и крестьян, полную ликвидацию бюрократической надстройки: «Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалования к обычной заработной плате рабочего», эти простые и «само собою понятные» демократические мероприятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время мостиком, ведущим от капитализма к социализму»[1256]. Ленин считает, что это будет уже «не государство чиновников, а государство вооруженных рабочих»[1257]. Это почти анархизм. Но только почти: «Маркс сходится с Прудоном в том, что оба они стоят «за разбитие» государственной машины. Этого сходства марксизма с анархизмом (и с Прудоном, и с Бакуниным), ни оппортунисты, ни каутскианцы не хотят видеть, ибо они отошли от марксизма в этом пункте». Но при этом Маркс не федералист, а централист[1258]. Характерно, что когда Бухарин указал на производственный централизм как основное различие марксизма от анархизма, Ленин счел эту мысль «неверной, неполной»[1259]. Централизм должен быть полным, но не государственным, а добровольным объединением, «слиянием» коммун[1260].
* * *
Проблема государства тесно связана с проблемой свободы. В трактовке этого вопроса Ленин радикален, как Бакунин: «Пока есть государство – нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства»[1261]. По мнению Т.И. Ойзермана, Ленин противопоставил это положение своей собственной прежней позиции 1915 года, когда он «вслед за Энгельсом», утверждал: «Политической формой общества, в которой побеждает пролетариат, свергая буржуазию, будет демократическая республика…»[1262]. По Ойзерману получается, что здесь Ленин мало что непоследователен, но еще и расходится с «классиком». Однако в чем же здесь расхождение? Т.И. Ойзерману это и самому не очень понятно, потому что он называет первое высказывание Ленина «парадоксальным», а дальнейшее пояснение «мало что разъясняющим». Плохо разъяснил Ленин свою мысль академику. Видимо, надеялся на его многолетнюю марксистко-ленинскую подготовку. Ленин пишет: «обычно понятия «свобода» и «демократия» считаются тождественными и употребляются часто одно вместо другого… На деле демократия исключает свободу»[1263]. Собственно, мысль Ленина здесь изложена с исчерпывающей ясностью. Демократия по Ленину здесь – власть большинства. Государство (даже демократическое) не предусматривает полную свободу, потому что оно основано на принуждении меньшинства большинством. Свобода при демократии ограничивается. Понятие свободы у Ленина здесь соответствует понятию Бакунина – свобода может быть только полной, урезанная свобода – это не свобода, а несвобода. Не будем, однако, торопиться именовать Ленина бакунистом. Этот подход вслед за Бакуниным разделял и учитель Ленина Энгельс. В 1875 г. он писал: «… пока пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существовать»[1264].
Как видим, Ленин в «Государстве и революции» почти цитирует Энгельса. Попытка Т.И. Ойзермана отделить учителей от ученика опять не удалась. Но что же по существу – есть ли свобода при демократии?
Максимализм в отношении свободы (она или есть, или ее нет) можно подвергнуть терминологической критике: даже в авторитарных режимах существует некоторая сфера свободы для личности, хотя меньшая, чем при плюралистических режимах. То есть свобода в разной степени существует при любом режиме, включая сталинский и современный американский. Но представление о свободе Бакунина-Энгельса-Ленина широко распространено и берет свой исток в либерализме. Д. Милль, которого Т.И. Ойзерман обильно цитирует в качестве критерия истины и классика либерализма, определяет наличие или отсутствие свободы в том или ином обществе.
Если либерал утверждает, что в СССР, например, свободы не было, он использует тот же подход, что и Ленин, утверждающий, что в демократической республике свободы еще нет. А если мы признаем наличие некоторой сферы свободы в некоторых современных странах, то приходится признать это наличие (в меньшей степени) даже в диктаторских режимах. Хотя свобода в полном значении этого слова возможна лишь в таком обществе, где угнетающей силы государства уже не будет. Чтобы избежать двойных стандартов, наличие свободы следует признавать либо везде (но в разной степени), либо пока нигде, поскольку ни один из существующих режимов не обходится без ее существенных ограничений.
* * *
Не только обличители ленинизма, но и авторы, относящиеся к нему с симпатией, иногда закрывают глаза на качественные различия большевизма и анархизма. Кажется, таким образом можно задним числом навести разрушенные мосты в левой среде. Так, В.П. Сапон пишет: в западной историографии «обоснованно фиксируется концептуальное родство многих антиэтатистких положений большевизма и идейного анархизма, доставшихся им в наследство от народнического антиавторитарного социализма»[1265]. Антиэтатисткие положения «Государства и революции» унаследованы не от народничества, а от Маркса непосредственно, что тщательно отфиксировано самим Лениным с цитатами в руках. Однако антиэтатизм у Ленина, как у марксиста, вторичен в сравнении с централизмом. На практике же управленческий централизм всегда воспроизводит этатизм.
Ленин предлагает помогать массам брать в свои руки жизнь на местах. В.П. Сапон видит сходство с мнением Бакунина, который протестует против делания революции «путем декретов»[1266]. И что, Ленин не делал революцию путем декретов? Да Ленин начал свое правление с декретов, и регулярно засыпал ими Россию.
