Саранина. Спросил невозмутимо:
— А вам что от него требуется?
Саранин тупо глядел на дворника и не знал, что сказать.
— Ежели у вас какие с ним дела,- творил дворник, подозрительно глядя на Саранина,- то вы, господин, лучше уходите. Потому как он армянин, так как бы от полиции не влетело.
— Да где же проклятый армянин? — закричал с отчаянием Саранин.- Из 43-го номера.
— Нет армянина,- отвечал дворник.- Был, это точно, это скрывать не стану, а только что теперь нет.
— Да где же он?
— Уехал.
— Куда? — крикнул Саранин.
— Кто его знает,- равнодушно ответил дворник.- Выправил заграничный паспорт и уехал за границу.
Саранин побледнел.
— Пойми,- сказал он дрожащим голосом,- он мне до зарезу нужен.
Дворник участливо посмотрел на него. Сказал:
— Да вы, барин, не убивайтесь. Уж коли у вас такая нужда есть до проклятого армянина, то вы поезжайте сами за границу, сходите там в адресный стол и найдете по адресу.
Саранин не сообразил нелепости того, что говорил дворник.
Обрадовался.
Сейчас же побежал домой, влетел ураганом в домовую контору и потребовал от старшего дворника, чтобы тот немедленно выправил ему заграничный паспорт. Но вдруг вспомнил.
— Да куда же ехать?
Проклятое снадобье делало свое злое дело с роковою медлительностью, но неуклонно. Саранин с каждым днем становился меньше и меньше. Платье сидело мешком.
Знакомые удивлялись. Говорили:
— Что вы поменьше как будто? Каблуки перестали носить?
— Да и похудели.
— Много занимаетесь.
Наконец при встречах с ним стали ахать: — Да что это с вами?
За глаза знакомые начали насмехаться над Сараниным.
— Вниз растет.
— Стремится к минимуму.
Жена заметила несколько позже. Все на глазах, постепенно мельчал,- было ни к чему. Заметила по мешковатому виду одежды.
Сначала хохотала над странным уменьшением роста своего мужа. Потом стала сердиться.
— Это даже странно и неприлично,- говорила она,- неужели я вышла б замуж за такого лилипута!
Скоро пришлось перешивать всю одежду, все старое валилось с Саранина,брюки доходили до ушей, а цилиндр падал на плечи.
Старший дворник как-то зашел в кухню.
— Что же это у вас? — строго спросил он кухарку.
— Нешто это мое дело,- запальчиво закричала было толстая и красная Матрена, но тотчас же спохватилась и сказала: — У нас, кажется, ничего такого нет! Все как обыкновенно.
— А вот барин у вас поступки начал обнаруживать, так это разве можно? По-настоящему его бы надо в участок представить,- очень строго говорил дворник.
Цепочка на его брюхе качалась сердито.
Матрена внезапно села на сундук и заплакала.
— Уж и не говорите, Сидор Павлович,- заговорила она,просто мы с барыней диву дались, что это с ним,- ума не приложим.
— По какой причине? И на каком основании? — сердито восклицал дворник.Так разве можно?
— Только-то и утешно,- всхлипывая, говорила кухарка. — корму меньше берет…
Дальше — меньше.
И прислуга, и портные, и все, с кем приходилось сталкиваться Саранину, начали относиться к нему с нескрываемым презрением.
Бежит, бывало, на службу, маленький, еле тащит обеими руками громадный портфелище,- и слышит за собою злорадный смех швейцара, дворника, извозчиков, мальчишек.
— Баринок,- говорил старший дворник.
Много испытал Саранин горького. Потерял обручальное кольцо. Жена сделала ему сцену. Написала родителям в Москву.
«Проклятый армянин!» — думал Саранин.
Вспоминал часто: армянин, отсчитывая капли, перелил.
— Ух! — крикнул Саранин.
— Ничего, душа моя, это моя ошибка, я за это ничего не возьму.
Сходил Саранин и к врачу, тот осмотрел его с игривыми замечаниями. Нашел, что все в порядке.
Придет, бывало, Саранин к кому-нибудь — швейцар не сразу впустит.
— Вы кто же такой будете?
Саранин скажет.
— Не знаю,- говорит швейцар,- наши господа таких не принимают.
