Евгений Модестович, – шаловливо шепнула она и нежно прижалась к Жене.
Женя быстро огляделся, – никого не видно, – охватил Шаню и неловко, по-детски, чмокнул ее в щеку. Глаза его засверкали. Шаня отодвинулась.
– Что за вольности! – стыдливо шепнула она, поправляя под шляпкой разбившуюся косу, и вдруг весело, но слишком нервно рассмеялась.
Им приходилось видеться крадучись: мать Хмарова считала неприличным для Жени общество мещанской девочки, дочери не очень богатого купца; она приказала сыну прекратить это знакомство. Но необходимость скрывать встречи подстрекала детей, – было им жутко и весело.
III
Шагов за пять до деревянных ворот сада Шаня остановилась и потянула назад, за кусты, Женю.
Что ты? – спросил он.
– Твоя сестра! – шепнула Шаня.
Сквозь кусты виднелся через улицу забор небольшого сада, над забором – навес пристроенной к нему террасы, а под навесом стояла беленькая девочка лет тринадцати, с капризным и скучающим лицом и слегка вздернутым носом. Она пристально всматривалась в деревья Летнего сада.
– Как тут быть? – говорила Шаня, – с чего это она здесь торчит?
– Ревнует, – объяснил Женя.
Оба они заговорили шепотом.
– Ревнует? Что ты? – недоверчиво переспросила Шаня.
– Очень просто. Мы с ней были дружны; разница лет, конечно, сказывалась, но я все-таки любил ее позабавить. Ты знаешь, я иногда, когда в духе…
– О, да, ты остроумный и любезный.
Женя самодовольно улыбнулся.
– Но теперь ты понимаешь, я думаю только о тебе. Конечно, я иногда захожу к ней, но она мне, признаться, надоедает. Вот она и злится и высматривает. Она еще совершенный ребенок.
– Мы вот как сделаем, – решила Шаня.
Ее глаза засверкали и засмеялись, и она зашептала таинственно, с видом заговорщицы:
– Я пойду мимо вас. Она увидит, что я одна, и успокоится: она же увидит, что я прошла, а тебя еще нет. А ты обеги кругом.
– Ты, Шанька, гений! – восторженно крикнул Женя.
– Ш-ш! зеворот! услышит! – унимала его Шаня, махая на него руками.
– Молчу, молчу, – зашептал Женя. – Ну, я бегу.
Мальчик юркнул в кусты. Шаня прислушалась, постояла, хмуря брови, пока не затих шорох ветвей за ним, и пошла из-за кустов через ворота на улицу.
IV
Маша поджидала ее на своей вышке.
– Послушайте, девочка! – надменно окликнула она Шаню.
Шаня подняла голову и весело засмеялась.
– А! – воскликнула она, – а я думала, это – целая барышня. Ну, слушаю, девочка, – что надо?
– Скажите, пожалуйста, – спросила Маша, обидчиво краснея, – куда пошел мой брат?
– Ваш брат? А кто такой ваш брат?
– Пожалуйста, не притворяйтесь. Вы с ним были сейчас в саду, а он скрылся.
– Ишь ты, глазастая какая! – запальчиво закричала Шаня, покачивая головой, – прыгала бы через забор да и бежала бы за своим братом, а мне как знать, где он.
– Экая мужичка! – уронила Маша, стараясь выразить большое презрение.
– Миликтриса Кирбитьевна! – ответила Шаня и сделала кислую гримасу.
– Как ты смеешь так со мною разговаривать, уличная девчонка! – крикнула Маша.
Шаня прыгала и кривлялась.
– А коли ты такая важная, так и не связывайся с уличной девчонкой! – кричала она. – Футы, ну-ты, ножки гнуты.
– Вот папа скажет твоему отцу, чтоб тебя высекли.
– Ну, ты еще и не посмеешь ничего своему отцу сказать, – тебе самой достанется: зачем на улице базарить! фря курносая!
– Вот погоди, дворник с метлой придет, – сказала Маша, стараясь принять равнодушно-презрительный тон.
