крупное производство – общественное, значит и собственность на него должна быть общественной. Рабочие станут «господами своих собственных продуктов» и получат избыток, который ныне достается капиталистам. Это, правда, незначительно улучшит положение рабочих (капиталистов ведь мало, а рабочих много – так что «избыток», поделенный на всех, большой прибавки не даст). И продукт не пойдет целиком в доход рабочего – это еще Маркс в «Критике Готской программе» объяснил. Производство нужно развивать, создавать общественные фонды и т.д.[829] Так зачем же эти преобразования нужны рабочему классу?
Капитализм тормозит экономическое развитие, медленно поглощает мелкое производство и не может занять работой всех рабочих[830]. Социализм обеспечивает беспрепятственную концентрацию и позволяет привлекать больше работников и распределять рабочую силу более рационально, в соответствии с планом. В этом точка зрения Каутского полностью предвосхищает сталинское понимание социализма.
В будущем Каутского для работников предприятий мало что меняется. Будет сохранена зарплата. Получается, что работники станут просто наймитами государственного центра, который, по мнению Каутского, представляет всех работников. Но это как раз труднее всего доказать, и Каутский оставляет тезис о рабочем (или общенародном) характере государства будущего без всяких доказательств.
Каутский надеется, что в условиях огосударствления развитие экономики пойдет быстрее, и зарплата станет больше. Каутский уверен, что преимущество огосударствленной экономики заключается в ее эффективности (Каутский и не подозревает, насколько неэффективно бюрократическое управление). Каутский верит в то, что этот государственный «социализм уничтожит все те безобразия и мучительные явления», которыми сопровождается капиталистическое развитие. Каутский не приводит доказательств. Он просто верит в крупное государственное хозяйство. Только в нем он видит возможность дальнейшего увеличения производительности труда и объемов совокупного продукта. А капитализм плохо справляется с управлением крупным производством. Ведь частная собственность соответствует мелкому хозяйству…
Пройдет век, и постулаты Каутского, некритически воспринятые у Маркса, показали свою слабость (хотя и в XIX веке были мыслители, которые отказывались принимать их без доказательства). Мелкое производство сохраняется наряду с крупным в развитых странах, а в эпоху заката индустриального общества наблюдается даже разукрупнение некоторых передовых в техническом отношении производств. И есть основания считать, что этот процесс будет нарастать. Частные собственники продолжают заправлять крупным производством, и производительность труда в частном производстве продолжала расти. Каутский делает рискованную ставку – чтобы доказать «ошибочность нашей цели», достаточно доказать, «что мелкое производство не заменяется крупным»[831]. Тогда в конце ХХ века ошибочность целей германской социал-демократии можно считать доказанной. Но либеральная мысль напрасно ликует по поводу краха своих социал-демократических конкурентов – она потерпела фундаментальный крах еще раньше – в 30-е гг. ХХ века, с началом Великой депрессии.
Значит ли это, что социал-демократия потерпела полное теоретическое крушение? Во многом марксисты, включая Каутского, точно уловили тенденции своей эпохи. Они не поняли только одного – эти тенденции не вели тогда к социализму. Они направляли стопы мира к иному обществу, которое возобладало в ХХ веке в самых разных странах с различным отношением к частной собственности – и в СССР, и в Германии (сначала – нацистской), и в США. Эту систему можно называть государственно-монополистическим индустриальным обществом, индустриальным этатизмом и социальным государством. Но она не соответствует критериям социализма как общества без классовой иерархии, в котором господствует общественная собственность на средства производства.
У социал-демократов предпосылка решения задачи отождествлялась с самой задачей, и тем самым задача подменялась. Основная ошибка Каутского и других теоретиков социал-демократии заключалась в том, что они настаивали – выдвинутые ими задачи социальной защиты могут быть обеспечены только при условии ликвидации частной собственности. А частная собственность не имеет к этому вопросу прямого отношения. «При прочих равных» можно утверждать, что для усиления социальной защиты труда необходимо ограничение частной собственности и глобального рынка.
Период глобализма конца ХХ века показал, что в условиях индустриализма социальное государство неустойчиво и уязвимо – и капиталистическое, и в еще большей степени – «социалистическое», ликвидировавшее легальную частную собственность и заменившее ее государственной.
Каутский, в отличие от Прудона и Маркса, близорук, и его футурология заглядывает лишь пару десятилетий вперед – в первую половину ХХ века. Под этим углом зрения в работе Каутского все становится на свои места. Когда речь заходит о будущем социализма, теоретик туманен. Когда – о будущем социальном государстве, он становится более убедителен, хотя иногда эта конкретика заставляет поежиться, так это напоминает будущую практику нацизма и большевизма. В точном определении мейнстрима грядущей эпохи была безусловная сила социал-демократии. В этом отношении она обеспечила теоретическим багажом социал-либералов, фашистов и коммунистов.
* * *
Но как же объяснить, что такое социализм? Чтобы представить себе социализм, Каутский снова опасно для марксиста приближается к народничеству: социализм также относится к общине, как капитализм – к ремесленному производству[832]. То есть социализм – это воспроизводство общины в масштабах всего общества. Но в дальнейшем эта аналогия выветривается, и Каутский рисует портрет социализма не с общины, а с государства и фабрики. Этот странный логический зигзаг объясняется просто – Каутский стремится обнаружить модель социализма, и она, как показали уже Прудон, Герцен и Бакунин, может быть найдена в общине. И в то же время Каутский выводит будущее общество из тенденции индустриализма. А она ведет в другую сторону, не к социализму. Социалистическое общество по Каутскому «есть единое, гигантское промышленное предприятие»[833]. Община похожа на социализм, и фабрика – тоже. Но они совсем не похожи друг на друга. Нужно выбирать. В фабрике нет социализма, но есть мировая тенденция. То, что тенденция вела не к социализму, не могло прийти в голову правоверному марксисту ХХ века. Он выбирает тенденцию превращения всего общества в одну большую фабрику – тенденцию тоталитаризма.