На службе, в департаменте, сначала косились, смеялись. Особенно молодежь. Традиции сослуживцев Акакия Акакиевича Башмачкина живучи.
Потом стали ворчать. Выговаривать.
Швейцар уже стал снимать с него пальто с видимою неохотою.
— Тоже, чиновник пошел,- ворчал он,- мелюзга. Что с такого получишь в праздник?
И для поддержания престижа Саранину приходилось давать на чай чаще и больше прежнего. Но это мало помогало. Швейцары брали деньги, но на Саранина смотрели подозрительно.
Саранин проговорился кое-кому из товарищей, что это армянин нагадил. Слух об армянской интриге быстро разошелся по департаменту. Дошел и до их департаментов…
Директор департамента однажды встретил в коридоре маленького чиновника. Осмотрел удивленно. Ничего не сказал. Ушел к себе.
Тогда сочли необходимым доложить. Директор спросил: — Давно ли это?
Вице-директор замялся.
— Жаль, что вы не заметили своевременно,- кисло сказал директор, не дожидаясь ответа.- Странно, что я этого не знал. Очень жалею.
Потребовал Саранина.
Когда Саранин шел в кабинет директора, все чиновники смотрели на него с суровым осуждением, С трепетным сердцем вошел Саранин в кабинет начальника.
Слабая надежда еще не покидала его, надежда, что его превосходительство намерен дать ему весьма лестное поручение, пользуясь малостью его роста: командировать на всемирную выставку или по какому-нибудь секретному поручению. Но при первых же звуках кислого директорски-департаментского голоса эта надежда рассеялась, как дым.
— Сядьте здесь,- сказал его превосходительство, показывая на стул.
Саранин взобрался кое-как. Директор сердито посмотрел на болтнувшиеся в воздухе ноги чиновника. Спросил:
— Господин Саранин, известны ли вам законы о службе гражданской по назначению от правительства?
— Ваше превосходительство,- залепетал Саранин и молебно сложил ручонки на груди.
— Как осмелились вы столь дерзко идти против видов правительства?
— Поверьте, ваше превосходительство…
— Зачем вы это сделали? — спросил директор.
И уже не мог ничего сказать Саранин. Заплакал. Очень стал слезлив за последнее время.
Директор посмотрел на него. Покачал головою. Заговорил очень строго:
— Господин Саранин, я пригласил вас, чтобы объявить вам, что ваше необъяснимое поведение становится совершенно нетерпимым.
— Но, ваше превосходительство, я, кажется, все исправно,лепетал Саранин,- что же касается роста…
— Да вот, именно.
— Но это несчастье не от меня зависит.
— Не могу судить, насколько это странное и неприличное происшествие является для вас несчастием и насколько оно от вас не зависит, но должен вам сказать, что для вверенного мне департамента ваше удивительное умаление становится положительно скандальным: уже ходят в городе соблазнительные слухи. Не могу судить об их справедливости, но знаю, что эти слухи объясняют ваше поведение в связи с агитацией… Согласитесь, департамент не может быть местом развития армянской интриги, направленной к умалению русской государственности. Мы не можем держать чиновников, которые ведут себя так странно.
Саранин соскочил со стула, дрожал, пищал:
— Игра природы, ваше превосходительство.
— Странно, но служба…
И опять повторил тот же вопрос: — Зачем вы это сделали?
— Я сам не знаю, как это произошло.
— Что за инстинкты! Пользуясь малостью вашего роста, вы можете легко укрыться под всякою дамской, с позволения сказать, юбкой. Это не может быть терпимо.
— Я никогда этого не делал,- завопил Саранин.
Но директор не слушал. Продолжал:
— Я даже слышал, что вы это делаете из сочувствия к японцам. Но надо же знать во всем границу.
— Как же я могу это делать, ваше превосходительство?
— Не знаю-с. Но прошу прекратить. Оставить вас на службе можно, но только в провинции, и чтобы это было немедленно же прекращено, чтобы вы вернулись к вашим обычным размерам. Для поправления вашего здоровья вам дается четырехмесячный отпуск. В департамент прошу вас более не являться. Необходимые для вас бумаги будут вам присланы на дом. Мое почтение.
