органах управления меняет и характер труда, и источник оплаты. Видимо в этом вопросе Бакунин был ближе к материалистической социологии, чем Маркс»[564].
«Спрашивается, если пролетариат будет господствующим сословием, то над кем он будет господствовать? – продолжает рассуждать Бакунин. – Значит, останется еще другой пролетариат, который будет подчинен этому новому господству, новому государству. Например, хотя бы крестьянская чернь, как известно, не пользующаяся благорасположением марксистов и которая, находясь на низшей степени культуры, будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом, или, если взглянуть с национальной сточки зрения на этот вопрос, то, положим, для немцев славяне по той же причине станут победоносному немецкому пролетариату в такое же рабское подчинение, в каком последний находится по отношению к своей буржуазии»[565].
Бакунин вскрывает недемократичность любого государства, как марксистского, так и нет: «всякое государство… даже самое республиканское и демократическое, даже мнимо-народное государство, задуманное господином Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, кроме управления массами сверху вниз посредством интеллигентного и потому самого привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ»[566]. Очевидно, однако, что правящее меньшинство может быть и не интеллигентным. В любом случае — это насильственное господство элиты над обществом со стороны людей, считающих себя обладателями научной истины: «будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократиею действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит, он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен у управляемое стадо. Хорошо освобождение!»[567].
ХХ век добавит немало штрихов к этому портрету – как к коммунистической модели тоталитаризма, так и к национальной германской разновидности.
За предложенной Марксом моделью общества Бакунин видит сверхмонополистические капиталистические интересы будущей элиты: «Государство является, конечно, наиболее сильным из всех акционерных обществ… Труд, кредитованный государством, таков основной принцип авторитарного коммунизма, государственного социализма. Государство, ставшее единственным собственником… будет также единственным банкиром, капиталистом, организатором, управляющим национальным трудом и распределяющим его продукты. Таков идеал, основной принцип новейшего коммунизма»[568]. Государственный «социализм» оборачивается сверхмонополистическим аналогом капитализма.
На основе марксистского экономического централизма можно провести форсированную индустриализацию, построить социальное государство, мировую сверхдержаву, но не социализм. Оправдавшись несмотря на некоторые корректировки взглядов Маркса и его последователей, прогноз Бакунина стал приговором теории «государственного социализма».
В теории сверхцентрализованное “социалистическое” государство должно было подавить чуждые новому строю стремления и привести в соответствие друг другу интересы трудящихся, лишенных своей мелкой собственности и самоотверженно трудящихся на общее хозяйство во благо каждого. Если потребности каждого не могут быть реализованы полностью, то пределы «разумных потребностей» установит регулирующий общество центр. Регулирующий центр не может найти решение проблем всех людей, которые устраивали бы их всех. Поэтому он навязывает каждому то решение, которое считает необходимым. Эти решения проводятся насильственно с помощью бюрократической машины подавления. Правящая партия и бюрократия формируют господствующий класс общества, подавляющий свободы и распределяющий труд и его продукт в своих интересах. Нечего и говорить о переходе большинства людей к свободному творческому труду, о преодолении специализации, господства, разделения на классы. Цивилизация, пытавшаяся превзойти капитализм по уровню свободы и социальных благ, застревает на уровне того же индустриального общества, отягощенного архаичными пережитками бюрократической монополии на власть и собственность. И нельзя сказать, что марксистов не предупреждали.
Интересная сторона спора марксистов и народников – вопрос о национальном своеобразии социальных и политических процессов. Насколько путь к социализму зависит от национальных традиций и этно-культурных особенностей народов?
Признавая возможность собственного пути России в будущее, народники поставили проблему многовариантности прогресса. С самого начала эта гипотеза рассматривалась ими не в волюнтаристском ключе (как хотим, так и едем), а в связи социального и этно-культурного факторов. Культура и традиция народа в большей или меньшей степени соответствуют тем или иным социальным формам. Даже проходя одинаковые стадии развития, народы делают это по-разному, тяготея к одним состояниям и отторгая или болезненно переживая другие.
Герцен выстраивал свой общественный идеал, учитывая национальные особенности славян. Это касается не только общинной традиции, но и федерализма: «Славянские народы не любят ни идею государства, ни идею централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства… Федерация для славян была бы, быть может, наиболее национальной формой»[569]. Конечно, Герцен здесь несколько преувеличивает вольнолюбие славян, обращая внимание лишь на одну сторону народной психологии. Но сам подход показателен — разные народы могут идти разными путями в соответствии со своей традицией.
С одной стороны, Маркс и Энгельс разрабатывали универсальную схему прогресса, и в авангарде его могли идти только более развитые капиталистические страны. Лидером революции будет либо Британия, либо Германия. Но, с другой стороны, Маркс и Энгельс не были чистыми интернационалистами, а имели вполне определенные национальные предпочтения. Энгельс делил народы на революционные и контрреволюционные, причем последние должны были быть уничтожены. Особенно откровенно высказывался Энгельс: «Нет ни одной страны в Европе, где в каком-нибудь уголке нельзя было бы найти один или несколько обломков народов, остатков прежнего населения, оттесненных и покоренных нацией, которая позднее стала носительницей исторического развития. Эти остатки нации, безжалостно растоптанные, по выражению Гегеля, ходом истории, эти обломки народов становятся каждый раз фанатическими носителями контрреволюции и остаются таковыми до момента полного их уничтожения или полной утраты своих национальных особенностей, как и вообще самое их существование является протестом против великой исторической революции»[570]. Как видим, и в национальному вопросе марксизм следует за Гегелем, да еще как решительно. «В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом»[571]. В ближайшее время – то есть в ходе начавшихся революционных событий 1848 г. Речь идет именно о революционной, а не «империалистической войне». Энгельс пишет, что «контрреволюционные народы», в ближайшем будущем погибнут «в буре мировой революции», и будут поглощены «революционными народами», в частности – немцами, поляками и венграми[572].
