риск ради огромных барышей. Становится необходимостью контроль и над направлением, и над размерами производства, а следовательно — над распределением материалов, орудий труда, рабочей силы. Если государственный контроль над сбытом уже ведет к принудительному объединению целых отраслей в синдикаты, то регулирование производства во многих случаях приходит к еще более радикальному приему — принудительному трестированью, слиянию целых отраслей в акционерные организации, с утратой остатков независимости отдельных предприятий.
В неразрывной связи с регулированием производства находится государственная трудовая повинность. С организационной стороны она сводится до сих пор обычно к авторитарному закрепощению рабочих и представляет явное распространение принципов военной организации на трудовые классы общества.
Так возникает современный «государственный капитализм», организация общества и по происхождению, и по объективному смыслу вполне подобная организации, создающейся в осажденных городах. Ее исходный пункт и основа развиваемых ею форм — военный потребительный коммунизм; ее движущая сила — прогрессивное разрушение общественного хозяйства; ее организационный метод — нормировка, ограничение, осуществляемое авторитарно-принудительным путем.
В высшей степени характерно и важно для понимания этой системы то обстоятельство, что в ней преобразование форм идет из области потребления, переходя через область сбыта в сферу производства. Это порядок совершенно противоположный нормальному — там развитием производства определяются изменения форм распределения и потребления. Ничего загадочного, однако, теперешний извращенный порядок не представляет: там дело идет о процессах роста, усложнения, вообще о прогрессивных изменениях социального организма; тут о процессах упадка, разрушения, упрощения, т. е. о регрессивных явлениях. Толкающее действие прогресса производительных сил обнаруживается прежде всего именно там, где они накопляются; давление регресса выступает непосредственно в области потребления и истребления того, что произведено предыдущим трудом.
Это, конечно, не означает, что самые преобразования, вызванные регрессом сил общества, не нужны или вредны; напротив, регулируя процесс упадка, они замедляют и смягчают его ход; они — необходимые в данных условиях приспособления. Но характер и вероятная судьба этих приспособлений не могут быть правильно поняты, если упустить из виду их генезис. И особенно не может быть тогда правильно понято их отношение к социализму.
Как решается вопрос о дальнейшем развитии государственного капитализма? Для одних — очень просто: кончится война — и он отпадет. Это, конечно, вульгарная точка зрения. Всякое жизненное приспособление, а особенно такого огромного масштаба, раз оно создано, имеет тенденцию сохраняться и после исчезновения породивших его условий, а устраняется или даже только видоизменяется не иначе, как действием каких-нибудь определенных достаточных сил. Другие решают иначе, в таком роде:
«Не подлежит никакому сомнению, что эта „военная“ организация производства отнюдь не исчезнет по окончании войны, а, наоборот, будет развиваться вширь и вглубь, захватывая все новые отрасли труда, подчиняя своему господству все новые страны, — ибо нет другого способа покончить с ужасным финансовым наследием войны, залечить нанесенные ею раны и справиться с труднейшей проблемой демобилизации мирового хозяйства»[144].
Возможно, что ход вещей окажется именно таков. Но утверждать, что это «не подлежит никакому сомнению», было бы научно только в том случае, если бы заранее были установлены необходимые предпосылки и вполне выяснено, что они должны оказаться налицо. Ибо для дальнейшего развития новой организации, а не простого ее сохранения необходимо, чтобы дальше развивались те условия и движущие силы, которыми она порождена.
В чем состоят эти предпосылки, мы уже знаем: рост потребительного коммунизма; прогрессивный упадок производства. Что же по отношению к ним можно предвидеть?
Сам по себе потребительный коммунизм с окончанием войны и началом демобилизации должен был бы пойти на убыль: уменьшение военной коммуны до обычных размеров, прекращение казенного пайка семьям солдат. Но тогда начинается заключительная, как можно по всем основаниям предвидеть, чрезвычайно тяжелая фаза военного кризиса: экономическая демобилизация. В этой фазе количество продуктов, доставляемых системою производства, временно еще уменьшится, ее упадок еще обострится; а следовательно, государственный капитализм на самом деле должен еще усилиться. Но, если человечество окажется вообще способно преодолеть этот кризис, настанет момент, когда производство начнет успешно поддерживать себя и покрывать потребление, затем понемногу расширяться. С этого момента прекращается действие сил, движущих развитие по пути государственного капитализма; и раньше подавленное действие других сил выступает на сцену.
В значительной мере оно может быть аналитически намечено заранее; но при этом государственный капитализм надо рассматривать не как одно сплошное целое, а как сложную сумму организационных фактов: к различным его сторонам классовые силы общества будут относиться различно.
Нормировка потребления, с ее карточной системой и проч., для буржуазии вообще, разумеется, вещь в высшей степени неудобная и неприятная, которую она будет стараться уничтожить при первой возможности. Рабочий класс и часть остальной демократии будут противодействовать этому; но, разумеется, по мере фактического роста потребления, государство эту нормировку будет отменять: поскольку оно останется организацией господства буржуазных классов, — а оно ею остается при государственном капитализме, — оно только в рамках безусловной необходимости будет поддерживать стеснительные для них ограничения.
Государственные монополии сбыта тех или иных продуктов, подобные нашей прежней винной монополии, будучи стеснительны для отдельных только групп капиталистов, имеют все шансы удерживаться в качестве финансового источника для государства. Но в этой роли они представляют не что иное, как разновидность косвенных налогов, т. е. налогов, по существу, регрессивных, удорожающих жизнь и маскирующих истинное распределение финансового бремени. Против них поэтому должен будет вести борьбу пролетариат и передовые слои демократии вообще, стремясь заменить их налогами явными и прогрессивными. Результаты борьбы, надо полагать, будут различные, в зависимости от соотношения сил.