Начав борьбу «за власть советов», Ленин уже в 1918 г. сосредоточит всю полноту власти в едином правительственном центре, превратив советы в исполнительный аппарат. Такая диктатура государственной верхушки казалась временным явлением, но еще в 1917 г. Ленин четко разъяснил, когда по его мнению государство, контролирующее все стороны жизни общества, должно «отмереть»: «Государство сможет отмереть полностью тогда, когда общество осуществит правило: «каждый по способностям, каждому по потребностям»…[1267] Правда, этот коммунистический принцип по мнению Ленина достижим в обозримой перспективе (но если нет – придется подождать и со свободой, и с «отмиранием» авторитарности).
Сам Ленин считает, что поскольку в структуры советского государства будут вовлечены миллионы простых людей, то оно будет донельзя демократическим. Но на долю масс в его системе выпадает всего лишь контроль за правильным выполнением решений планирующего центра. Контроль организованных в советы масс над управленцами представляется Ленину чрезвычайно простым: «Капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и прочее, а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям, что эти функции вполне можно будет выполнять за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного»»[1268].
Ленин считал, что именно индустриальное общество способно упростить процесс управления (хотя на практике наблюдалось обратное). По существу, надежды, которые едва становятся осуществимыми на современном уровне коммуникаций начала XXI века, Ленин возлагал на технологический уровень индустриальной эпохи. Однако именно эта эпоха с ее высочайшей специализацией, создавала наихудшие предпосылки для контроля снизу за процессом управления и в то же время оптимальные условия для отрыва реальной власти от местных, низовых интересов. Это проявляется и в ленинской теории. Ленин вовсе не отказывается от максимального расширения полномочий самого государства, то есть централизованной структуры управления. Он выступает за всеобщее огосударствление экономики, за «строжайший контроль со стороны общества и со стороны государства за мерой труда и мерой потребления»[1269]. Всевидящее око, тотальный контроль. Поскольку все будут вовлечены в этот контроль, то сама функция управления уже не будет делом профессии. Все будут надзирать за правильностью выполнения указаний центра. Сильный управляющий центр должен опираться на «аппарат», состоящий не из чиновничества, а из выборных работающих органов «вроде советов»[1270].
Такое политическое преобразование по мысли Ленина полностью преобразит социально-экономические отношения. Собственно, в самом «базисе» все уже готово для социализма: «социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией»[1271].
Программу “сегодняшнего дня” Ленин формулирует так: «экпроприация капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих одного «синдиката», именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству действительно демократическому, государству Советов Рабочих и Солдатских Депутатов»[1272].
Таким образом, в 1917 г. Ленин стремился к созданию нового государственного образования, в котором вся экономическая структура (включая потребление) будет подчинена управляющему центру, опирающемуся на систему демократических органов, контролирующих управленцев и правильность исполнения стратегических решений правящего центра. Достижение индустриального общества должны были обеспечить быстрое согласование интересов внутри этой системы. Когда эта надежда не оправдается, и интересы трудящихся придут в противоречие с намерениями «центра», большевики установят авторитарную диктатуру, подавляющую выступления масс трудящихся, в том числе рабочих. Анархические одежды спадут с тела радикального марксизма. Нужды управления, которые на практике оказались гораздо сложнее, чем это казалось Ленину первоначально, заставят сохранить и старый (по структуре) бюрократический аппарат. А всеобщее огосударствление экономики приведет даже к его значительному расширению.
Комментируя марксово определение диктатуры пролетариата как государства, представляющего собой «организованный в господствующий класс пролетариат», Ленин пишет: «по Марксу, пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т.е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать»[1273]. В этом отношении Ленин потерпел поражение. Созданное им государство не могло не усиливаться, оно не собиралось отмирать и не имело в своем устройстве ничего, что могло бы его заставить отмирать. Но это не значит, что сама задача была нереалистичной. Ведь она ставилась и другими теоретиками социализма, которые предлагали более конкретные механизмы отмирания, встроенные в структуру государства. Просто Ленин отрицал последовательный федерализм, и потому поставленные в «Государстве и революции» задачи не могли быть реализованы силами большевиков. Для успеха левого проекта его большевистская трактовка должна была быть скорректирована другими левыми движениями – потенциальными союзниками большевизма на начальном этапе социалистических преобразований. Ведь только в союзе с другими левыми силами большевики действительно могли получить устойчивую поддержку большинства рабочих. А это по Ленину и по Марксу – обязательное условие существования диктатуры пролетариата.
Характеризуя процесс перехода к новому обществу, Ленин писал: «при переходе от капитализма к коммунизму подавление еще необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, «государство» еще необходимо, но это уже переходное государство, это уже не государство в собственном смысле, ибо подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов – дело настолько сравнительно легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных рабочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле»[1274].
Характерно, что Ленин опубликовал свою работу тогда, когда в России уже шла одна из самых кровопролитных гражданских войн в истории страны. Почему Ленин не видел такого очевидного противоречия? Отвечая на этот вопрос, следует помнить, что Ленин мыслил в категориях мировой революции – всемирного столкновения «пролетариата» и «буржуазии», на фоне которого массовое кровопролитие в России оставалось всего лишь эпизодом. Именно запаздыванием мировой революции, которая
