признания, что я был тогда не прав, чем соглашусь с тем, что рассудительный человек может не осозновать себя как такового». И настаивает на том, что он… явно когда–то унаследовал у самого Сократа: рассудительность — это производная дельфийского «познай самого себя», то есть самопознание .
Рассуждая, о чем же все–таки наука рассудительности, Сократ говорит о том, что математика — это наука о четных и нечетных числах, но при этом чет и нечет отличаются от самой науки математики, искусство взвешивать — наука о легком и тяжелом, но тяжелое и легкое — нечто отличное от самой науки взвешивать. А что же такое рассудительность? Критий говорит о том, что это — единственная наука, имеющая своим предметом как другие науки, так и самое себя .
Сократ продолжает рассуждать и вместе с Критием приходит к выводу о том, что рассудительность — это наука о знании и о невежестве . Однако, действуя в своей излюбленной маевтической манере, Сократ тут же выражает сомнение в том, что есть такая наука, предмет которой есть не что иное, как она сама и другие науки, и при этом она является наукой о невежестве. Ведь, по словам Сократа, это примерно то же самое, как слух, который не слышит ни одного звука, но зато слышит себя и другие слышания, а также глухоту. .
В общем, Сократ выступает против допущения существования такой «науки наук», каковой является, по мнению Крития, рассудительность. Он предлагает Критию самому убедить Сократа в существовании такой науки. И тут Платон пишет от себя, что Критий очень привык к тому почету, что его окружал, и потому не желал признаваться, что он не в состоянии решить ту задачу, которую ему предложил Сократ. Он оказался в замешательстве и разозлился на Сократа [10].
Увидев это, Сократ продолжил сам и еще раз акцентировал внимание Крития и Хармида на то, что он не понимает, как это можно — сознавать свое знание и знать, чего именно кто–то не знает. Как это знание, будучи знанием лишь себя самого, способно различать нечто большее, чем то, что одно из двух — это знание, а другое — незнание . И он критикует такую науку рассудительности, если она, будучи наукой о знании и невежестве, будет не в состоянии распознать то, сведущ врач в медицине или является невежей, ведь сама эта наука в медицине не разбирается. Какой же толк от такой науки?
В споре возникает стопор, и Сократ приходит на помощь Критию. Он допускает, что рассудительность как наука о знании и незнании может быть полезна тем, что человек, обученный этому, затем уже быстрее понимает все остальные науки. Критий соглашается. Однако затем Сократ начинает сомневаться в том, что такая наука была бы полезна, ведь ее пока нет — и потому вокруг много самозванцев, утверждающих, что они что–то знают, а на самом деле они обманывают. Более того, говорит Сократ: Мы не можем пока быть уверенными в том, что, действуя сознательно, тем самым добъемся для себя благополучия и счастья .
И здесь уже Критий говорит Сократу, что, отрицая сознательный подход, трудно отыскать другой способ осуществления благополучия. Но тут Сократ говорит о грустном, по сути дела, про себя самого: «Не будем настаивать на том, что человек, живущий сознательно, тем самым и благоденствует. Ведь ты не признаешь, что те, кто живут сознательно, счастливы. Наоборот, кажется мне, ты отличаешь благоденствующего человека от людей, живущих в некотором отношении сознательно… Какое из знаний делает человека благоденствующим?» [13].
Тогда Критий говорит о том, что это наука о добре и зле. И Сократ довольно соглашается с ним. А соглашается потому, что наука о благе и зле гораздо полезнее и практичнее науки о знании и невежестве, а от рассудительности самой по себе ничего полезного и нет [14].
Спор заканчивается вполне мирно, и Сократ и Критий расстаются друзьями. Причем Критий советует Хармиду продолжать общаться с Сократом и даже не отходить от него ни на шаг. И после кратких и шутливых препирательств Сократ соглашается общаться с Хармидом.
Нет сомнений, что такие споры вполне могли происходить между Сократом, Хармидом и Критием в реальности. Они показывают нам прагматизм Крития, его веру в рациональность и в свое высокое предназначение управлять людьми, резкость его характера и явное высокомерие. И тем не менее, несомненно: значительная часть этих убеждений была сформирована как раз Сократом, а их дружеские отношения длились довольно долго. Свидетельство этому то, что Критий сам упросил Сократа заняться Хармидом, и советует Хармиду продолжать общаться с Сократом и даже не отходить от него ни на шаг [15].
Что из этого вышло, в своем сократическом диалоге «Разговор с Хармидом о государственных делах» (уже цитированном нами выше) нам сообщает Ксенофонт. По его словам, выяснив, что Хармид, будучи человеком достойным и по своим способностям стоящим гораздо выше государственных деятелей своего времени, тем не менее стесняется выступать на Народном собрании, Сократ прямо убеждает его не стесняться этих глупых и слабых людей и обязательно идти в большую политику [16].