Государственное регулирование сбыта, в виде нормировки цен, распределение продуктов по рыночным районам и проч., связано с принудительным объединением в синдикаты целых отраслей производства. Здесь вопрос будет идти, во-первых, о характере регулирования, во-вторых, о судьбе синдикатов. Синдикаты будут, естественно, стремиться к освобождению от опеки: им гораздо интереснее регулировать сбыт для собственных, а не общегосударственных целей. Каждый государственный центр отрасли они будут стараться или упразднить, или превратить в фикцию, добившись для себя постоянного перевеса против тех участников центра, которые могут не идти с ними, — представителей самоуправления, профессиональных союзов и проч. Эта цель будет в общем достигаться тем легче, что чиновники государства, а частью и муниципалитетов по своему классовому положению и настроению будут весьма склонны к обращению в верных союзников капитала и даже — верных его слуг: это весьма обычно и теперь; а тем более станет обычным, когда исчезнет страшное давление войны и голода, которое мешает бюрократическим элементам полностью проявлять свою классовую природу.
Тут, следовательно, выступит тенденция к распадению государственного капитализма на свободные части — синдикаты отраслей.
Вероятно, рабочий класс и близкая к нему часть демократии будут бороться против нее. Но пока государство останется в общем буржуазным, они не смогут вполне парализовать эту тенденцию; а отнимать каждое достигнутое ею завоевание будет до крайности трудно при отсутствии тех сил военного коммунизма и упадка производства, которые теперь мешают ей выступить.
С другой стороны, поскольку синдикаты будут освобождаться из государственной сети, в них самих должны выступить разлагающие стремления. Дело в том, что синдикат по своей природе есть союз крупных предприятий, и соответственно малого их числа. Между тем многие из принудительных синдикатов заключают в себе массу мелких и средних предприятий наряду с небольшим количеством крупных. Неизбежна борьба между теми и другими; со стороны крупных — за господство над мелкими и их поглощение, мелких — за сохранение их жизни и независимости. В иных случаях эта борьба будет приводить к распадению синдикатов, в большинстве же синдикатов результаты ее выразятся в переходе к типической их форме — союзу крупных капиталов, еще возросших за счет поглощения мелких.
Государственное регулирование производства связано не только с принудительным синдицированием, но часто вынуждается идти дальше и прибегать к принудительному трестированию. Здесь, очевидно, тоже следует ожидать борьбы со стороны трестов за освобождение от общегосударственной опеки и также в общем с успехом. — Что касается тенденции к распадению, то она сколько-нибудь значительно проявиться в трестах не может: их предприятия, вполне потерявшие свою независимость, практически уже неотделимы от целого.
Надо заметить, стремление синдикатов и трестов отделаться от общегосударственного руководства должно тогда иметь тем больше шансов на успех, что оно в общем окажется и экономически прогрессивной тенденцией. Бюрократическое регулирование, в силу своего авторитарного характера, склонно к застойности методов. Авторитарной принудительности всегда присущ дух консерватизма, стихийное тяготение к традиции, к шаблону; власть, авторитет враждебны «новшествам» и всяким переменам, потому что они усложняют организационную задачу; в связи всякого экономического целого переделка или перестройка одной части неизбежно вызывают соответственные изменения в других частях, причем трудно учесть все результаты; возникает и элемент риска, угрожающего колебанием самого авторитета. В условиях настоящего времени этот внутренний консерватизм бюрократических органов преодолевается сильнейшим внешним давлением, острой необходимостью идти вперед. Но когда это жестокое давление исчезнет, дух авторитарной рутины должен вступить в свои права. Допустим, что в регулирующем центре отрасли, кроме правления акционеров треста, участвуют представители общественных и рабочих организаций; тогда это будет, в большинстве случаев, две борющиеся стороны, причем решающий голос окажется за третьей стороной — представителями бюрократии, с ее успокоительно-тормозящей тенденцией.
Далее, высвобождение синдикатов и трестов должно явиться моментом прогрессивным и в том смысле, что оно откроет путь к международным объединениям этого типа, какие широко развивались уже до войны. Государственный же капитализм, закрепляя синдикаты и тресты в рамках страны или группы стран, образующих современное сверхгосударство, стесняет международное развитие организации капитала, как и организации труда. С этой стороны он вполне реакционен.
Наконец, государственная трудовая повинность, в условиях мира и начинающегося экономического оживления, вряд ли удержится; весьма даже вероятно, что уже возвращение армии с фронта, создавая временный избыток работников, будет толчком к ее отмене. Если же она будет сохраняться, то, разумеется, с такими изъятиями в пользу верхних классов общества, что практически сведется к голому закрепощению низов; и вся демократическая масса направит усилия к ее отмене; а так как объективная основа этого «нового крепостничества», именно — военный коммунизм и прогрессивное падение производства — устранится из жизни, то и борьба против него должна увенчаться успехом.
Подведем итог этому анализу:
Государственный капитализм есть система приспособлений новейшего капитализма к двум специальным условиям эпохи: военно-потребительному коммунизму и процессу разрушения производительных сил. Из этих приспособлений одни соответствуют общей линии развития капитализма; таково в особенности развитие синдикатной и трестовой организации предприятий; другие лежат вне этой общей линии либо даже в противоречии с ней; таковы: ограничение потребления, монополизация продуктов государством, государственно-чиновничье регулирование сбыта и производства. Когда военный коммунизм сведется к размерам мирного времени, а разрушение производительных сил остановится, тогда, в дальнейшем ходе вещей можно ожидать, что приспособления первого рода
