хотите вы поставить мне в упрек?
Кардинал говорил:
— Верующие смущены также и основанием учебно-воспитательного заведения, названного Лакониумом, где всё проникнуто языческим духом, и где нагие отроки и девы, как говорят, воспитываются вместе до такого возраста, когда эта откровенная близость может быть уже опасною для их нравственности. Говорят и о многом другом.
— А именно? — холодно спросила королева Ортруда.
Придавши лицу выражение смущения и неловкости, выражение, вовсе не идущее к его благодушной, румяной сытости, кардинал говорил, понижая голос:
— Говорят, что королева собирает женщин и девиц, и пляшет вместе с ними голая, как вавилонская блудница. Говорят, что, не довольствуясь для этих неистовых забав залами замка, королева выходит на морской берег, и обнаженная пляшет там при народе.
Гневно краснея, сказала королева Ортруда:
— Пусть говорят! Пусть лучше говорят о моих радостях, чем о моем горе и о моих слезах.
Кардинал возразил:
— Тела первых людей в раю были наги, но в нынешнем греховном состоянии рода человеческого нагота тел соблазнительна и безнравственна.
— Почему? — спросила королева Ортруда. — Если я сниму одежды, и нагая моему народу явлюсь, почему это нехорошо? Я люблю мою красоту, и готова радовать ею всех.
Кардинал сказал сурово:
— Это осуждено Богом и людьми.
Королева Ортруда, насмешливо улыбаясь, спросила:
— Богом, создавшим это тело?
Кардинал говорил тоном наставника:
— Изгнавши праотцев из рая, Бог повелел им носить одежды, потому что, совершивши грех, они познали стыд.
Королева Ортруда возражала:
— Простодушные люди в жарких странах, люди, которых мы называем дикими, ходят же голые, и не стыдятся этого, хотя чувство стыда не чуждо им.
— Так, государыня, — ответил кардинал, — цивилизация приучила людей из стыдливости носить одежды, и стыдиться наготы. Соблазны обнажения осуждаются, таким образом, и Богом, и людьми.
— И людьми! — воскликнула королева Ортруда. — Да разве люди бестелесны! Не потому ли и соблазняет их нагота, что они привыкли носить одежды? Тайною привыкли люди облекать свое тело, и мысли, и дела свои, но противна истине тайна. Только злое дело и порочная плоть боятся света.
Кардинал говорил:
— Люди считают наготу соблазнительною. Правы они или нет, — всё равно. Важно то, что нагое тело является для многих источником соблазна. О соблазне и в Писании сказано: если око твое соблазняет тебя, вырви его. Сказано там: горе миру от соблазнов. И особенно повелевается оберегаться от того, чтобы соблазнять малых, детей и простонародье, по своей психике подобное детям. Если кто соблазнит единого из малых сих, лучше было бы ему, если бы он с тяжелым камнем на шее был брошен в воду. Таково относительно соблазнов учение Христа, и так оно сохраняется святою церковью Христовой.
Королева Ортруда сказала:
— Каждый думает по-своему. Меня нагота не соблазняет; она меня только возбуждает и веселит, как вино, — и я хочу наготы и красоты телесной.
Кардинал возразил:
— Выше наших хотений стоит наш долг. За добрые дела мы ждем награды, а злые дела навлекают на нас кару.
— Какая же она бедная и слабая, ваша мораль! — презрительно сказала королева Ортруда. — Нет, моя свободная мораль не знает санкций и обязательства. Добрая природа создала меня невинною, и узы ваши способны только исказить черты природной, милой чистоты.
С видом сердечного сокрушения ответил кардинал:
— Если бы идеи, развиваемые вашим величеством, к несчастию, восторжествовали, то это повело бы к полному упадку морали и религии.
Королева Ортруда сказала решительно:
— Нет, в моей свободе я вижу обещание расцвета морального и религиозного творчества. Насилие в вопросах морали немыслимо. Если вы принуждением заставите людей быть нравственными, — какая же будет цена этой нравственности?