Итак, социализм по Каутскому – это большая фабрика, а не большая община, как думают анархо-коммунисты.
Еще дальше Каутский от некоммунистических направлений социализма. Он категорически не согласен с идеей коллективных предприятий, принадлежащих самим работникам. При этом теоретик социал-демократии признает, что такая система «избавляет рабочих от тех бедствий, которые несет с собой капиталистическая эксплуатация»[834]. Так в чем же дело? Наконец, после блужданий вокруг устройства государства-фабрики, удалось найти систему, которая избавляет рабочих от бедствий. Может быть, она-то и нужна рабочему классу? Но Каутскому эта модель не подходит. Федерация коллективных предприятий нежизнеспособна. Тенденция к концентрации через механизм конкуренции разрушит эту систему – одни фабрики будут преуспевать, другие – разоряться. Сразу видно, что Каутский не утруждал себя знакомством с идеями оппонентов Маркса Прудона и Бакунина, которые, как мы видели выше, теоретически решили эту проблему, доказав невозможность концентрации экономической власти в условиях замены частной и государственной собственности коллективным владением.
Но Каутскому важно другое: частная собственность, которую он считает корнем всех бед современности, тесно связана с товарным производством. Следовательно, необходимо избавиться от него, что «означает замену производства на продажу производством для собственного потребления»[835]. Неужели Каутский стремится в ближайшее время вернуть мир к натуральному хозяйству? Отнюдь. Просто он уверяет рабочих, что если они трудятся на государство, то работают на себя самих. Эта «агитка» потом использовалась в СССР, но с невеликим успехом. Работники не верили, что когда крадут у государства, то крадут именно у себя. Как рабочие большого концерна не верят, что производят для себя, даже если и сами покупают его продукцию.
Но почему рабочие будут лучше трудиться именно на государство-фабрику, а не на обычного фабриканта? Каковы будут стимулы к труду? Да те же самые – привычка и любовь к труду, соревнование.
И позднее, уже после начала государственно-коммунистического эксперимента в СССР, яростный критик большевиков Каутский настаивает: «В социалистическом производстве от лености или халатности отдельных рабочих страдает не капиталист, а их собственные сотоварищи, которым, благодаря такому их поведению, достается меньше продуктов и больше работы»[836]. Товарищи пристыдят лентяя. Но такая система стимулирования может действовать только в небольшом коллективе. В коллективе-нации трудовой вклад размазывается между всеми, и результат труда одного работника практически не заметен в общем «котле». «Отчуждение» и иерархическое господство в «Государстве будущего» сохраняется, так что кроме моральных санкций придется вводить и экономические, а иногда также внеэкономические меры принуждения к труду.
Может быть, работников социализма будет вдохновлять свобода деятельности, как об этом говорят анархисты и в свое время писал молодой Маркс? Каутский жестко отвечает на эти мечтания: «социалистическое производство несовместимо с полной свободой труда, т.е. свободой работника трудиться тогда, где и как он хочет»[837]. Интересно, что Каутский признает: относительная свобода труда возможна в условиях мелкого производства. В крупном производстве от нее придется отказаться. Таким образом, Каутский признает, что марксистская модель ограничивает свободу в сфере труда, в самом «базисе» общества.
Социал-демократия не может «устранить зависимость работника от хозяйственного целого, в котором он образует одно из колес…»[838] Зато теперь это будут равноправные, товарищеские колеса (как говорили в ХХ веке – «винтики»). Или равно-бесправные?
Эту мысль Каутский повторит и после начала коммунистического эксперимента в СССР. Так что социал-демократическое представление о колесиках и винтиках, в которые должен превратиться человек в индустриальной машине будущего (и уже почти превратился) не отличается от тоталитарного: «На большой фабрике рабочий является лишь маленьким колесиком крупного механизма, или, правильнее, лишь отдельным органом большого организма. Он должен быть подчинен единому общему плану. Это необходимость не уничтожается от того, что фабрика из капиталистической превращается в социалистическую, и единственным изменением, – правда, очень важным, – является на первых порах лишь то, что социализированное предприятие начинает служить иным целям. Его назначением является теперь уже не обогащение отдельного капиталиста, но увеличение достатка всей совокупности трудящихся.
Приспособление к планомерному хозяйству является для каждого рабочего в социалистическом обществе абсолютной необходимостью…»[839]
Все по Ленину и по Сталину. Они твердо следовали классическому марксизму образца начала ХХ века, который был сформулирован Каутским, сколько бы он потом не критиковал большевизм.
Но ликвидация свободы на производстве подарит рабочему «высшую свободу». Что это за чудо? Каутский долго подбирается к ответу, интригуя читателя. Да, машина лишает труд всякого духовного содержания (надо понимать – интеллектуального и творческого), делает человека однобоким придатком к машине. И социал-демократия ничего в этом отношении менять не собирается. Но зато она подарит работнику «освобождение от работы», право на отдых. И во время этого отдыха рабочий предастся образованию. Ведь работники так тянутся к знаниям: «наука и искусство остаются для пролетариата обетованной страной, на которую он смотрит издалека, за обладание которой он борется, но в которую он не может вступить»[840]. А капиталистическое общество лишает рабочих права на разносторонние размышления. Вся пирамида рассуждения о свободе венчается идеализированной картинкой «гармонического образования» Афинской школы, где древнегреческие философы предавались «высшей свободе» рассуждений.
Каутский утверждает, что только новое социалистическое общество «откроет пролетариату все источники образования» и
