторванностью от жизни, наивным авантюризмом, какими-то комическими, гоголевскими чертами (как заметил еще Бердяев). Кажется, что эти безнадежные неудачники не имеют ни одного шанса на успех, но делают все, чтобы скомпрометировать провозглашаемые ими идеи. Однако они только ждут своего часа. В какой-то момент, почти внезапно, этим идеям открывается душа народа, и тогда они становятся силами, определяющими ход истории, а вожди этих движений — вершителями судеб наций (так перепуганный Мюнцер перелезает через стену Алыптадта, убегает, обманув своих единомышленников, а вскоре становится одной из ведущих фигур Крестьянской войны, потрясшей Германию). По-видимому, не было никакого противоречия, когда Достоевский в «Бесах» изображал нигилистов в виде кучки в «три человека с половиной», неспособной даже устроить серьезные беспорядки в маленьком провинциальном городке, — и в то же время пророчил скорую революцию, которая унесет 100 млн. голов.
Попытаемся суммировать те новые черты социалистической идеологии, которые мы встретили в утопическом социализме и произведениях эпохи Просвещения.
1. Если в Средние века и эпоху Реформации социалистические идеи развивались в рамках движений, хотя бы по форме религиозных, то теперь они все более разрывают с религиозной оболочкой и постепенно приобретают характер, враждебной религии. У Мора и Кампанеллы мы могли указать на отчужденное, иногда ироническое отношение к христианству, замаскированные выпады против него. Уинстенли прямо враждебен современным ему религиям. Дешан отрицает все религии, объявляя идею Бога человеческим изобретением, результатом угнетенного состояния человечества и инструментом угнетения. Вместо этого он выдвигает загадочную концепцию Бога — Ничто. Наконец, Мелье в основу своего мировоззрения кладет ненависть к религии, в особенности к христианству и Христу. Так происходит слияние социалистической идеологии с атеизмом.
2. Социализм этой эпохи заимствует идею средневековой мистики (например, Иоахима Флорского) о том, что история представляет собой имманентный, закономерный эволюционный процесс. Однако устраняется та цель и движущая сила, которую мистика вносила в это развитие, — познание Бога и слияние с ним. Вместо этого движущей силой истории признается ПРОГРЕСС и как высший продукт — человеческий разум.
3. Социалистические учения сохраняют представление средневековой мистики о ТРЕХ СТУПЕНЯХ исторического процесса, а также схему ПАДЕНИЯ человечества и его возвращения в первоначальное состояние в более совершенной форме. Социалистические учения складываются из таких частей:
I. МИФ о первоначальном счастливом «естественном состоянии», «Золотом веке», который был разрушен носителем зла, частной собственностью.
II. ОБЛИЧЕНИЕ современности. Современное общество объявляется неисцелимо порочным, несправедливым и бессмысленным, годным только на слом. Лишь на его обломках возможно создание общественного уклада, который обеспечит людям то счастье, которое они вообще способны испытать.
III. ПРОРОЧЕСТВО о новом, построенном на социалистических принципах обществе, в котором исчезнут все недостатки современности. Это единственный путь возвращения человечества в «естественное состояние», как говорит Морелли, путь от бессознательного золотого века — в сознательный.
4. Идея «освобождения», которая средневековыми ересями понималась духовно, как освобождение духа от власти материи, трансформируется в призыв к освобождению от морали современного общества, его социальных институтов и прежде всего — от частной собственности. Движущей силой этого освобождения сначала признается разум, но постепенно его место занимает народ, бедняки. В мировоззрении участников «Заговора Равных» мы видим эту концепцию в уже сложившейся форме. В связи с этим вырабатываются и новые конкретные черты в плане установления «общества будущего» — террор, вселение бедняков в квартиры богачей, конфискация мебели, освобождение от долговых обязательств и т. д.
Часть II Государственный социализм
Глава I Южная Америка
§ 1. Империя инков
В первой части этой работы мы видели, что устойчивый комплекс социальных идей, который мы условились называть хилиастическим социализмом, высказывался в различные эпохи человеческой истории на протяжении по крайней мере 2,5 тысячелетий. Теперь мы попробуем проследить попытки воплощения этих идей в жизни, в форме некоторого общественного уклада. Наша первая цель — показать, что и здесь, как и в случае хилиастического социализма, речь идет о всемирно-историческом явлении, далеко не ограничивающемся нашим веком. Для этого мы рассмотрим несколько примеров государств, жизнь которых была в большой степени построена на социалистических принципах.
Мы сталкиваемся здесь с более трудной задачей, чем та, которая занимала нас в первой части работы. Ведь автор сочинения, в котором проповедуются социалистические принципы, должен исходить из того, что для его читателей эти идеи являются еще новыми и непривычными, он вынужден их разъяснять. Но скудные хозяйственные или политические документы, сохранившиеся нам от далекой эпохи (а иногда речь будет идти даже о бесписьменной культуре), не растолковывают, в расчете на читателей будущих эпох, смысл употребляемых ими терминов — они рассчитаны на людей, которым эти выражения понятны. Поэтому воссоздать из этих намеков характер жизни, понять правовые и хозяйственные взаимоотношения членов общества, его мировоззрение — задача исключительно трудная, гораздо труднее, чем по ископаемым остаткам воссоздать облик и поведение ящера третичного периода. И в большинстве случаев мы сталкиваемся с тем, что историки здесь не пришли к единому пониманию, они предлагают нам на выбор целую серию разных решений этой задачи.
Если исключить наш век, то один лишь раз во всей истории европейцы смогли своими глазами увидеть подобное государство, многие умные, остро схватывающие наблюдатели оставили нам свои описания, некоторые из детей народа этой страны приобщились к европейской культуре, нам сохранились и их рассказы о том образе жизни, который вели их отцы. Это явление, которое для историков социализма несравненно важнее, чем для палеонтолога было бы описание вида и поведения динозавра, — это Тивантисуйа, империя инков, завоеванная испанскими конквистадорами в XVI в.
Испанцы открыли государство инков в 1531 г. К тому времени оно существовало около 200 лет и достигло своего наибольшего расцвета — оно объединяло территорию теперешнего Эквадора, Боливии, Перу, северную половину Чили и северо-западную часть Аргентины. Население его по некоторым источникам составляло 12 млн. человек.
Испанцам открылась не только грандиозная, но и прекрасно организованная империя. По их рассказам, столица государства — Куско — могла соперничать с крупнейшими городами тогдашней Европы. Ее население составляло около 200 тыс. человек. Испанцы поражались грандиозным дворцам и храмам, фасады которых имели в длину 100–200 м, водопроводу, мощеным улицам. Дома были построены из крупных камней, так прекрасно отполированных и подогнанных, что казались монолитными. Крепость под Куско, построенная из громадных камней весом в 12 т, так поразила испанцев, что они отказывались верить, будто ее построили люди