— Вы ошибаетесь, государыня, — возразил кардинал, — мораль основана всегда на понятии долга, в понятии же долга неизбежно присутствует элемент принуждения. Человек всегда слаб и немощен, — святая церковь указывает ему верные пути к спасению.
— Было время, — сказала королева Ортруда, — когда и я подчинялась указаниям церкви, и смирялась под суровою дисциплиною моего духовника. Но теперь я не хочу предуказанных путей, и властолюбие служителей церкви стало мне ненавистным.
Кардинал сказал, как поучающий:
— Но иначе невозможно спастись и войти в царство небесное.
С досадою ответила ему королева Ортруда:
— Я и не хочу спасаться в вашем смысле этого слова. Я не хочу воскресения, мне не надо рая. Хочу жить свободно и свободно умереть.
На лице кардинала изобразился ужас, точно он услышал страшное кощунство. Он сказал, крестясь благоговейно:
— О, ваше величество! Это — слишком смелые слова. Да сохранит нас Бог от того, чтобы эти речи услышал кто-нибудь из ваших подданных.
Королева Ортруда горячо говорила:
— Лучше я буду грешницею по своей воле, чем склоняться под вашею ферулою. Я слишком выросла для этого. Я не хочу, чтобы меня пасли. Между мною и моим Богом нет и не должно быть никакого посредника.
Кардинал сказал строго и внушительно:
— Вы проповедуете лютеранство, государыня!
Королева Ортруда засмеялась.
— О, нет, — живо сказала она. — Я очень далека от этих благочестивых ересей.
— И даже, государыня, — с выражением ужаса говорил кардинал, — говорят о вашем люциферианстве!
— Ни лютеранкою, ни люциферианкою, — сказала королева Ортруда, — я хочу быть только человеком. Свободным человеком.
Кардинал снисходительно улыбнулся и сказал:
— Но вы, государыня, не только человек. Вы — королева, и вы — женщина!
Королева Ортруда спросила с удивлением:
— Кто имеет верховную власть над людьми, — говорил кардинал, — тот более, чем человек. Он к ангелам приближен, и благие мысли внушает ему Бог. Человек прост и покорен; он боится строптивой мысли, и за всю свою преданность и малость он требует от своих вождей и повелителей только величия. Короли не должны никогда забывать, что они более, чем люди.
— И что им большее позволено? — спросила королева Ортруда.
— И область позволенного, и область запрещенного, — ответил кардинал, для них шире, чем для других людей, потому что вся сфера их деятельности шире.
— Если так, — сказала королева Ортруда, — то церкви ли судить меня! О том, хороша ли я, как королева, может судить только мой народ в его целости.
— Короли призваны подавать высокие примеры своим народам, — сказал кардинал. — Короли судят, народы повинуются. Не дай Бог, чтобы в нашей стране стало наоборот.
Королева Ортруда повторила:
— Пусть меня судит мой народ. Не надо мне иного судии, и не хочу иного.
— Народ осудит, — строго сказал кардинал.
— Вы позаботитесь об этом? — презрительно спросила королева Ортруда.
Кардинал смиренно склонил голову, и сказал:
— Мой долг — говорить то, что повелевает закон святой церкви Христовой.
Королева Ортруда встала.
— Я очень жалею, — сказала она, — что наш разговор не указал ничего, на чем я могла бы согласиться с вами.
Кардинал с видом благочестивого сокрушения благословил королеву Ортруду, и ушел. Он и не ждал иных последствий от этой беседы: раскаяние королевы Ортруды было бы чудом, и о таком чуде кардиналу не хотелось молиться. Это чудо не было нужно для тех интересов, которые заботили кардинала.
Скоро слухи об этом разговоре стали распространяться в народе.