В данном случае, совершенно очевидно, что своим общением Сократ только укреплял уверенность Крития и Хармида в том, что они, как люди умные, образованные, аристократичные и, самое главное, специальным образом подготовленные (в том числе и Сократом), вполне имеют право стать выше всего остального необразованного гражданского коллектива, не умеющего размышлять о чем–то высоком.
Многолетняя дружба Крития и Хармида с Сократом, согласно официальной античной версии, закончилась личной ссорой. Причиной ее называлось то, что, заметив, что Критий влюблен в некоего Евфидема по прозвищу «Красавчик» и пытается стать его любовником, Сократ попытался отвратить его этой страсти: он указывал, как унизительно и недостойно благородному человеку, подобно нищему, выпрашивать милостыню у своего любимца, которому он хочет показаться дорогим, моля и прося у него подарка, да еще совсем нехорошего. Но, так как Критий не внимал таким увещеваниям и не отставал от своей страсти, то Сократ, в присутствии многих лиц, в том числе и Евфидема, сказал, что у Крития, как ему кажется, есть свинская наклонность: ему хочется тереться об Евфидема, как поросята трутся о камни [17]. С этого–то времени, по информации Ксенофонта (не заставшего ввиду своей молодости эти события лично), Критий стал ненавидеть Сократа и их общение (и Хармида) закончилось.
Даже воспринимая эту информацию всерьез, как нам представляется, данную ссору следует считать все–таки не причиной, а лишь поводом для ссоры Сократа с тиранически настроенными братьями. В связи с этим, дадим еще раз слово Ксенофонту: «Обвинитель (на суде. — прим. автора) говорил и о том, что двое бывших друзей Сократа, Критий и Алкивиад, очень много сделали зла отечеству. Критий при олигархии превосходил всех корыстолюбием, склонностью к насилию, кровожадностью, а Алкивиад при демократии среди всех отличался невоздержанностью, заносчивостью, склонностью к насилию. Если они причинили какое зло отечеству, я не стану оправдывать их; я расскажу только какого рода была их связь с Сократом.
Как известно, оба они по своей натуре были самыми честолюбивыми людьми в Афинах: они хотели, чтобы все делалось через них и чтобы им достигнуть громкой славы. А они знали, что Сократ живет на самые скромные средства, вполне удовлетворяя свои потребности, что он воздерживается от всяких удовольствий и что со всеми своими собеседниками при дискуссиях делает, что хочет. Можно ли сказать, что люди такого рода, как я выше их охарактеризовал, видя это, в своем стремлении к общению с Сократом руководились желанием вести жизнь, какую он вел, и иметь его воздержанность? Или же они надеялись, что благодаря общению с ним могут стать очень ловкими ораторами и дельцами? Я, со своей стороны, убежден, что если бы бог дал им на выбор или всю жизнь жить как Сократ, или умереть, то они предпочли бы умереть. Это видно было по их действиям: как только они почувствовали свое превосходство над товарищами, они тотчас же отпрянули от Сократа и предались государственной деятельности, ради которой они и примкнули к Сократу» [18].
«…Критий и Алкивиад все время, пока были в общении с Сократом, были в общении с ним не потому, что он им нравился, а потому, что они с самого начала поставили перед собой цель стоять во главе государства. Еще когда они были с Сократом, они ни с кем так охотно не стремились беседовать, как с выдающимися государственными деятелями. Но, как только они заметили свое превосходство над государствеными деятелями, они уже перестали подходить к Сократу; он и вообще им не нравился, да к тому же, когда они подходили к нему, им было неприятно слушать его выговоры за их провинности. Тогда они предались государственной деятельности, ради которой и обратились к Сократу» [19].
Из слов Ксенофонта очевидно: Критий пришел общаться к Сократу, уже имея твердое стремление первенствовать над людьми, философ оказался для него вовсе не Учителем, который помогает обрести цель жизни, а лишь средством достижения цели уже поставленной. Чтобы стать афинским политиком того времени, человеку было необходимо иметь существенные ораторские способности, уметь вести диалог, спорить, вести дискуссию в соответствии с логикой. Вот Критий и учился рядом с Сократом именно тем навыкам, что были нужны ему для достижения своих лидерских целей. И после того как Критий получил желаемое, то не удивительно, что имея в целом отличные от Сократа представления о жизни, он перешел в сферу общественнополитической практики и прекратил с ним свое уже неуместное ученическое общение. А ситуация с Евфидемом, судя по всему, оказалась не более чем уместным поводом. Да и вообще: совет Сократа своему выдающемуся ученику не тратить время и сил на сущую ерунду, а стремиться к чему–то более высокому, — с нашей точки зрения, скорее свидетельствует как раз о дружеском отношении Сократа к Критию, а вовсе не о его язвительности.
Поэтому, с нашей точки зрения,
