субкультуре. Маркс, как мы видели, с большими оговорками и под большим давлением политических обстоятельств тоже признавал в кооперативах модель социалистических отношений. Он иллюстрировал на примере кооперации вызревание «нового способа производства»[729], то есть элементов социализма. Теперь Т.И. Ойзерман может «поймать» Маркса на том, что он принимает за «новые отношения» чистый капитализм: «на деле эти предприятия, несмотря на то, что члены кооперативов не являются наемными рабочими, представляют собой, поскольку они существуют в системе рыночной экономики и подчиняются ее законам, капиталистические предприятия»[730]. Любопытно, что, пытаясь перетянуть Маркса на позиции социал-либерализма, Т.И. Ойзерман вынужден на минутку возвращаться на привычные ему марксистско-ленинские позиции. Ведь как раз коммунисты-ленинцы клеймили рыночные кооперативы как капиталистические предприятия, смешивая рынок и капитализм. Приходится напоминать, что капитализм и рынок – это разные явления. Рынок возник до капитализма, а вот капитализм не отделим от наемного труда, который отсутствует в чистых кооперативах. Таким образом, когда Маркс говорит о кооперативах, речь идет не о капиталистических предприятиях.
Социалистическое и кооперативное движение в некоторых странах на практике превращалось в ту самую систему общества, которая по замыслу Прудона была призвана вытеснить капиталистические отношения. Но была ли она принципиальной альтернативой капитализму, или он обладал возможностями интегрировать, поглотить социалистический «сектор»?
Развитие элементов социализма, предприятий с самоуправлением работников, отношений взаимности возможно вопреки политике государства, но до известного предела, пока протосоциалистический сектор не сопоставим по масштабам с капиталистическим. Исторический опыт свидетельствует, что более серьезные преобразования, связанные с вытеснением капиталистических отношений, возможны только во время революции. Властная и имущественная элиты готовы терпеть сектор, подчиняющийся другим законам, только пока он не претендует на лидерство в системе. Собственно, подобная ситуация складывалась и при развитии капитализма в недрах традиционного (феодального) общества. Аналогично растущий социалистический сектор рано или поздно будет нуждаться в смене правовой и политической системы, что ведет все же к революции.
* * *
Маркс доказывал, что переход от капитализма к социализму (коммунизму) обусловлен самими законами развития капитализма. «Такому экономическому воззрению, естественно, соответствует представление о возможности мирных социалистических преобразований, или эволюционного перехода от капитализма к социалистическому обществу»[731], – подводит Т.И. Ойзерман «базис» под искомую им (хотя и ненайденную) надстройку «нереволюционного» учения марксизма.
В итоге подобных операций с цитатами Маркса и Энгельса, которые, как мы видели, искажают их смысл, Т.И. Ойзерман приходит к выводу, что марксов «социализм выступает не столько как посткапиталистическое общество, сколько как трансформирующийся капитализм, сложившийся в результате реализации совокупности социальных программ, которые выдвинул и обосновал «научный социализм», утрачивающий при такой интерпретации его содержания присущие ему черты утопизма»[732]. При такой интерпретации идеология утрачивает и черты марксизма, и социализма вообще. Ибо социализм по определению – не капитализм (даже трансформирующийся), а какое-то принципиально иное общество. Если из программы Маркса убрать посткапиталистическое общество, останется общая для филантропов и социалистов «программа минимум», которую марксизм не выдвигал, а с большими оговорками поддержал. В XIX в. эта программа, известная теперь как социальное государство, казалась утопией. Но под давлением социалистов и просто гуманистов ее стало принимать к исполнению далекое от социализма «буржуазное» государство. Первые успехи социальной политики социал-демократии уже после смерти Энгельса сподвигли одного из видных марксистов Бернштейна пересмотреть учение Маркса (в отличие от нынешних социал-либералов тогда было бессмысленно отрицать, что речь идет именно о пересмотре, ревизии).
Сегодня бывшие марксисты — будь то западноевропейские социал-демократы или отечественные постмарксистские профессора — пытаются ввести Маркса в общество теоретиков современного глобализма. У этой затеи есть свои шансы — марксизм повлиял на западную либеральную мысль. Либерализм и марксизм роднит и индустриальная концепция прогресса, и стремление к глобальной управляемости мира. Так что не будем удивляться таким словам: “Маркс утопичен в той мере, в какой претендует не только на объяснение действительности, но и на ее изменение и преобразование. Не критика капитализма сама по себе является утопией, а стремление придать этой критике характер революционного действия, ломающего старый порядок и навязывающего всем волю одного класса и одной партии. Одно дело критиковать капитализм, другое — призывать к его насильственному уничтожению. Критика вполне совместима с научностью, желание насильственно переломить ход истории всегда утопично”[733] — утверждает В.М. Межуев.
Вот так. Пиночет или Франко (не говорю о левых исторических персонажах), насильственно переломившие ход истории — утописты. А вот Оуэн, не имевший таких стремлений, под утописта не подходит. Воистину, в своей либеральной упаковке марксизм не потерял парадоксальности, но вряд ли стал более научен. Он просто интегрируется в господствующую мировую идеологию, растворяясь в ней. Очистив марксизм от революционных “частностей”, присущих его революционной “версии” (подразумевается, что существует нереволюционная “версия марксизма”), В.М. Межуев получает искомый им либерализм (причем тоже очищенный от анархических, то есть антибюрократических, черт): “И как либерализм означает не уничтожение государства, что является анархической утопией, а лишь его перевод в правовое пространство, так и марксизм (вопреки его первоначальной — радикальной и революционной — версии), будучи освобожден от всех еще содержавшихся в нем утопических элементов, требует не отмены денег и рыночного хозяйства, а всего лишь максимально возможного на данный момент расширения рамок индивидуальной свободы, находящейся “по ту сторону” экономической необходимости”[734]. “Максимально возможного на данный момент расширения рамок индивидуальной свободы” (понимаемого совершенно по-разному) требуют и социализм, и либерализм, и консерватизм, и анархизм. Нынешние “постмодернистские” авторы пытаются смешать все идейные традиции воедино, аннигилировав их в сером политкорректном ничто, характерном для современной официальной европейской социальной мысли. Мы уже видели, что «нереволюционная версия марксизма» прямо противостоит взглядам самого Маркса.
