он, опираясь на Дарвина, говорит о мальтузианстве. Полнейшее отсутствие социально-экономических знаний приводило Дарвина к слишком рискованным утверждениям всякий раз, как он касался социальных тем; но со времени Дарвина в социальной области совершился такой могучий прогресс, что то, что было еще простительно Дарвину, уже непростительно его ученику, особенно если таковой, подобно Циглеру, выступает с претензией иметь в этой области авторитетное суждение. То, что я об этом мог бы против него сказать, мною сказано в отделе этой книги «Население и перенаселение». Здесь я лишь ссылаюсь на это место.
Одним из главных козырей, с которым Циглер выступает против меня, является опровержение моего взгляда о возможности развития людей, и особенно женщин, при разумных и естественных общественных отношениях путем воспитания. Циглер, опираясь на Вейсмана, придает своему противоположному мнению, что наследование приобретенных свойств исключается или возможно лишь в бесконечно далеком времени, такое значение, что ставит от него в зависимость осуществление социалистической идеи. Он говорит: «Прежде чем люди приспособились бы к новой социальной организации, эта новая организация давно бы погибла» (стр. 19). Это положение показывает своеобразно-наивное представление Циглера о будущих общественных формациях. Он не понимает, что новые общественные формации порождаются общественными потребностями, что общественные формации развиваются вместе с людьми, взаимно обусловливая и определяя друг друга. Новый общественный порядок невозможен без людей, желающих и способных его сохранить и развить. Если где-нибудь может быть речь о приспособлении, то именно здесь. Более благоприятные условия каждого нового общественного порядка по сравнению с предыдущим переносятся также на индивидуумы и постоянно облагораживают их.
По Циглеру, взгляд на возможность унаследования приобретенных свойств уже до такой степени раскритикован, что в него еще верят лишь отсталые. Как неспециалист и как человек, заваленный работами самого различного рода, далеко стоящий от разбираемой здесь темы, я не могу в данном случае опираться на свои собственные сведения и знания, но внимательное наблюдение показало мне, что этот вопрос, с такой неопровержимою уверенностью решаемый Циглером, очень спорный, и к тому же против мнения Циглера высказываются самые признанные представители дарвинизма. Так, доктор Бюхнер поместил 13 марта 1894 года в «Приложении к Всеобщей Газете» статью, озаглавленную «Естествознание и социал-демократия», в которой он разбирает сочинение Циглера. Бюхнер не только высказывается против взгляда Вейсмана — Циглера, но и указывает в то же время, что наряду с Геккелем в пользу взгляда Дарвина высказываются Гексли, Гегенбауэр, Фюрбрингер, Эймер, Клаус, Коп, Лестер Уорд и Герберт Спенсер. Далее и Хаке в своем очень ценимом специалистами полемическом сочинении «Образование и наследственность. Механика развития организмов»[13] выступает против точки зрения Вейсмана. И Хегар в своей брошюре, направленной против меня, не согласен с Вейсманом (стр. 130 и следующие). Теории о наследовании приобретенных свойств придерживается профессор доктор Додель, который в своем сочинении «Моисей или Дарвин. Школьный вопрос» на стр. 99 говорит дословно следующее: «Огромное значение имеют факты прогрессивной, или развивающейся, наследственности. Сущность ее состоит в том, что индивидуальные признаки, то есть недавно выступившие признаки, свойства позднейшего времени, могут перейти по наследству на потомство».[14] Об этом же вопросе Геккель пишет в письме к Л. Бюхнеру от 3 марта 1894 года, цитируемом в вышеуказанной бюхнеровской критике книги Циглера: «Из прилагаемой статьи вы увидите, что моя точка зрения в этом основном вопросе неизменно остается монистичной (и одновременно ламарковской). Теории Вейсмана и им подобные всегда приводят к дуалистическим[15] и телеологическим[16] представлениям, которые в конце концов» становятся чисто мистическими. В онтогении они прямо приводят к старой догме предопределения» и т. д. На той же почве стоят Ломброзо и Ферреро в их сочинении «Женщина, как преступница и проститутка»,[17] где на стр. 140 они говорят об инстинктах подчинения и преданности, которые женщина унаследовала посредством приспособления.
Точно так же Тарновский[18] считает возможным при известных условиях унаследование приобретенной извращенности полового чувства, а Крафт-Эбинг[19] говорит о характере женщины, образовавшемся в определенном направлении в ряде многочисленных поколений.
Эти ссылки показывают, что я с моим взглядом на унаследование приобретенных свойств нахожусь в хорошем обществе и что Циглер утверждает более того, что может доказать.
Циглер по своей гражданской специальности — естествоиспытатель, но как zoon politicon он, выражаясь словами Аристотеля, по всей вероятности, национал-либерал. За это говорит частая неопределенность выражений, когда он затрудняется привести доказательства; за это говорит далее судорожное — усилие, предпринимаемое им, чтобы согласовать все развитие человечества с современным буржуазным строем, причем он пытается доказать, что социальные и политические учреждения, касающиеся брака, семьи, государства и т. д., во все времена были подобны нынешним, и этим может быть доказано, что в конце XIX столетия филистер не должен ломать себе голову над тем, что ему принесет XX столетие.