– Ай, ай, как страшно! – крикнула Шаня, отбегая, – фискалишка презренная, – забралась на вышку шпионить.
У конца забора Шаня остановилась, сделала Маше нос и крикнула:
– Жди себе братца.
Маша отвернулась, досадливо покусывая тонкие губы. Шаня убежала было за угол, но вдруг вернулась.
– Пока ты собачилась, – крикнула она, – твой брат домой пришел.
В самом деле, кто-то прошел по двору, но кто, Маша не успела заметить: дверь на крыльце уже затворялась. Маша обрадовалась и побежала домой. Но это был только почтальон, а Женя еще не возвращался.
V
На перекрестке двух улиц, безнадежно пустынных и грязных, Женя и Шаня сошлись, улыбаясь еще издали друг дружке, и остановились среди луж. Шаня передала мальчику разговор с Машей.
– Нажалуется, – пробормотал Женя, нахмурившись.
– Не посмеет.
– Ну да, не посмеет. Она про себя не скажет, не беспокойся, а наболтает, что видела нас вместе. Мать опять молебен отслужит.
– Молебен? – переспросила Шаня и звонко засмеялась.
– Это мы с отцом так называем, – начал объяснять Хмаров, и приунывшее было лицо его опять засияло горделивым сознанием своего остроумия. – Она, видишь ли, начнет сцену: нервы, и все такое. Будет пилить, пилить, точно все это нужно. Ну, отец и говорит: начала молебен петь.
– Молебен петь? – смеясь, повторяла Шаня.
– Пожалейте, говорит, мои бедные нервы, – с внезапной злостью заговорил Женя, – а сама всем нервы надрывает. И тут еще дядюшка, и тетушка.
Они пробирались по грязной улице. Женя терся новеньким мундирчиком о рогатые изгороди, сложенные из осиновых жердей, и шлепался модными сапожками в мутные лужи. Шаня выбирала сухие местечки по другой стороне улицы.
– Экая трущоба! – раздражительно сказал Женя, – точно не может твой отец мостков набросать.
– Иди сюда, – звала его Шаня, – там сапоги загваздаешь.
– Везде одинаково мерзко, – брюзгливо отвечал Женя.
Он видел отлично, что там, куда зовет его Шаня, гораздо лучше, – но продолжал идти по своему пути с тем упрямством, которое заменяло у него характер.
VI
На выезде из Сарыни стоял двухэтажный дом нелепой архитектуры с разбросанными вокруг хозяйственными постройками. Прежде это была помещичья усадьба, к которой принадлежала подгородная деревня Ручейки. Во время дворянского упадка усадьба досталась Самсонову. На ту улицу, где шли Женя и Шаня, выходил фруктовый сад, огороженный тыном, а дальше парк с прудами, протоками, мостиками, беседками, цепкими кустами давно не подстригаемых акаций. Дорожки заросли травой, но пруды были расчищены, – Шаня любила кататься на лодке. Были для нее и качели, была горка, которую зимой приспособляли для Шанькиных салазок.
Шаня и Женя дошли до низенькой изгороди парка.
– До калитки далеко, – сказала Шаня, осторожно перебираясь через улицу, – перелезем: здесь невысоко.
– Полезем, – согласился Женя и повернулся к изгороди, выбирая место поудобнее.
Но едва он поставил ногу на перекладину, а другую занес поверх изгороди, как вдруг в парке послышался неистовый лай: два свирепых пса бросились на Женю. Женя вскрикнул и соскочил, – прямо в лужу. Брызги обдали его. Сделавши прыжка два по лужам, он остановился: ноги подкашивались. Сквозь лай еле слышал он крик Шани, унимавшей собак, и ее серебристый смех. Собаки угомонились, – Женя сообразил, что опасность миновала. Он взглянул на свою забрызганную одежду: на колене зияла длинная прореха, – должно быть, зацепился, соскакивая с изгороди. Сердито хмурясь, он полез в парк, где уже поджидала его Шаня.
– Глупая привычка – вечно скалить зубы, – сделал он выговор Шане.
Шаня перестала смеяться.
