и сиротах (исключение составляет Бавария), а во многих городах и к участию в школьных комиссиях (Пруссия, Баден, Вюртемберг, Бавария, Саксония) и в комиссиях по обследованию жилищ (Мангейм). Единственной общественной областью, где женщина пользуется активным и пассивным избирательным правом, остается призрение больных. Права же избрания в промышленные и торговые суды остаются для них недоступными. Принцип, по которому женщине, как существу вечно несовершеннолетнему, не дается избирательного права, фактически нарушен. Но все еще противятся признать за ней полное право. Говорят, что предоставить женщине избирательное право опасно, так как она консервативна и легко доступна религиозным предрассудкам. Но то и другое объясняется тем, что она невежественна; следует воспитать ее и показать ей, в чем состоит ее истинный интерес. Впрочем, религиозное влияние при выборах преувеличено. Ультрамонтанская[242] агитация в Германии была лишь потому так успешна, что она умела соединить социальные интересы с религиозными. Ультрамонтанские священники долгое время соперничали с социал-демократами, раскрывая социальное гниение. Отсюда их влияние на массы. С окончанием «культуркампфа»[243] оно постепенно исчезает. Духовенство вынуждено прекратить свою оппозицию против государственной власти, вместе с тем растущие классовые противоречия принуждают его все более учитывать интересы католической буржуазии и католического дворянства, и, таким образом, в социальной области оно должно быть все более и более сдержанным. Вместе с тем оно теряет свое влияние у рабочих, особенно тогда, когда во имя интересов государственной власти и господствующих классов оно вынуждено терпеть или одобрять законы и меры, направленные против интересов рабочего класса. По тем же причинам падает в конце концов влияние духовенства и на женщину. На собраниях и из газет женщины слышат и на собственном опыте убеждаются, в чем состоят их истинные интересы, и, таким образом, они, подобно мужчинам, эмансипируются от духовенства.[244]
В Бельгии, где ультрамонтанизм еще почти безгранично господствует над широкими народными массами, часть католического духовенства видит в предоставлении женщинам избирательного права действительное орудие против социал-демократии, почему и требует его. Точно так же и в Германии отдельные консервативные депутаты всякий раз, когда социал-демократия выставляла в рейхстаге требование женского избирательного права, высказывались за него на том основании, что видят в нем оружие против социал-демократии. Несомненно, что эти взгляды при современной политической несознательности женщин и том влиянии, которое оказывает на них особенно духовенство, имеют некоторое основание. Но это не может ни в коем случае являться причиной отказа женщинам в избирательном праве. В настоящее время имеются еще миллионы рабочих, которые, вопреки своим классовым интересам, избирают представителей буржуазных и церковных партий, чем доказывают свою политическую незрелость, но на этом основании у них не хотят отнять избирательное право. Не дают или отнимают избирательное право не потому, что боятся невежества масс, в том числе женщин, ибо таковыми их сделали господствующие классы, но потому, что боятся, как бы они постепенно не поумнели и не пошли своей собственной дорогой.
Отдельные немецкие государства пока еще так отстали, что не допускают женщин пользоваться даже политическим правом собраний и союзов. В Пруссии, Баварии, Брауншвейге и ряде других немецких государств женщины не могут образовывать никаких политических союзов; в Пруссии, как решил в 1901 году высший административный суд, они не могут принимать участие даже в празднествах политических обществ. Ректор Берлинского университета осенью 1901 года сделал, казалось бы, невозможную бестактность, запретив женщине прочесть реферат в социально-научном студенческом обществе. В том же году брауншвейгская полиция запретила женщинам участие в заседаниях евангелическо-социального конгресса. Прусский министр внутренних дел в 1902 году милостиво заявил, что он готов дать женщинам право присутствовать на собраниях политических обществ в том случае, если они так же, как и еврейские женщины в синагогах, будут находиться в особом отделении залы; это характеризует мелочность нашего общественного порядка. Еще в феврале 1904 года Посадовский мог торжественно провозгласить в рейхстаге: «Пусть женщины не прикасаются к политике!» Но существовавшее положение сделалось неудобным даже для буржуазных партий. Однако только пролетарское женское движение восторжествовало над всеми препятствиями, которые ставило законодательство о союзах. 19 апреля 1908 года появляется наконец новый закон о союзах: единственное улучшение, которое может быть отмечено как существенное, — это предоставление женщинам равноправия в союзах и на собраниях.
С активным избирательным правом связано, разумеется, и пассивное. «Женщина на трибуне рейхстага, это должно хорошо выглядеть!» — слышим мы восклицания. На деле в других государствах женщины уже стоят на парламентских трибунах, и мы также давно привыкли видеть их на трибуне во время их всевозможных конгрессов и собраний. В Северной Америке они появляются на церковной кафедре и на скамье присяжных; почему же им не появляться и на трибуне рейхстага? Первая женщина, которая войдет в рейхстаг, сумеет заставить себя уважать. Когда в него вошли первые рабочие, то считали тоже возможным острить по их адресу и утверждали, что рабочие скоро поймут, какую они сделали глупость, выбрав подобных людей. Но их представители быстро сумели внушить к себе уважение, и теперь уже боятся, как бы их не стало слишком много. Плоские шутники возражают: «Но представьте себе беременную женщину на трибуне рейхстага — как это «неэстетично»». Эти господа находят, однако, в порядке вещей, что труд беременных женщин применяется при самых неэстетичных занятиях, губящих женское достоинство, приличие, здоровье. Негодяй — тот мужчина, который позволяет себе смеяться над беременной женщиной. Простая мысль, что некогда его собственная мать так выглядела, пока он не появился на свет, должна бы его заставить покраснеть, и другая мысль, что он, грубый шутник, сам ожидает от подобного состояния своей жены исполнения своих желаний, должна бы его устыдить и заставить замолчать.[245]
Женщина, которая рожает детей, несет в общих интересах, по меньшей мере, такую же службу, как мужчина, который, рискуя своей жизнью, защищает страну и домашний очаг от врага, стремящегося к завоеваниям; она рожает и воспитывает будущего мужчину, жизнь которого, к сожалению, так часто гибнет «на поле чести». Мало того, жизнь женщины при каждых родах подвергается риску; все наши матери при рождении нас смотрели смерти в лицо, и многие из них пали жертвами этого акта.
