народа необходимо освобождение его не только от социального гнета, но и от гнета безграмотности.
Считается, что народники во всем предпочитали крестьян рабочим. В действительности их теоретики осознавали недостатки и тех и других.
Бакунин сравнивает земледельца и рабочего: «его натура, не испорченная душной и зачастую отравленной атмосферой заводов и фабрик, не изуродованная анормальным развитием одной какой-нибудь способности во вред другим, остается более сильной, более цельной, но зато его ум – почти всегда более отсталым, неповоротливым и гораздо менее развитым, чем у фабричных и городских рабочих»[442]. Спасение не в пролетариате или крестьянстве самом по себе, а в соединении лучших черт пролетариата и крестьянства, в новом классе, который не будет подчинен узкой специализации и будет приобщен к потоку современной творческой культуры.
Преодолеть отсталость страны, перейти к действительно свободной жизни может лишь образованный, культурный человек. Эта мысль, как мы помним, досталась социализму со времен Просвещения. Народники внесли в ее развитие свой вклад. Общинный крестьянин некультурен и забит. Только приобщая тружеников к демократической культуре, можно превратить общину в самоуправляющуюся демократическую республику.
«Образованная Россия должна теперь раствориться в народе»[443], – утверждает Бакунин. Эта мысль звучит как призыв к хождению в народ.
В условиях социального взрыва, который в начале 70-х гг. Бакунин ждал в ближайшее время, он предлагал революционной организации и ее членам, добившимся влияния, согласовывать свою работу, действовать авторитетом, а не принуждением: “Что же должны делать революционные власти… Они должны не навязывать им (массам) какую-нибудь организацию, а, вызвав их автономную организацию снизу вверх, под сурдинку действовать при помощи личного влияния на наиболее умных и влиятельных лиц каждой местности”[444].
Это теневое влияние просвещенный революционеров – временное явление, которое должно отмереть в силу отсутствия институализированной власти меньшинства по мере сокращения культурного разрыва между просвещенным авангардом и основной массой трудящихся. Революционный проект Бакунина сохраняет просветительский характер.
Бакунин вполне согласен и с Герценом, и с Прудоном, и с Бланки в том, что человек «подчиняет инстинкты и побуждения своего тела господству духа единственно лишь путем воспитания и образования» и тем освобождается[445]. Но для Бакунина – это не повод, чтобы ждать роста уровня культуры народа до революции. Революция, освободив творческую энергию народа, поможет ему «наверстать» необходимое. Революция одухотворяет. Но надолго ли, и делает ли она человека более культурным? Это зависит от того, какие социальные условия она создает.
Бакунин протестует против монополизации науки и знания: «Мы должны отвергнуть эту буржуазную науку и бороться против нее также, как мы должны бороться против буржуазного богатства… Мы должны их (знаний – А.Ш.) требовать, как общего достояния для всех»[446]. Бакунин не против науки как таковой и ее достижений в буржуазном обществе (как это понималось в СССР в ХХ в., когда шла борьба с «буржуазными лженауками»). Наука в руках узкой элиты – такое же орудие угнетения, как и капитал. Знание позволяет манипулировать, повелевать сознанием масс, и без равноправия в получении знания не может быть прочего равноправия.
Деление на классы закрывает рабочим классам путь к образованию (опыт ХХ века покажет, что это не вполне так). Бакунин призывает: «Возвысьте условия труда, отдайте труду все, что по справедливости ему принадлежит, и тем самым предоставьте народу спокойную уверенность, достаток, досуг, и тогда, поверьте, он займется своим образованием, и создаст цивилизацию более широкую, здоровую, более возвышенную, чем ваша»[447].
Мы видели, что революционный потенциал просвещения был поглощен социальным государством, но во времена Бакунина это было общее место социалистических теорий. Однако существовало и важное разногласие, которое переживет и Бакунина, и Ленина. Революция откроет путь к просвещению трудящихся, росту их культурного уровня, или культурный уровень является необходимой предпосылкой для революции. Предпосылки революции – это не одно и то же, что предпосылки нового общества. Революция возникает до того, как сложились предпосылки для нового общества. Бакунин видит в революции самой по себе предпосылку для стремительного культурного развития народа. Он считает, что разрушение государственности и ликвидация правящей имущественной элиты (кстати, отметим, тесно связанной с элитой культурной) даст преимущество “духовной стороне жизни”. Но эта мысль не доказана “Великим бунтарем”.
Разрушительные последствия революции — лишь неизбежная плата, обратная сторона созидания. Бакунин без жалости относился к современному ему обществу, в котором видел прежде всего нищету, угнетение и индивидуализм. Он надеется на народ, на то, что «из себя» он родит нечто лучшее. Между тем логичнее предположить, что если разнородная народная масса начнет “жить и действовать из себя”, то на первый план выйдут не духовные порывы, а доставшиеся в наследство от предыдущей эпохи культурная отсталость, авторитарность и жестокость. Радикальный скачек к анархии может привести к возвращению во времена варварства. На это Бакунину указывали коллеги по народническому движению Герцен и Лавров.
* * *
Первоначально Герцен полагал, что Бакунин сознательно преувеличивает свой радикализм, работая с молодежью[448]. “Великий бунтарь” то обещает быстрое пришествие анархии, то разрабатывает модели коллективистского социалистического общества. Убедившись, что лидер анархистов увлекся радикальными правилами игры, которые диктует открытое провозглашение столь высокой цели как анархия, Герцен вступил с ним в дружескую полемику, которая актуальна для любых сторонников преобразования общества.
Герцен выступал против бакунинского разжигания революции, за путь к социализму «без кровавых потрясений»[449]. При этом он прямо говорит, обращаясь к Бакунину: «Дело между нами вовсе не в разных началах и теориях, а в разных методах и практиках»[450]. Цели теоретиков народничества – Герцена, Бакунина, Лаврова – одинаково радикальны, все они в это время выступали за безгосударственный социализм и общинный коллективизм.
