На основе данных наблюдений за людьми и их способностями, мучительно рассуждая всю свою жизнь о том, каким же образом люди мыслят, Сократ в итоге приходит к следующей концепции процесса познания- припоминания.
Этапы познания мира в представлениях Сократа
Этап № 1. Сначала божественное припоминание, благодаря воле богов избранный человек (или пробужденный другим избранным) открывает в себе либо знания из прошлой жизни, либо тот базовый багаж, что имеется у всех людей, но которым не всем дано воспользоваться.
Этап № 2. Затем в сознании этого богоизбранного человека происходит «связывание» этих знаний–припоминаний путем научной логики, выведение из них таких общих понятий–дефиниций, которые позволяли бы увидеть суть тех или иных предметов и явлений, познать мир вокруг.
Этап № 3. Итоговый перевод знаний–припоминаний, избранных в общее пользование, ограниченное использование этих знаний другими, обычными людьми (обывателями) и неограниченное использование теми особенными людьми, кто несет в себе такую же божественную искру, как и те, кто поделился с ними божественными знаниями, «намагнитил» их своим разумом, как магнит намагничивает тот метал, что к нему прикасается.
Даже беглый взгляд на данную схему сразу делает понятным две вещи:
— во–первых, данная схема познания, разделяя людей на несколько четко очерченных категорий, явно выходит за пределы «чистой науки», приобретая уже явную социальность, претендуя на применение в социальном пространстве;
— во–вторых, несомненно, что именно эта схема как раз и была впоследствии развита и детализирована Платоном в его «Государстве» и «3 аконах».
Абстрактно–теоретически рассуждая о познании путем познания в самом себе своего божественного потенциала, вольно или невольно Сократ как бы «промаркировал» всех людей, разделив их на три категории: божественно умные, способные ограниченно поумнеть при должном воспитании (а по сути, находясь в личном контакте с божественными) и совершенно бесперспективные, некое социальное болото.
А отсюда уже совсем недалеко до платоновского кастового строя в его идеальном государстве: Умные и божественные правят, разумные и имеющие нужный характер являются воинами и охраняют миропорядок, а вот все остальные… просто работают, обслуживая и строй, и другие вышестоящие категории граждан.
При этом Платон взял у Сократа то, что в элитарные общественные категории (касты) нельзя попасть просто исходя из факта рождения в высшей касте: ребенка нужно обязательно протестировать в маевтических беседах примерно так же, как сам Сократ когда–то протестировал и «выявил» божественность самого Платона. И если он божественный — пусть идет в правящую касту философов, если нет — в какие–то другие. Причем, аналогичным образом следует поступать и с детьми воинов, ремесленников и крестьян: если их дети несут в себе дар божественности — их поднимут в общественной иерархии, если нет — просто останутся в своем статусе.
Легко заметить, что идея с тестированием (а затем с их перераспределением по кастам) в платоновском идеальном обществе детей — не что иное, как сократовская идея бессмертия перерождающихся душ. А сама возможность мирного и бесконфликтного повышения или понижения социального статуса гражданина, исходя из наличия в нем божественности и самой ее степени, являлась и для Сократа и для Платона отличным выходом из той череды социальных конфликтов и переворотов, что имели место в их время, в период кризиса афинского полиса. И вряд ли их современники об этом не догадывались…
Нет сомнений, что сократовское убеждение в том, что познавать нужно не мир, а скрытые в человеке божественные задатки, не являлась все–таки агностицизмом в чистом виде: хоть и ограниченно, но Сократ все–таки допускал и познание мира обычными, научными методами, за счет разума и познания. Однако можно увидеть, что из его формально «чисто научной» гносеологической концепции логически вытекали явные социальные последствия: его высшая каста людей с заложенными в них божественными чертами уж больно сильно смахивала на некую «аристократию духа», а то и просто на афинских эвпатридов, с которыми Сократ общался всю свою жизнь и которые так значительно превосходили в своем мыслительно–волевом потенциале всех этих афинских пекарей, плотников, кожевников и моряков.
А то обстоятельство, что вместо научения всей афинской молодежи каким–то важным знаниям и навыкам, Сократ предлагал их маевтически тестировать и просто сразу отделять «агнцев» от «козлищ», тут же обрушивало всю имеющуюся в эпоху Сократа систему античного образования; ведь научить–то оказывалось практически невозможно, можно было только разбудить (если получится) те божественные задатки, что, возможно, имелись в молодом человеке. А если выявить их не удалось, то и быть человеку в своем низком социальном статусе до конца своих дней!
