по-моему, к войне-то и готовятся.
– Ты не ошибаешься. Война вот-вот разразится.
Они проходили через оливовую рощу, и Сократ, словно бы этим меряя время, заметил:
– Оливки начинают наливаться…
– Ты боишься за Алкивиада? – спросил Эврипид.
– Боюсь Алкивиада, – ответил Сократ и надолго замолк.
Солнце закатывалось в серебре. Скоро ляжет роса. С холма протрубили в бычий рог – сигнал пастухам гнать стада в загоны.
– Сегодня же вечером принеси жертву Пану в благодарность за погожий день, хозяин, – сказал Сократ и добавил с улыбкой: – Только сушеные фиги припрячь для своего друга Сократа. Для Пана ты, конечно, найдешь что-нибудь другое…
Усмехнулся и Эврипид:
– С удовольствием обделю бога ради тебя.
Подошли к дому; Сократ обнял друга и сел в повозку, запряженную парой мулов, – она отвезет его к пристани.
3
Даже став стратегом, Алкивиад не отказался от своих сумасбродств и беззастенчиво совершал их на глазах у всех. Репутация легкомысленного кутилы и любителя наслаждений была ему выгодна. Ею он обманывал врагов. Они переставали бояться его.
Но его боялся Никий. Однажды Алкивиад уже одолел его и все время заслоняет его в экклесии. Никий предостерегал своих приверженцев:
– Я его хорошо знаю. С малых лет его воспитывали как будущего полководца. И вырос он честолюбцем, какого не упомнят Афины. Лошади, корабли, военные упражнения, даже словесные схватки – во всем он желает побеждать. Быть вторым – да ему легче умереть! Говорю вам – под маской веселого малого сидит хищник!
Приверженцы Никия важно качали головами:
– Да что тебя встревожило, дорогой Никий? Разве он что-нибудь против нас затевает?
– Милые друзья, – укоризненно возражал тот, – вы хотите меня рассмешить? Да что бы он ни затевал, это всегда будет против нас, миролюбивых людей. – Он погрозил кулаком отсутствующему Алкивиаду. – Этот змей, как собственные сандалии, знает любой город, любую пристань и на материке, и на островах, а в последнее время повадился плавать по морю. То его на восток несет, то на запад… Во имя чего бы? Тесно ему в Афинах? Путешествия для забавы? В поисках любовных приключений? Уже пресытился афинскими наложницами? – Никий сменил язвительный тон на увещающий. – Послушайте меня, друзья! Этот его разукрашенный плавучий дворец отнюдь не увеселительное судно, это военный разведчик!
Меж тем тот, кого так опасался Никий, действительно объезжал города и порты. Тут остановится ненадолго, там поживет… И нигде не выступает первым мужем Афин – только добрым товарищем на пирах за чаркой вина, во всевозможных развлечениях.
Причина? Знать, где какое положение. Кто как настроен – в пользу афинской демократии или в пользу олигархов; кто какие чувства питает к Афинам, к другим полисам. А вторая причина? Приобретать друзей. Алкивиад прошел у Сократа хорошую выучку: мало обладать знаниями! Он отлично усвоил, как уловлять друзей, как завоевывать их сердца: протяни к человеку руки – отпугнешь. Сделай так, чтоб тот, кого ты хочешь привлечь, сам протягивал руки к тебе. Силой никого не принудишь ни к дружбе, ни к любви, и не существует для этого никаких заклинаний. Неискренне льстя человеку, очень скоро себя разоблачишь. Делай добро своей жертве! Будь с ней терпеливым и ласковым! Дай совет! Помоги!
В обществе людей самых различных положений и характеров, в среде моряков и сухопутных воинов Алкивиад вел себя с абсолютной непринужденностью и к тому времени приобрел уже тысячи друзей, поклонников и благодарных почитателей.
Когда-то ему твердили: ты прославишься больше самого Перикла. Но – как прославиться? Алкивиад помнил – еще при Перикле многие афиняне мечтали о покорении Сицилии. То была великолепная мечта. Алкивиад долго приглядывался, сравнивал силы Афин с силами Сицилии. Все взвесил. И сказал наконец: да, да! Я воскрешу эту мечту. Отправлюсь туда с тысячами моих воинов, добуду Сиракузы, с ними всю Сицилию – и тогда задрожит передо мной сама Спарта!
