направление их деятельности можно рассматривать фактически как продолжение деятельности самого Энгельса. Они стремились различными путями систематизировать исторический материализм как всеобъемлющее учение… способное… дать рабочему движению широкое и ясное представление о мире, которое сразу смогли бы усвоить наиболее активные его сторонники»[680].
Культ Маркса, укреплявшийся его последователями, позволял камуфлировать недостатки теории по крайней мере внутри марксистской субкультуры. Как писал В. Чернов, уважительно относившийся к марксистскому наследию, «его почитатели, с самим Энгельсом во главе, в особенности непосредственно после смерти своего вождя, учителя и друга, настолько были увлечены естественным пиететом к его имени, что, бесспорно превзошли меру в превознесении его исторических заслуг и тем самым умалили значение всех его предшественников»[681].
Но в этом культе, безусловно сковывавшем свободное научное творчество, была и конструктивная сторона – научная дисциплина, приверженность согласованной терминологии и методологии, слаженное распространение идей вовне. Где свободные ученые провели бы вечность в дискуссиях, марксистская школа действовала как мощная агитационная машина, предвосхищая достижения современного пиара, гипнотизируя неофитов авторитетами, научное сообщество – объемами коллективно переработанного эмпирического материала, стройностью методологии и политической актуальностью. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Это стало главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социализмом, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточенной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества. Эта оборотная сторона научности не была осознана как опасность, но плоды ее буду зреть очень быстро.
* * *
Марксизм несмотря на все способности авторов его нового поколения так и остался бы сектой, если бы не два обстоятельства: учение сумело хорошо адаптироваться к новым тенденциям времени, в то время как конкуренты либо не выдвинули сильных теоретиков, либо «ушли в отрыв» от реальности конца XIX века. Марксизм занял нишу на правом фланге социалистического учения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и умеренные (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального (индустриально-этократического) общества, которая возобладает в ХХ веке.
Марксистская схема в большей степени, чем анархистская, соответствовала тенденциям той эпохи, доводя их почти до логического конца. Оставалось сделать только шаг, признать, что речь идет не о социализме, а о технократии, о максимальной концентрации ресурсов (включая человеческие) в руках управленческой элиты, планирующей развитие общества и управляющей выполнением этих планов. Но Маркс считал, что действует в интересах рабочего класса. И в этом субъективном стремлении действовать на благо пролетариата крылось уникальное значение марксизма. Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов ХХ века ряд социалистических идей, которые должны были стать достоянием протестной, а не правящей среды. Если бы не прививка марксизма, ничто не мешало бы господству в умах технократической элиты ХХ в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу, осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание — в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами (путь, по которому пошли анархисты).
* * *
Но в чем тогда заключается собственно пролетарская идеология, то есть стратегия перемен, которая соответствует стремлениям пролетариев. В XIX веке это были идеи анархизма в разных вариантах – от прудонизма до анархо-синдикализма. Рабочий еще не оторвался от крестьянских и ремесленных корней, и его идеологи стремились вернуть пролетариев к распоряжению средствами производства на новом техническом уровне. После того, как рабочие окончательно свыклись со своим положением инструмента высокоспециализированного производственного организма, изменилось и их сознание. В фордистскую эпоху узкого разделения труда и конвейера рабочий стал стремиться к простой защите своих социальных прав на производстве, повышению зарплаты, гарантии на случай травм, инвалидности, а также в старости. Эта программа, объективно вытекающая из стремлений реальных рабочих зрелого индустриального общества, получила позднее наименование «социальное государство», и стала реализовываться правой социал-демократией и социал-либералами в ХХ веке (хотя соответствующие идеи, как мы видели, были выдвинуты уже в XIX веке, после чего последовали первые попытки преобразований в этом направлении). Ленин называет это «тред-юнионистским сознанием». Марксистский коммунистический проект предлагает альтернативу этим частным улучшениям. Предлагая себя в качестве выразителя интересов пролетариата, марксизм на деле собирается идти дальше, чем нужно самому пролетариату как классу, туда, о чем могут помыслить лишь отдельные пролетарии, к обществу, где нет никакого пролетариата. Пролетариат оказывается попутчиком марксизма, его союзником до возникновения социального государства.
Возрождение Интернационала
В период раскола Интернационала не ослабевали попытки восстановить единое поле социалистического движения. Полем синтеза идей первоначально оставался Интернационал федералистов. Его конгресс в Брюсселе в сентябре 1874 г. был прямым продолжением традиции догаагского МТР. На форум съехались анархисты, тред-юнионисты и лассальянцы из Испании, Италии, Франции, Германии, Великобритании, Швейцарии и Бельгии, а в центре дискуссий оказался проект Сезара де Папа, который вообще не был анархистским.
Де Пап попытался построить синтез конструктивных идей разных направлений Интернационала в работе «Об организации общественных служб в будущем обществе». Одновременно швейцарские горнорабочие-федералисты подготовили записку, где утверждали, что в будущем обществе необходимо поддерживать такие общественные службы, как статистика, охрана сырьевых ресурсов, образование, гигиена, коммуникации, защита личности, защита страны. Говоря современным языком, речь идет о защите социальных, экологических, гражданских стандартов и внешнеполитической безопасности.