С учетом же того, что право тестировать и приходить к каким–то выводам о наличии или отсутствии божественных способностей Сократ явно оставлял исключительно за собой одним, становится понятно: данные сократовские новации в системе афинского воспитания и образования уже не могли не трогать все афинское общество в целом. Не могли хотя бы потому, что своей безапелляционностью в оценке тестируемых Сократ автоматически:
— тут же уничтожал все имеющиеся в демократических Афинах «социальные лифты» — возможность для молодежи повышать свой социальный статус;
— делал имеющуюся государственную систему равного и всеобщего образования попросту ненужной;
— подрывал авторитет родителей как людей, совершенно неспособных научить чему–то своих детей без особой на то божественной воли;
— превращал афинскую демократическую политическую систему (с явно усиливающимся в середине V века до н. э. доминированием необразованных социальных низов) в «антибожественную», созданную вопреки устройству общества божественным мировым разумом, который наделил особыми возможностями исключительно избранных (читай — аристократов) .
В связи с наличием этих не просто социальных следствий сократовской гносеологии, но следствий явно проаристократических, нам следует лучше оценить ее социальную конфликтность. И лучше всего этого достичь через анализ сократовской теории воспитания, через популяризацию и апробацию ее в афинской молодежной среде. Что мы и попытаемся сделать в следующей главе.
Как показывет анализ текстов Платона и Ксенофонта, Сократ был удивительно последовательным человеком. Провозгласив, что познание мира лучше всего совершать через познание самого себя, через так называемое «припоминание», обнаружение в себе божественным промыслом заложенных знаний и способностей, призвав всех к этому самопознанию, Сократ был просто обязан провозгласить некую методику этого процесса, которая должна быть обращена в сторону тех, в ком, собственно говоря, и должно было осуществляться это обнаружение — в сторону молодежи. И она была тут же им провозглашена, имея на практике как бы два варианта.
Вариант № 1. Молодые люди могут заниматься самовоспитанием, познавая сами себя и свою гипотетическую «божественность» в индивидуальном порядке.
Вариант № 2. Достойными учителями мудрости для молодежи могли быть только… другие настоящие мудрецы, своим личным примером и самопознанием как бы «зажигающие», «прикуривающие» от себя избранных юношей примерно так же, как сейчас прикуривается одна сигарета от другой. По меткой сократовской аналогии, «намагнитивающие» их своими божественными способностями, как настоящий магнит намагничивает находящееся рядом железо.
Нетрудно заметить, что оба эти варианта воспитания и образования (точнее диагностирования и пробуждения божественного дара), являясь по своей сути одновременно и индивидуальными и по сути непредсказуемыми (а вдруг в воспитуемом юноше и нет никакого божественного дара?), самим своим существованием, автоматически тут же обрушивали сложившуюся в античности образовательную систему, оказывались к ней в оппозиции. Кроме того, вариант № 1 оказывался по своей сути больше теоретическим; описания авторов V века до н. э. наглядно показывают, что тогда (так же, как и сейчас) самородков, самостоятельно приходящих к необходимости профессионально познавать самих себя и божественный промысел, увы, всегда было очень минимально.
Что же касается второго варианта, то с учетом того, что в Афинах (так же, как и во многих других крупных античных полисах) число молодежи всегда колебалось от нескольких сотен до нескольких тысяч человек, это означало, что для качественного маевтического тестирования данных юношей требовалось как минимум несколько десятков, а то и целая сотня тех, в ком присутствовала искра божественного вдохновленния, тех, кто мог претендовать на громкое и ответственное звание Учителя по методике Сократа. Говоря языком самого Сократа, для того чтобы учить мудрости и добродетели, человеку самому необходимо было быть мудрым и добродетельным. Но вот тут–то и начинались трудности. И их, по мнению Сократа, было как минимум три:
— Во–первых, слабость афинской образовательной системы в целом.
— Во–вторых, принципиальная неясность вопроса о том, можно ли научить добродетели и, вообще, что это такое.
В-третьих, отсутствие в Афинах таких людей, которые действительно могли бы учить юношество не только арифметике и грамматике, но и общей мудрости, добродетели и искусству управления людьми и полисом в целом.
Что касается первой позиции, то она особенно ярко выражена в платоновском диалоге «Алкивиад Первый», где, критикуя афинскую систему воспитания, Сократ сравнивает воспитательные традиции благородных родов Лакедемона и Персии, отмечает, что там с детства очень серьезно подходят к воспитанию молодежи, и юноши уже с первых дней жизни окружены таким вниманием и заботой, что развиваются очень гармонично. В Афинах же ничего подобного нет, и даже в богатом и знатном роду Алкивиада глава полиса — Перикл, дал в учителя своему племяннику слугу, совсем непригодного к этому делу по старости — фракийца Зопира. Отсюда, по словам Сократа, совершенно ясно, что в Афинах никого не заботит ни происхождение, ни воспитание, ни образование молодых афинян (выделено автором). Как иронизирует Сократ, все образовательные вопросы в Афинах могут интересовать только кого–то из поклонников того или иного юноши» .
Говоря о второй трудности в воспитании юношества добродетели, в платоновском диалоге «Менон» Сократ, отвечая на вопрос Менона, можно ли научиться добродетели, или же она присуща человеку от природы, или достается ему на долю каким–нибудь иным образом, отвечает, что будь его воля, он бы вообще запретил заниматься изучением вопроса о том, можно ли