В гетериях же рассуждали так: Алкивиад победит, его уже не остановишь, он пойдет все дальше и дальше, станет властителем всей Эллады и всюду введет свою безумную радикальную демократию.
Что тогда будет с нами? Мы тут клянемся смести демократию, а сметут-то нас самих…
В народном собрании против Алкивиада поднимались волны сопротивления, высокие как горы, а Алкивиад навстречу им гнал горы зерна, мяса, фруктов, золота, меди, серы, толпы рабов. И еще – позора: за то, что афиняне ни в чем не умножили дело Перикла, но во всем его преуменьшили.
Не только экклесия – рынок тоже кипит и клокочет, как море, бичуемое ураганом. Сторонники мира шлют своих агитаторов и сюда.
Но видение покоренной Сицилии все четче, определеннее, неотвязнее. Оно не дает покоя ни воинам, ни мирным жителям, оно манит, прельщает…
Остров в десять раз больше Аттики! И мы над ним господа! Какая добыча! Какой неиссякаемый источник богатства!
Афиняне до того уже вызолотили Алкивиада, что сверкание его видно из дальней дали. Одно солнце в небе – Феб Аполлон, одно солнце на земле – Алкивиад.
«Сицилия наша!» Афины, вздувшиеся, как чрево беременной женщины, лопаются от этих криков. Стены исписаны известкой, углем, красками: «Удачи походу на Сицилию!», «Благо тебе, Алкивиад!»
Карту Сицилии чертят на песке палестр, на утоптанной земле дорог, на стенах домов. Рынок на агоре так и кишит возбужденными толпами. Голоса «за» и «против» злобно схлестываются.
– Шляется по ночам к Феодатиной дочке Тимандре, а надушен так, что провоняли все улицы, по которым он проходит!
– Пускай! Сам надушенный – хочет, чтоб и у нас были благовония. Вытащит нас из нужды – или, может, у тебя, горлодера, лишние оболы завелись?
Горлодер, которому хорошо заплачено за дранье глотки, скалится:
– Не запыхайся, дружок! Угря еще только за хвост держим, а ты уже к столу садишься…
– Это старый пердун Никий все тормозит!
– Видно, знает почему!
В кучке близстоящих поднялся шум:
– Ах ты грязная рожа! Уж не ты ли, оборванец, наполнишь пустую казну? Да только чем? Разве что навоняешь – так ведь в казне-то и без тебя одна вонь…
Народ взбудоражен.
– Поход на Сицилию – выгода родине, наша выгода!
Горлодер потихоньку отступает, прячется в толпе, но еще гавкает напоследок:
– Или наше несчастье!
Съев пару оплеух, он исчезает, посеяв, однако, сомнения и тревогу. Люди думают о том, что среди них нет единства. Один кричит «но», другой – «тпру». А это плохо для войны. Кто-то говорит:
– Слыхать, в помощь Алкивиаду хотят назначить Никия. Где логика?
– Логика, видать, есть. Никий не помог ему в походе на Аргос, не поможет и теперь. Видно, кому-то так нужно.
– Свинство!
– Да нам только двинуться – все само в руки упадет! На Сицилии много людей, которые только и ждут, чтоб мы привезли к ним демократию. Они там по горло сыты тиранами. Встречать нас будут – ворота настежь!
Женщины, словно осы, облепили лавки, жужжат, гудят, торгуются, а товары быстро исчезают, чтоб завтра и послезавтра торговцы могли драть в пять раз дороже. На оболы – обычную рыночную монету – счет почти уже и не идет. Надсмотрщики, назначенные следить за тем, чтобы торговцы не превышали установленных цен и весов, не хотят ссориться с ними в столь неверные времена. Надсмотрщикам тоже есть надо, надо покупать. И они поворачиваются спиной к торговке, которая требует серебро за мешочек бобов и говорит покупательнице:
– Не удивляйся, гражданка. Нынче ничего нет. И не будет. – Но заканчивает утешительно: – Вот станет Сицилия нашей, полон рынок натащат – тогда и обнюхивай, свеж ли товар, а мы все разоримся…
Покупательница озирается, ища помощи против обдиралы. А надсмотрщика давно и след простыл. Теперь он будет платить за свои покупки, поворачиваясь спиной. Хорошее платежное средство в такие времена.