– Боже мой! – воскликнула она, – ты весь перепачкался. Новый мундир, – а его так залюхал. И разорвал.
Она бросилась было обтирать его мундирчик рукавами своей кофточки, но Женя хмуро отстранил ее.
– Ну, большая беда! – проворчал он сердито, – ведь я не Гарволин, у меня не одна перемена.
– Это все я виновата, – мне бы надо было вперед пойти. Экая я дура!
– Оставь ты, пожалуйста, мужицкую манеру бранить себя! – крикнул Женя.
Шаня с удивлением посмотрела на него.
– Чего ты? Ведь я не тебя!
– Гораздо естественнее других ругать, чем себя.
– Ты испугался, Женечка?
– Вовсе не испугался, – я вздрогнул от неожиданности. У меня нервы не из канатов. Твои собаки дождутся, что я их задушу руками.
– Ну, да, задушишь, – а сам убежал.
– Да ведь они могли быть бешеными. Глупо драться с собаками, их на дуэль не вызовешь.
Шаня захохотала и долго потешалась, представляя, как Женя стреляется с Барбосом. Женя натянуто улыбался. Шаня повела его к яблоням, во фруктовый сад.
– Вот у вас свои яблоки, а мы должны покупать, – сказал он Шане притворно-беспечным голосом.
Но он чувствовал, что голос его вздрагивает, и это было ему досадно.
– А у вас варят варенье? – спросила Шаня.
– Ну кто же в городе варит варенье! – пренебрежительно сказал Женя. – Это в деревне еще ничего, – да и то, в сущности это мещанство.
– А вот моя мама варит.
– Ну, у вас совсем другие нравы, – объяснил Женя.
– Ну, конечно, – согласилась Шаня, – мы не по-вашему живем, – мы попросту, без затей.
Женя никак не мог отделаться от подозрения, что Шанька смеется над ним. Подсолнечники огорода, который был разведен Самсоновым за фруктовым садом, глупо пялились на него и говорили, казалось:
– Сплоховал, брат.
– Знаешь, – начал он объяснять, – я потому вздрогнул, что у меня нервы расстроены.
– Чем расстроены? – спросила Шаня.
– Ах, Шанечка, как ты не понимаешь! Я не девочка. Мне надо подумать о будущем, – в моих руках лежит и твоя судьба.
– Думают-то только, знаешь, кто? – спросила Шаня со смехом. – Индейские петухи да дураки.
Женя нахохлился.
– Все у тебя глупые шутки. Что ж, я – дурак, по-твоему?
– Ах, Господи, уж и рассердился! – воскликнула Шаня, кокетливо повертываясь к нему. – И вовсе не нервы, а просто ты барчук изнеженный. Вот у тебя какая кожица тонкая. А вот я, – я – толстокожая, у меня нет нервов.
– Ты думаешь, это хорошо? – спросил Женя. – Современный человек должен иметь тонкую нервную организацию.
– Так ведь откуда ее взять? – смиренно возразила Шаня. – На это надо уж так и родиться в дворянской семье.
– Да, конечно. Но тоже и дворяне, – бывают такие слоны!
VII
Дети уселись под яблоней и ели яблоки. Узкая серенькая скамейка, длинная, на двух тумбочках, гнулась и поскрипывала под ними.
– Что я тебе расскажу, Женечка, – заговорила вдруг Шаня. – У нас рядом девушка повесилась.
Шаня сделала паузу и посмотрела на Женю широко раскрытыми глазами.
– С чего? – спросил Женя, жуя сочную мякоть антоновки.
– У нее был… дружок.
– Ага!
– Писарь полковой. Ну и обещал жениться, а сам женился на другой, а она от него уж…
– Понимаю, – сказал Женя. – Это всегда так бывает.
– Ну вот вчера мать к ней и пристала, стала бить ее, чтоб она созналась, – она и созналась, а мать ее розгами наказала.
– Дикие нравы! – пренебрежительно сказал Женя.
– А девушка ночью взяла да и повесилась в сарае.
– Ну, и что же?
– Ну, утром нашли ее, а