Герцен напоминает Бакунину, что «в истории можно забегать – но уж тогда отвыкни жалеть погибающих, жалеть личности. И действительно, ни Пугачев, ни Марат их не жалели»[451]. Если человеческая личность – высшая ценность, дозволительно ли ее «не жалеть»?
Спор Герцена и Бакунина по вопросам тактики предвосхищает споры меньшевиков и большевиков в марксизме. Некоторые меньшевики даже восприняли Ленина как историческую реинкарнацию Бакунина. Но это мнение несправедливо как в отношении Ленина, так и Бакунина. Ленинский радикализм вполне соответствует революционно-государственным идеям Маркса, в то время как бакунинский радикализм исключает организованное насилие, принуждение к свободе: «Социализм не жесток, он в тысячу раз человечней якобинства, я хочу сказать, политической революции. Он нисколько не помышляет против личностей, даже самых зверских, прекрасно зная, что все люди, дурные или хорошие – лишь неизбежный продукт того социального положения, какое создали им общество или история. Социалисты, правда, не могут, конечно, помешать, чтобы в первые дни революции в порыве гнева народ не истребил нескольких сотен лиц среди наиболее гнусных, наиболее яростных и наиболее опасных; но когда этот ураган пройдет, они со всей своей энергией будут противиться хладнокровно организованной политической и юридической лицемерной резне»[452].
Да, сам Бакунин против систематического террора, но народная стихия может вынести на авансцену самых мрачных убийц. Герцен понимает, что избавиться от существующего античеловеческого строя нельзя без революции, но нужно понимать, что революция лишь разрушает, а не созидает: «акушер должен ускорять, облегчать, устранять препятствия»[453]. “Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри”[454], — возражает Герцен, оппонируя таким образом и Марксу, и Бакунину, и радикальным либералам.
Дело ведь не только в том, чтобы свергнуть режим силой. «Старый прядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей»[455]. За этим словами Герцена стояли фундаментальные разногласия если не в целях, то в исходной точке – в понимании народа, которые Н.М. Пирумова характеризовала так: «Бакунин считал, что «народ – социалист по положению и инстинкту», а Герцен – что «народ – консерватор по инстинкту»[456]. Герцен даже предложил выявить волю народа с помощью Учредительного собрания. Эта идея позднее приобрела большую популярность, но ее воплощение так и не разрешило спора двух мыслителей.
Споры русских «шестидесятников» продолжатся в следующем десятилетии и в России, и в западной Европе. Они станут прологом к мощному народническому движению, которое развернется в 70-е гг., и к бурным спорам в европейском социалистическом и рабочем движении.
Объективная тенденция и субъективная воля Лавров и Михайловский
Умеренное направление народничества связывают с позицией Петра Лавровича Лаврова (1823-1900), но и он, как Бакунин, был и революционером, и противником государственности. Прогресс по Лаврову – это «уменьшение государственного принципа в общественной жизни»[457], рост автономии объединений людей[458]. Такое понимание прогресса естественно вытекает из развития человеческой культуры, доминирующих в ней идей: по мере развития общества «идеал экономического союза обратился в представление о свободном, солидарном обществе, где не существует общественных паразитов, где конкуренция исчезла, заменившись всеобщей кооперацией, где все трудятся для всеобщего благосостояния и для всеобщего развития, причем труд, сделавшись разнообразным и соединяя элементы мышечной и мозговой работы, не только не является элементом тягостным и отупляющим, но сам заключает в себе элемент наслаждения и развития…»[459] Трудно назвать такую позицию «чуть ли не либеральной», как это делает В.П. Сапон[460], она откровенно противостоит капитализму. При этом по Лаврову, продолжателю традиции Герцена, «вследствие совершенствования самих личностей»[461] происходит уменьшение государственной функции.
Лавров считает социализм обществом не только без государства, но и без управления:
«Боевой клич рабочего социализма заключается, как известно, в двух формулах:
Прекращение эксплоатации человека человеком.
Прекращение управления человека человеком.
В последней формуле, конечно, слово «управление» должно быть понято не в смысле добровольного подчинения одной личности, в данном случае, руководству другой, но в смысле принудительной власти одной личности над другою.
Представляется вопрос: возможно ли достижение этой цели в обществе, устроенном по требованию рабочего социализма? или этот боевой крик представляет утопию, неосуществимую в действительности?…
Я позволю себе заключить, что обе формулы, заключающиеся в боевом крике рабочего социализма…, одинаково достижимы; что общежитие, устроенное по началам рабочего социализма может устранить управление человека человеком, что оно может обойтись без специальной полиции, специального суда, специальной администрации, охватывающей разнообразные отрасли общественной жизни и тем обусловливающей образование некоторой территориальной единицы, которая противополагалась бы другим подобным же единицам и, следовательно — в некоторой степени конкурировала бы с ними.
Государственный элемент в будущем обществе, когда это общество вполне проникается началами рабочего социализма, может не только дойти до известного минимума, но может и совершенно исчезнуть. Вовсе не будет существовать какой-либо — меньшей и большей, доли общества, которая была бы поставлена в возможность при каждом случае навязать свою волю остальной доле общества, следовательно — не будет класса управляющего и класса управляемого. Все существенные потребности личные и общественные, которым удовлетворяла в разные эпохи государственная власть, будут удовлетворены иным путем, а временная потребность в государственной власти, неоспоримая в давно минувшие периоды, окажется несуществующею для общества, устроенного по началам рабочего социализма»[462]. Государственность признавалась Лавровым только как временное, досоциалистическое явление. Сам социализм Лавров воспринимал