Глава шестьдесят третья
Разрыв принца Танкреда с Имогеною Мелладо оживил надежды графини Маргариты Камаи. Она стала вновь добиваться сближения с принцем Танкредом.
Но принц Танкред уже опять увлекся новою красавицею, молодою еврейкою с томными глазами и ленивым гортанным говором, женою инженера, добивавшегося какой-то концессии в Африке. С этою красавицею познакомила принца Танкреда опять всё та же маркиза Элеонора Аринас на одном из своих вечеров. Весь отдавшись новым чарам, принц Танкред был совершенно холоден к Маргарите. Ее бестактная навязчивость угнетала Танкреда.
После одной неприятной встречи с Маргаритою принц Танкред приехал днем к королеве Кларе. По легким, едва уловимым признакам королева Клара поняла, что принца Танкреда что-то волнует. Она спросила:
— У вас опять какая-нибудь неприятность, милый Танкред?
Принц Танкред грустно улыбнулся, вздохнул и ответил:
— Графиня Маргарита Камаи чрезмерно надоедает мне. Она очень навязчива, но не очень умна. Она не хочет понять, что всё на свете кончается.
Королева Клара просто и спокойно сказала:
— Пусть ее убьют. Она вредная и злая женщина и может сделать вам еще много затруднений.
Жестокая по природе, королева Клара без ужаса думала об убийствах. Она была уверена, что цель оправдывает средства.
Принц Танкред улыбнулся спокойно, поцеловал руку королевы Клары, и заговорил о другом. Участь Маргариты Камаи была в эту минуту решена. В тот же вечер начальник тайной службы при принце Танкреде получил должные указания.
На другой день королева Клара пришла исповедываться в капеллу своего дворца. Мил и радостен был теплый мрамор колонн, улыбалась венчанная золотом мраморная Мадонна, и с мудрою благосклонностью умирал на черном кресте желто-белый Христос. Cветлая тишина благостно наполняла капеллу, — и только двое были в ней, патер и королева. С сердечным воздыханием и со слезами, утопая коленями в мягкой упругости красной бархатной подушки, королева Клара говорила молодому, красивому иезуиту:
— Я дала злой совет с благою целью. Возлюбленного сына моего, принца Танкреда, столь ревностного к процветанию святой церкви, преследует грешною любовью графиня Маргарита Камаи. В минуту слабости моего любезного сына Маргарита обольстила его злыми очарованиями. Когда же он раскаялся и отверг ее, она не смирилась и не последовала его благому примеру. Она распускает о Танкреде злые, лживые слухи, она поссорила его с королевою Ортрудою, и от этого положению Танкреда грозит большая опасность. Я даже боюсь, что принц Танкред, этот верный и преданный сын церкви, будет вынужден покинуть нашу бедную страну, и святая церковь на Соединенных Островах лишится своего доблестного защитника. А это особенно печально в наши дни, когда семена неверия и мятежа так усердно сеются врагами церкви и государства. И вот я дала совет убить эту злую, нечестивую женщину. На моей душе будет великий грех, но этим грехом я освобожу от злой распутницы и принца Танкреда, и ее несчастного, обманутого мужа, и послужу славе церкви нашей.
Легкий стыд и сладострастный, как всегда на исповеди, приятно волновал королеву Клару. Сладострастие томило ее жгучими и пряными своими соблазнами. Разжигая в душе своей подобие страха, с притворным сокрушением кающейся грешницы смотрела королева Клара на красивое, строгое лицо духовника с пламенными черными глазами.
Духовник говорил ей:
— Всемилостивый Господь Бог наш видит с высоты небес сердца и помышления наши, и оценивает дела людей по их намерениям. Вменяя ни во что даже и добрые дела еретиков, неверных и иных врагов церкви, Он милосерден к прегрешениям верных чад церкви Христовой, и особенно милостив к тому, кто и греха не убоится для наивящей славы Божией. Неложно сказано: только