Авторы швейцарской записки считали, что общественные службы можно передать коммунам и их объединениям. На эти нужды должны собираться отдельные сборы (чтобы не концентрировать финансы в отдельных руках). Де Пап считал, что опасно отдавать общественные службы «частным» организациям, так как это может породить монополию. Он предлагал отдать их государству, то есть провести национализацию естественных монополий и коммуникаций. Предвосхищая споры либералов и социал-демократов, Де Пап утверждал: «Если бы все железные дороги эксплуатировались непосредственно правительствами, подобно почтам, и подобно телеграфам в некоторых странах, это было бы лучше для всех»[682]. С таким категорическим утверждением анархисты никак не могли согласиться.
Встав практически на лассальянские позиции, Де Пап призывал не разрушать государство, а изменить в нем «кое-какие буржуазные приводы» и разделить полномочия государственных органов и кооперативных союзов, которые могут взять в свои руки остальную часть хозяйства[683]. Поскольку кооперативы и коллективы не смогут сами обеспечить общественные нужды, эту сферу все равно придется передать либо частным собственникам (что было неприемлемо для всех участников МТР), либо государству. Из этого Де Пап делает пророческий вывод: «Коллективисты хотят разрушить государство как учреждение вредное, но им придется восстановить его, каким бы именем его ни назвали»[684]. Опыт махновского движения и революции в Испании 1936-1939 гг. подтвердит правоту Папа в этом вопросе. Пока есть общественно-необходимая ниша для государства, в минимальном виде оно будет воспроизводиться даже анархистами. Путь к преодолению государства лежит через преодоление ниши.
Анархисты повторили Де Папу свой «символ веры»: «устроив такое государство, рабочие займут лишь место буржуазии», а задача революции – организовать общество по-новому, на основе равноправных договорных связей. Общественные службы должны осуществляться коммунами и их союзами[685].
В итоге дискуссии компромисс был найден не путем синтеза двух моделей, а с помощью идеи «национальных путей к социализму» (тогда эта формула ХХ века еще не употреблялась). Де Пап говорил, что в большинстве стран «рабочие найдут более простым и удобным захват существующих государств, чем общее разрушение и потом организацию всего заново. У других, например, в Испании, вследствие внутренних раздоров этой страны, положение дел становится более и более анархичным, и тогда весьма естественно, что этот народ организуется совершенно заново, начиная снизу»[686]. Часть этатистов не была склонна и к такому компромиссу, Эккариус настаивал, что анархия привела бы «лишь обратно к средним векам, когда корпорации дрались между собою»[687]. Анархисты в большинстве своем поддержали прежний компромиссный подход федералистов – в каждой стране можно идти к социализму своим путем – в Германии – сверху, в Швейцарии, Испании и Италии – снизу. На том и согласились.
Характерно, что самоисключение марксистов из Интернационала не предотвратило возвращение к полемике этатистов и антиэтатистов. Но итоги конгресса 1874 г. позволяли надеяться, что эта полемика – не препятствие солидарности рабочего и социалистического движения, и постепенно диалог разных течений может привести к синтезу на основе федерализма, сочетания умеренной государственности и самоуправления. Активным пропагандистом такого синтеза был П.Л. Лавров. Он даже сформулировал теорию, в соответствии с которой фракции Интернационала обречены на сосуществование, как две стороны одного процесса: «Интернационал должен одновременно удовлетворить и требованию расширить сознание единства рабочего сословия в его борьбе с капиталом, и требованию ведения этой борьбы возможно согласно, цельно, т.е. требованию внесения единства в самую борьбу. Поэтому в нем одновременно должно преследовать обе цели, нисколько одна другую не исключающие. Централисты большею частью обращают слишком исключительное внимание на второй необходимый элемент организации, федералисты, в их более крайних формах – на первый, столь же необходимый»[688].
Наблюдение Лаврова верно в том смысле, что в обоих течениях должны проявляться демократические и авторитарные тенденции. Но само различие течений не сводится к этим двум тенденциям. Различие обусловлено двумя разными моделями будущего общества, социализма. Пока не достигнуто единое понимание принципов социализма, невозможно и прочное единство освободительного социализма и марксизма.
Конгресс 1874 г. не приблизил такого единства по сравнению с состоянием МТР 60-х гг. Синтез достижений освободительного социализма и марксизма буду вести народники, но Россия находилась на периферии европейского социалистического движения. В Западной Европе брюссельский компромисс 1874 г. не вылился в долгосрочную работу по синтезу идей.
Более того, пока Маркс эволюционировал в сторону политического анархизма, нишу государственных социалистов заняли лассальянцы и Де Пап. В дальнейшем, по мере консолидации социал-демократов марксисты будут сдвигаться в обратном направлении, навстречу другим государственным социалистам, прочь от революционных тенденций 70-х гг. А анархисты, напротив, будут тяготеть к радикальной позиции, занимая нишу наиболее протестной идеологии. В этих условиях марксизм объективно оказался в центре между радикальным федерализмом анархистов и социал-реформизмом лассальянцев. Лассальянцы и марксисты в Германии объединились. К компромиссу с марксистами стали тяготеть и реформисты, и революционеры-государственники. Они покидали Интернационал федералистов без шума, просто в силу совместных интересов с социал-демократами марксистами.
* * *
Несмотря на это, зондаж возможности восстановления широкого Интернационала