Перехожу к Хегару. Автор называет свою книгу социально-медицинским исследованием. Если бы он «социально» вычеркнул и отбросил соответствующую часть своей брошюру, то его работа немало выиграла бы, ибо социальный раздел ее крайне убогий и показывает в высшей степени недостаточное знакомство автора с нашими социальными условиями. Хегар не подымается здесь ни на йоту выше буржуазной посредственности и, подобно Циглеру, совершенно не в состоянии схватить хотя бы одну мысль, которая не укладывается в узкий круг буржуазных воззрений. Поэтому Хегар, в мудром познании самого себя, поступал очень умно, отказавшись от своего первоначального плана (см. предисловие к его книге) исследовать весь женский вопрос; он избрал ограниченную тему, «чтобы выступить таким образом против лживых и в высшей степени вредных взглядов и учений, которые… брошены в широкие массы в особенности книгою Бебеля «Женщина и социализм»», и он прибавляет далее: «Хорошие и действительно на научной основе стоящие работы, какова «Половая гигиена» Риббинга, находят, напротив, сравнительно мало сочувствия».
Эта последняя книга мне хорошо известна, автор ее стоит на строго религиозной почве; книга его очень слабая, и в ней ясно выражена консервативная тенденция. Сильно выраженная тенденция видна, конечно, и в хегаровском опровержении моего сочинения. В своем усердии опровергать он доказывает больше, чем может доказать как специалист. При этом он повсюду берет под свою защиту высшие классы, выставляя их образцом нравственности, рабочих же он закидывает камнями, так что часто думаешь, что имеешь дело с буржуа, сознающим свои классовые интересы, а не с представителем науки. Напротив, когда Хегар выступает в своем изложении объективно, как человек науки, сочинение его содержит ряд поучительных сведений, распространение которых весьма желательно. Но напрасно стали бы мы искать в его сочинении широких обобщений и предложений по оздоровлению общества, которые могло бы принять государство или общество, поскольку необходимость их была бы признана, в целях воспитания всего человеческого рода на основе самых передовых научных знаний.
В буржуазном обществе существуют два класса,[20] которые не принадлежат к пролетариату, но которые, если бы они могли освободиться от своего узкого буржуазного образа мыслей, должны бы с восторгом приветствовать социализм: это учителя и медики (гигиенисты, гинекологи, врачи). Таким образом, именно от таких людей, как Хегар и ему подобные, знающих, благодаря своему положению и своим занятиям, безмерное несчастье, которое переживает огромное большинство людей, особенно женщин, главным образом вследствие наших социальных отношений, — именно от таких людей следовало бы ожидать решительного слова в пользу широких мероприятий, направленных на оздоровление и преобразование социальных условий, которые одни только действительно могут помочь делу. Но этого нет. Напротив, они защищают противоестественное состояние и прикрывают своим авторитетом прогнивший общественный строй, ежедневно доказывающий свою беспомощность перед лицом все более возрастающих бедствий физического и нравственного разложения. Это более всего возмутительно в поведении всех этих мужей науки, у которых одно только оправдание, что окружающая их общественная среда и ее предрассудки, сделавшиеся их второй натурой, лишают их возможности хотя бы мысленно подняться над этой средой’, при всей их учености они остаются «нищими духом».
У Хегара, подобно Циглеру, своеобразный способ цитирования; он также выдергивает несущественное, откидывая существенное, и строит на этом опровержение. Его побуждает полемизировать против меня главным образом то, что я придаю большое значение нормальному удовлетворению половой потребности у зрелых людей, и он выставляет дело так, как будто я защищаю неумеренность. Отмечая, что я ссылаюсь на Будду и Шопенгауэра, и называя устаревшими мнения Хегевиша и Буша, он умалчивает, что такие авторитеты, как Кленке, Плосс и Крафт-Эбинг, высказывающиеся гораздо обстоятельнее, чем вышеназванные, стоят на моей стороне. В предлагаемом издании я цитирую далее консервативного статистика по вопросам морали фон Эттингена, который на основании своих статистических исследований приходит к совершенно таким же результатам, как я. Всему этому Хегар не нашел противопоставить ничего лучшего, как статистику Декарпье о смертности холостых во Франции за время с 1685 по 1745 год (!!!) и статистику женатых по Бауэру, относящуюся к 1776–1834 годам. Те и другие данные относятся ко времени, когда статистика была еще в очень жалком состоянии, они не могут считаться доказательными.
Но Хегар запутывается в противоречиях. На стр. 9 своего сочинения как доказательство безвредности полового воздержания взрослых людей он приводит католических священников, а также монахов и монахинь, добровольно наложивших на себя обет безбрачия. Он оспаривает возражение, что эти люди не живут воздержанно, указывая, что к воздержанности их принуждает кроме чувства долга общественное положение, при котором всякое падение делается темой сплетен и скоро доходит до ушей начальства. Между тем на стр. 37 и 38 своей книги он говорит буквально следующее: «Факт, установленный Дрюри (и приведенный Бертиллоном), говорит все же совершенно определенно о прямом влиянии подавленной половой потребности на возникновение этой категории преступлений (изнасилование, покушение на детей и прочее). Дрюри сопоставил нарушение нравственности в течение 30 месяцев в школах, руководимых светскими лицами, и в школах, руководимых духовенством. В 34 873 светских школах насчитывается 19 преступлений и 8 проступков, в 3581 духовной школе — 23 преступления и 32 проступка. Таким образом, институты, содержимые религиозными конгрегациями, насчитывают в 4 раза более проступков и в 12 раз более преступлений против нравственности!» Я полагаю, что того, кто сам себя опровергает, нет нужды опровергать.
Подобных противоречий у Хегара еще много. На стр. 18 и 19 он дает таблицы смертности для Франции, Парижа, Бельгии, Голландии, Пруссии, Баварии, которые показывают число умерших в различных возрастах на каждую тысячу женатых и холостых. Почти все эти таблицы говорят в пользу моего воззрения, так как они показывают, что смертность холостых, за исключением более молодого возраста в 15–20 лет, выше смертности женатых и замужних. Конечно, немалая часть замужних женщин умирает в родовой период или от его последствий в возрасте 20–40 лет, и Хегар заключает из этого факта