На стене портика намалевана огромная карта Средиземноморья. Государства его обозначены разными красками. Перед картой – толпа.
– Где же эта самая Сицилия?
– А ты, умник, не знаешь? Вот она!
– Чего ж это она такая желтая?
– О, Афина, какие сокровища! Они-то нам и нужны! – И спрашивающий пялит глаза на Сиракузы, обведенные красным кружком, словно уже охваченные пожаром.
– Потому-то и идем на них, баранья твоя башка!
– Еще не идем. Еще экклесия не проголосовала, еще…
– Еще тебя ждут, дубина, твоего милостивого разрешения начать войну!
– А я бы и не дал такого разрешения. Кабы от меня зависело – запретил бы.
– Вон как! Это почему же?
– Опять прольется кровь афинян! Да самая лучшая!
– Ну, твоя-то вряд ли прольется. Не бойся.
Рев, смех. Рев, негодование.
– Таких засранцев, как ты, в других местах камнями побивают, понял?!
– Дайте ему пинка, паршивому изменнику!
А тот уже испарился как дух – отправился сеять семена недоверия на другой конец агоры. Везде люди, везде уши, везде доверчивые простачки, которых можно обвести вокруг пальца.
Женские голоса:
– Далеко-то как! Сицилия! Долго же не увидим мужей…
– Замена останется!
– И вообще, как оно там, на этой Сицилии? Слыхала я, есть там громадная гора, а из нее огонь…
4
Сократ возвратился домой, еще в калитке окликнул Ксантиппу:
– Иппа, душенька! Вот я и пришел к ужину…
Он поиграл с Лампроклом, который, изображая гоплита, размахивал очищенной от коры веткой, словно мечом, и топал по двору босыми ножками. Потом Сократ вымыл руки, удобно уселся за стол под платаном, где всегда ужинала семья, и стал ждать.
Вышла Ксантиппа, и Сократ удивленно на нее воззрился: не поцеловала его, как обычно, ни словом не попрекнула за то, что целый день его не было дома. И еды никакой не вынесла. Села напротив, сложив руки. Ага, подумал Сократ. За день здесь что-то произошло…
– Ну, говори, милая, сказывай, что у тебя на сердечке, да и дай нам поужинать. Мы проголодались, правда, Лампрокл?
– Хочу я немножко побеседовать с тобой.
– Что? Ты? Клянусь псом, беседы мне всегда по душе, даже в собственном доме. Но нельзя ли после ужина?
– Нельзя.
Он вздохнул и потянулся к сумке за семечками.
– Ну начинай, дорогая. Я готов.
Ксантиппа, устремив на мужа черные глаза, заговорила так:
– Сократ учит: отсутствие всяких потребностей – свойство богов; чем меньше у нас потребностей, тем ближе мы к божественному, к совершенству. Так что сегодня мы станем богами.
Сократ, не догадываясь, к чему она клонит, воспринял ее слова с юмором:
– Вот как! Это мне нравится. Какой же богиней хочешь ты стать? Которую выберешь из всей толпы?
– Я еще подумаю. Сначала выбирай ты.
– Я? Мне, видишь ли, не приходило в голову… Который из них лучше? Нет, не так. Которому из них лучше живется? Ясно, кому: Зевсу! У него есть личный виночерпий Ганимед, и стройнобедрая Геба носит ему на стол яства, и на каждом шагу у него красивая земнородная – наш Дий гуляка из гуляк! Я, Иппа, выбираю Дия.
Ксантиппа улыбнулась – в уголках ее губ залегла маленькая черточка коварства.
– Так! Наш папочка выбрал величайшего обжору на Олимпе, да не накажут меня боги! Кто бы ожидал от столь мудрого аскета. Значит, я лучше следую учению Сократа, чем ты.
– Как это понять, милая?
– Ну, возможно меньше потребностей – это ведь божественно,