«Число женщин, умирающих от родов, — среди которых находятся и жертвы родильной горячки, — например в Пруссии, значительно превышает потери от тифа. В 1905 и 1906 годах число умерших от тифа составило на каждые 10 тысяч живущих женщин соответственно 0,73 и 0,62, а умерших от родов — 2,13 и 1,97. Как бы выглядело дело, справедливо замечает профессор Герф, если бы в таком же числе испытывали бы такие страдания мужчины? Разве не было бы приведено все в движение?[246]
Число женщин, умирающих или хронически заболевающих вследствие родов, гораздо больше числа мужчин, убиваемых и получающих раны на поле битвы. С 1816 по 1876 год в Пруссии умерло только от родильной горячки 321 791 женщина — в среднем по 5363 в год. В Англии число женщин, умерших от родов, с 1847 по 1901 год составило 213 533 и, несмотря на все мероприятия гигиенического характера, умирают ежегодно таким образом 4 тысячи женщин.[247] Это число значительно превышает число мужчин, за то же время убитых или умерших от ран в различных войнах. К этому огромному числу женщин, умерших от родильной горячки, присоединяется еще большее число тех, которые долго болеют вследствие родов или преждевременно умирают.[248] Даже на основании этого женщина может требовать полного равноправия с мужчиной. Это следует сказать в особенности тем, которые обязанность мужчины защищать отечество выставляют как нечто дающее ему преимущество перед женщиной. К тому же большинство мужчин вследствие положения в наших военных учреждениях не выполняют этой обязанности: она состоит для большинства из них только на бумаге.
Все эти поверхностные возражения против общественной деятельности женщин были бы немыслимы, если бы отношение между обоими полами было естественным, а не состояло в искусственно воспитанном антагонизме. Ведь обоих разделяют уже с юности при воспитании и при общении в обществе. В этом антагонизме особенно виновато христианство, которое постоянно разделяет лиц разного пола и поддерживает незнание одних другими, что мешает более свободному, товарищескому общению, взаимному доверию и взаимному пониманию свойств характера каждого.[249]
Первая и важнейшая задача разумно организованного общества должна состоять в том, чтобы уничтожить это вредное разъединение и дать природе вступить в свои права. Неестественность начинается уже в школе: во-первых, — разделение полов, во-вторых, — извращенное обучение или полное отсутствие его во всем том, что касается человека как полового существа. Правда, в каждой хорошей школе в настоящее время преподается естественная история; ребенок узнает, что птицы кладут яйца и высиживают их; он узнает также, что, когда начинается спаривание, для этого необходимы самец и самка; что оба берут на себя устройство гнезд, высиживание и заботу о птенцах. Он узнает, далее, что млекопитающие родят живых детенышей, он слышит также о времени сближения и борьбе самцов из-за самок; он узнает также обыкновенное число рождаемых детенышей и, вероятно, также время ношения плода. Но происхождение и развитие своего собственного рода остается для него неясным, скрытым таинственной завесой. И если ребенок пытается удовлетворить свою естественную любознательность, обращаясь с вопросами к родителям, в особенности к матери — к учителю обратиться он не смеет, — то ему навязываются самые невероятные сказки, которые не могут его удовлетворить и оказывают тем худшее действие, когда он в один прекрасный день все же узнает природу своего происхождения. Мало детей, которые не узнали бы этого к двенадцатому году. К этому присоединяется, что в каждом городке и в особенности в деревне дети уже с самых ранних лет на дворе, на улице, при выгоне скота и т. д. наблюдают в непосредственной близи спаривание домашней птицы, случку скота. Они слышат, как случка и акт родов обсуждаются родителями, прислугой и старшими братьями и сестрами с самой бесцеремонной основательностью. Все это возбуждает в ребенке сомнение в верности родительских рассказов о его собственном появлении на свет. В конце концов наступает день познания, но иным образом, чем он наступил бы при естественном и разумном воспитании. Тайна ребенка ведет к отчуждению между ним и родителями, особенно между ребенком и матерью. Достигают как раз противоположного тому, чего хотели достигнуть в своем неразумии и близорукости. Кто помнит о своем детстве и о товарищах своей юности, тот знает, каковы бывают часто последствия.
Одна американская женщина[250] сообщает в одном своем сочинении, что она в ответ на многократные вопросы своего восьмилетнего сына о его происхождении рассказала ему его истинное происхождение, не желая навязывать ему сказок. Ребенок выслушал ее с