Хотя социал-либеральная эволюция постмарксистов (ревизионистов, «либеральных марксистов» или, как они назывались в России – «легальных марксистов») и означает их разрыв с учением Маркса, все же основоположник несет некоторую ответственность за социал-либеральное перерождение значительной части своей школы. Важно понять: что в марксизме создавало предпосылки для эволюции ряда его ведущих теоретиков в сторону либерализма?
Определенные предпосылки перерождения марксистов лежат в области экономического детерминизма. Действительно, если победа предопределена, и момент этой победы зависит от зрелости капиталистических отношений, то следует и поддерживать развитие именно их. Простая логическая цепочка, проведенная «легальными марксистами» России уже в конце XIX века. Но надо признать, что нынешние социал-либералы заметно расширили эту аргументацию, почему мы и уделяем такое место полемике с Т.И. Ойзерманом.
Напомним мысль Маркса о формировании акционерных обществ с большим числом акционеров: «Это – результат высшего развития капиталистического производства, необходимый переходный пункт к обратному превращению капитала в собственность производителей, но уже не в частную собственность разъединенных производителей, а в собственность ассоциированных производителей, в непосредственную общественную собственность… Упразднение капиталистического способа производства в пределах самого капиталистического способа производства и потому само себя упраздняющее противоречие, которое prima facie представляется простым переходным пунктом к новой форме производства»[735].
Эта фраза Маркса никак не оправдывает концепцию Т.И. Ойзермана, так как речь опять идет о переходном пункте от капитализма к новому обществу, а не о «социализме в рамках капитализма». Но сказанное словно специально подтверждает подозрения Бакунина о банкократических стремлениях марксистов. Маркс проявляет здесь наивность, так как не видит, что толпы акционеров управляются небольшой группой держателей контрольного пакета, финансовой олигархии. Марксизм быстро преодолеет это слабое место марксова анализа новейших тенденций капитализма. Хотя учитель не справился с анализом нового этапа развития капитализма, позднее известного как империализм, марксисты помоложе разложат его по косточкам, доделав работу, успешно начатую еще Бакуниным.
Увлечение Маркса процессами акционирования – симптом более глубокого методологического изъяна. Маркс рассуждает об упразднении старого способа производства, а ключ к нему ищет в акциях – бумажках, фиксирующих причастность к собственности, к праву на распоряжение и получение прибыли. Но что это меняет в способе, которым осуществляется производство? Бросив удачный термин – способ производства – Маркс сосредоточился на окружающих это производство экономических факторах, прежде всего – собственности и стоимости. Но изменится ли способ, которым рабочий взаимодействует со станком, если изменится собственность на предприятие? Опыт ХХ в. убедительно показал – практически нет. Маркс за фасадом капитализма не увидел становой хребет индустриального общества.
Но как изменится общество, если начнет размываться индустриальные производственные отношения? Вот проблема для социалистической и социальной мысли, для которой расчищает место кризис марксизма. Впрочем, это проблема XXI века.
А на грани XIX и ХХ веков процессы финансово-промышленной концентрации, несмотря на упрочение капиталистического порядка, продолжали вселять большие надежды в марксистов. Энгельс писал: «В трестах свободная конкуренция превращается в монополию, а бесплановое производство капиталистического общества капитулирует перед плановым производством грядущего социалистического общества. Правда, сначала только к выгоде капиталистов»[736]. Социализм представляется как трест, в котором управляющая элита будет действовать «к выгоде» всех, а не только своей. Но получится не социализм, а государственный трест. При этом Энгельс не путает огосударствление с социализмом. Он пишет о государстве: «Чем больше производительных сил возьмет оно в свою собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наемными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки»[737]. Как перескочить от этого тоталитарного капитализма к социализму? Надежда – на философское переименование государства в не-государство. Энгельс прогнозирует: «Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство»[738]. Реальное огосударствливание, проведенное в СССР, докажет тщетность этих надежд. Государство останется государством, даже если его наименовать пролетарским. Бакунинская критика подтвердит свою правоту.
Дело, как мы видели, даже не в слове «государство», а в принципе экономического централизма, проповедовавшегося Марксом и его последователями. Идею централизма хорошо усвоило и второе поколение марксистских теоретиков. К. Каутский писал: «В социалистическом обществе все средства производства сосредоточены в одних руках, в нем есть лишь один-единственный «работодатель», от которого невозможно уйти к другому»[739]. Никуда рабочему не улизнуть.
В марксистском социализме не может быть самостоятельной от планирующего центра социально-экономической сферы. Поэтому марксистский идеал может реализоваться либо путем революционного вторжения в отношения собственности (что предпочли бы Маркс и Энгельс), либо путем поглощения всех собственников в глобальном акционерном обществе. Расчет Маркса как раз делался на глобальную, связанную единым коммуникационным полем и регулируемую из единого центра цивилизацию. Не является ли последней надеждой марксизма нынешний глобализм? В отличие от своих социал-либеральных эпигонов, Маркс не считал капиталистическую глобализацию достаточным условием для эволюционного возникновения социалистического общества. Но все же эволюция капитализма вселяла в Маркса и Энгельса надежды на то, что дело социалистической революции упрощается. Остается только экспроприировать штабы транснациональных