Немцам и их союзникам противостоят славяне (даже в поляках Энгельс разочаруется). Они – или обломки, или оплот контрреволюции. Энгельс конкретизирует общие положения об уничтожении контрреволюционных народов. Он, вопреки «национальному честолюбию панславянских мечтателей», проповедует «поглощение более сильными народами», прежде всего немцами, славян, особенно чехов, балканских народов и других «хилых человеческих групп»[573]. Диалектика шагает по судьбам народов: «историческая роль южных славян была навсегда сыграна»[574], когда их покорили немцы и турки – истинные носители прогресса. Обратим внимание на слово «навсегда».
Центр контрреволюции Энгельс видит в России, причем это – не критика режима, а обличение именно народа: «ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью»[575] Еще бы, ведь славяне во главе с русскими панславистами, стремятся «покорить Европу», стерев с лица земли Турцию (в смысле – Османскую империю, как это произойдет на практике), Венгрию (имеется в виду восточная часть Австрийской империи) и пол-Германии[576]. Возмущение подобными претензиями славян не мешает Энгельсу призывать к перекройке границ, поглощению «обломков народов» и атакам против соседей[577]. Эта программа станет как никогда актуальной в первой половине ХХ века. Попытка выполнить ее принесет немало бедствий народам Европы, в том числе и немецкому. Опубликовавший подборку этих высказываний А. Шершуков задается риторическим вопросом: «Как после этого не увидеть тут «связь времен», которая связывает крепче цепи учителей XIX и учеников ХХ века?! Как не заметить духовных предтеч национал-социализма?»[578]
Впрочем, у национал-социализма было немало предтеч, и все они несут за это детище только частичную ответственность. Гитлер не случайно считал марксизм одним из своих главных врагов. Интернационализм и шовинизм продолжали противоборствовать в марксизме, но официально после образования Интернационала господствовал все же интернационализм, а шовинизм проступал в пренебрежении к другим народам, которые не достигли необходимого для социализма уровня развития. Если марксизм и повлиял на генезис нацизма, то только опосредованно – через проповедь этатизма и твердого централизма, в которой немало преуспела германская социал-демократия. Исходя из приведенных выше идей «основоположников», не случайным является и шовинистическое «грехопадение» германской социал-демократии августа 1914 г.
В оправдание Энгельса (да и Маркса, который в этом вопросе, как и в остальных, не спорил со своим другом) можно сказать только то, что их публичные националистические высказывания против славян относятся ко времени действительно реакционного интервенционизма Российской империи. Впрочем, теория нежизнеспособных народов и поддержка германского экспансионизма вряд ли может быть оправдана угрозой со стороны Российской империи. Неприязнь к русской культуре, отношение к ней как к «татарской» дикости, Маркс пронес как минимум до 70-х гг. Он писал в конспекте «Государственности и анархии»: «г-н Бакунин всего-навсего перевел прудоновскую и штрирнеровскую анархию на дикое татарское наречие»[579]. Только к концу жизни «классики» стали лучше относиться к русским в связи с действиями «Народной воли», обратили внимание на конструктивную роль русской общины, которая может способствовать продвижению к социализму «в виде исключения».
Антиславянская позиция Маркса и Энгельса вызвала ответную реакцию русских социалистов.
Игнорируя общий контекст этой полемики, поверхностные исследователи делают взгляды по национальному вопросу такого критика Маркса, как Бакунин, «центром нападения». Японский исследователь К. Ямамото попытался даже характеризовать учение Бакунина как «антигерманский анархизм»[580]. Если сравнить антигерманские высказывания Бакунина с антиславянскими тезисами Энгельса, такая характеристика бакунизма выглядит натянутой. Упреки Бакунина в глазах добропорядочного бюргера могут звучать даже как похвала: «Немцы, повторяем мы еще раз, народ в высшей степени государственный, эта государственность преобладает в них над всеми другим страстями и решительно подавляет в них инстинкт свободы»[581]. Что же плохого в государственничестве с точки зрения государственника.
Не поняв основ анархизма, К. Ямамото торопится упрекнуть М. Бакунина: «антигерманский дискурс не подходит анархисту»[582]. Зато для второй половины XIX в. – первой половины ХХ в. он вполне подходил реалисту. Критикуя «националистические взгляды Бакунина»[583], японский исследователь не замечает антироссийских высказываний вождя анархистов. От него достается деспотическим режимам и авторитарной культуре как немцев, так и славян. Эта позиция был четко выражена в программе бакунинской славянской секции Интернационала в Цюрихе: «Она будет бороться с одинаковой энергией против стремлений и проявлений, как панславизма, т.е. освобождение славянских народов при помощи русской империи, так и пангерманизма, т.е. при помощи буржуазной цивилизации немцев, стремящихся теперь организоваться в огромное мнимо-народное государство»[584]. С одинаковой энергией.
Обличая недостатки своей страны, «националист» Бакунин не жалеет выражений: «наш татаро-немецкий, всероссийско-императорский кнут… Мы ненавидим эту поганую всероссийскую империю, как ни один немец ее ненавидеть не может» [585].
Критикуя русский деспотизм, Бакунин в то же время возражает против однобоких шовинистических позиций марксистов, в частности, мнения, что Россия является источником сохранения деспотизма в Европе. Бакунин выражает особое удивление письмом Маркса о том, что «если Германия еще не организована демократически,