— Ваше превосходительство, я могу заниматься. Зачем же отпуск!
— Возьмете по болезни.
— Но я здоров, ваше превосходительство.
— Нет уж, пожалуйста.
Саранину дали отпуск на четыре месяца.
Скоро Аглаины родители приехали. Было это после обеда.
Аглая за обедом долго издевалась над мужем. Ушла к себе.
Он робко прошел в свой кабинет — такой теперь для него огромный вскарабкался на диван, приник к уголку, заплакал.
Тягостное недоумение томило его.
Почему именно на него обрушилось такое несчастье? Ужасное, неслыханное.
Какое легкомыслие!
Он всхлипывал и шептал отчаянно:
Вдруг услышал в передней знакомые голоса. Задрожал от страха. На цыпочках прокрался к умывальнику — не заметили бы заплаканных глаз. И умыться-то было трудно — пришлось подставлять стул.
Уже гости входили в залу. Саранин встретил их. Раскланивался и пищал что-то неразборчивое. Аглаин отец тупо смотрел на него вытаращенными глазами. Большой, толстый, с бычьею шеею и красным лицом. Аглая в него.
Постояв перед зятем, широко расставив ноги, он осмотрелся осторожно, бережно взял руку Саранина, принагнулся и сказал, понижая голос:
— Мы к вам, зятек, приехали повидаться.
Видно было, что он намерен вести себя политично. Нащупывал почву.
Из-за его спины выдвинулась Аглаина мать, особа тощая и злобная. Она закричала визгливо:
— Где он? Где? Покажи мне его, Аглая, покажи мне этого Пигмалиона.
Она смотрела поверх Саранина. Нарочно не замечала. Цветы на ее шляпе странно колыхались. Она шла прямо на Саранина.
Он пискнул и отскочил в сторону.
Аглая заплакала и сказала: — Вот он, маменька.
— Я здесь, маменька,- пискнул Саранин и шаркнул ногою.
— Злодей, да что ты с собой сделал? Зачем ты так окорнался?
Горничная фыркала.
— А ты, матушка, на господ не фыркай.
Аглая покраснела.
— Маменька, пойдемте в гостиную.
— Нет, ты скажи, злодей, на какой конец ты этак малявищься?
— Ну, ты, мать, погоди,- остановил ее отец.
Она и на мужа вскинулась.
— Ведь говорила я тебе, не выдавай за безбородого. Вот, по-моему и вышло.
Отец осторожно поглядывал на Саранина и все пытался перевести разговор на политику.
— Японцы,- говорил он,- приблизительно не высокого роста, а по-видимому, мозговитый народ, и даже, между прочим, оборотистый.
И стал Саранин маленький, маленький. Уж он свободно ходил под столом. И с каждым днем становился все мельче. Отпуском он еще не воспользовался вполне. Только что на службу не ходил.
А ехать куда-нибудь еще не собрались.
Аглая то издевалась над ним, то плакала и говорила:
— Куда я тебя такого повезу? Стыд и срам.
Пройтись из кабинета в столовую — стало путем весьма солидных размеров. Да еще на стул влезть…
Впрочем, усталость была сама по себе приятна. От нее аппетит являлся и надежда вырасти. Саранин набрасывался на пищу.
Пожирал ее непропорционально своим миниатюрным размерам.
Но не рос. Напротив — все мельчал и мельчал. Хуже всего, что уменьшение роста иногда происходило скачками, в самое неудобное время. Словно фокусы показывал.
Аглая подумывала было выдавать его за мальчика, определить в гимназию. Отправилась в ближайшую. Но разговор с директором обескуражил ее.
Потребовались документы. Оказалось, что план неосуществим.
С видом крайнего недоумевания директор говорил Аглае:
— Мы не можем принять надворного советника. Как же мы с ним будем? Ему учитель велит в угол идти, а он скажет: я кавалер святой Анны. Это очень неудобно.
Аглая сделала просящее лицо и принялась было упрашивать:
— Нельзя ли как-нибудь устроить? Он не посмеет дерзить — уж я об этом позабочусь.
Директор остался непреклонен.
— Нет,- говорил он упрямо,- нельзя чиновника принять в гимназию. Нигде ни одним циркуляром не предусмотрено. И входить к начальству с таким
