Мейрур»[292], называются ими продуктами «белой горячки» и вызывают лишь удивление.
Начиная с 1894-го года подпись Федор Тетерников появляется уже только под произведениями публицистического характера; их у Федора Кузьмича довольно много.
В 1894 году Вытегорскую учительскую семинарию закрыли; более ценные пособия и книги были вывезены в Валк, Лифляндской губ<ернии>[293]. Там, в видах обрусения, открывали учительскую семинарию. Событие это вызвало на свет статью Федора Кузьмича, напечатанную в № 8 и 9 «Русского начального учителя»[294]. Статья была озаглавлена: «По поводу закрытия некоторых учительских семинарий». В ней Ф<едор> К<узьмич>, основываясь на статистике, доказывает необходимость не закрывать, а открывать учительские семинарии и делать это, по преимуществу, в деревнях…[295]
VIII
Люди злы, и нас с тобою осмеют.
Мы не пустим их в наш радостный приют.
Ф. Сологуб. «Больная жена»[296]
Очень трудна была жизнь, только молодость все скрашивала, и еще более, несравненно более, ее любовь, любовь милой Иринушки, первой жены…
Ф. Сологуб. «Помнишь, не забудешь»[297]
— Не знает меня публика, — сказал как-то Федор Кузьмич.
— Может быть, современная не знает, а прежде-то?
— Не знает и не знала, — сердито и с ударением повторил Федор Кузьмич.
— Придут, комплиментов наговорят, а спросишь: «Что же вы читали?», ответят: «Мелкого беса». A-а, «Мелкого беса», ну, так вы совсем меня не читали. Вот и вы говорите: читала какая-то девица с эстрады «Чертовы качели»[298]. Как вам не стыдно? Ведь такие стихи только для эстрады и годятся… Только это и знаете?
Я стала называть, что люблю.
— «Алую ленту»[299] знаете? А «Лоэнгрина»[300] знаете?
Заговорили о двух ликах Сологуба в литературе.
— Нежный, страдающий и сострадающий бледнее выражен, чем злой, демонический…
— Неправда. Также выражен, только люди не умеют воспринимать его…
К произведениям, выявляющим нежный сологубовский лик, принадлежит между прочим рассказ «Помнишь, не забудешь»[301]. Главы его: V, VI, VII и часть IV-й носят автобиографический характер. Чтобы убедиться в этом, достаточно сличить построчно эти главы рассказа со стихотворением, озаглавленным «Ирине» и написанным 1-го октября 1892 года, т. е. в Вытегре[302].
Стихотворение это проникнуто величайшей нежностью, носит безусловно личный характер. Что Ирина, которой посвящено стихотворение, и Иринушка в рассказе — одно и то же лицо, видно из того, как повторяются здесь и там не только одни и те же мысли, но и те же самые выражения. Вот несколько примеров.
В стихах:
Помнишь ты, Ирина, осень
В дальнем, бедном городке?
В рассказе: Помнишь, Иринушка, этот маленький, захолустный городишко… Помнишь, Иринушка, ту первую[303] осень?[304]
В рассказе: …Тяжелое коромысло грузно лежало на Иринушкином плече… Иринушка… гнулась под его тяжестью. Горячо рдели ее щеки.
В стихах:
…И тяжелым коромыслом
Ты с реки тащила воду,
Щеки рдели горячо…
Дальше… Полусгнившее крыльцо гнулось набок… Старая крыша дала течь… Доски пола шатались под ногами… От окон дуло. В одном из окон разбитое пополам стекло было склеено замазкою…
Был наш дом угрюм и тесен,
Крыша старая текла,
Пол качался под ногами.
Из разбитого стекла
Полусгнившее крыльцо…
И безропотный облик Иринушки один и тот же: «Милая Иринушка! Хоть бы раз ты его упрекнула. Хоть бы словечко укора ему или судьбе промолвила когда-нибудь… Хоть бы заплакала когда, хотя бы, плача, пожаловалась, пороптала бы хоть немножечко!»
Так в рассказе, а в стихах:
…Хоть бы раз слова укора[305]
Ты мне бросила в лицо!
Хоть бы раз в слезах обильных
Излила невольно ты
Накопившуюся горечь
Беспощадной нищеты…
Иринушка в рассказе — первая жена героя; он богат и счастлив во втором браке, но образ первой жены, разделившей с ним безвестность и бедность, — незабываем. Мотив «первой жены» не только в «Помнишь, не забудешь». Он и в «Навьих чарах»[306], и в «Зверином быте»[307], и в нескольких стихотворениях. Иногда это законная первая жена, иногда — непризнанная, бесправная в глазах других. Но облик везде один: скромный, самоотверженный, незабываемый. Он в «Больной жене»[308], он же в следующих строфах (том 1-й; в нем, как видно из предисловия автора, помещены стихотворения, написанные с 1884 года по 1898-й):
Вот минута прощальная
До последнего дня…
Для того ли, печальная,
Ты любила меня?
…………………………………
Для того ли скиталася
Ты повсюду за мной
И ночей дожидалася
С их немой тишиной…[309]
В Вытегре мне конфузливо намекали на какую-то неузаконенную любовь Федора Кузьмича[310]. Но не было желанья расспрашивать.
Образ Иринушки в произведениях Федора Кузьмича достаточно отчетлив. Хочется, чтобы он сохранился в нашей памяти таким, каким оставил его нам Ф. Сологуб.
В. Абрамова-Калицкая.
Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская
В писательском пути Федора Сологуба, продолжавшемся около полувека, можно выделить целый ряд этапов (наиболее детализованная попытка характеристики важнейших линий эволюции его творчества фиксирует семь отчетливо выделяемых стадий[311], — а в ней еще не учтен «долитературный» период второй половины 1870-х — 1880-х гг.). Однако при самом общем рассмотрении, стремясь свести все многообразие жизненных и творческих событий к предельно лаконичным формулам, невольно приходишь к выводу, что этот путь разделяется на два основных отрезка — до встречи с Анастасией Чеботаревской и после заключения с нею брачного союза. До 1908 г. жил и работал писатель Федор Сологуб, после 1908 г. определилось новое жизненное и творческое двуединство — Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская.
Не только 44-летний Сологуб, но и его будущая жена ко времени их знакомства была вполне зрелым, сформировавшимся человеком. Анастасия Николаевна Чеботаревская родилась в Курске 26 декабря 1876 г. «Отец ее был талантливый адвокат с большим и разносторонним образованием; мать — болезненная, склонная к меланхолии, мечтательная, вечно страдавшая от впечатлений реальной жизни. Ан<астасия> Н<иколаевна> явилась на свет шестым, предпоследним ребенком, когда здоровье ее матери было уже сильно подорвано. Ан<астасии> Н<иколаевне> было три года, когда мать ее заболела тяжелою душевною болезнью, которая окончилась самоубийством. Незадолго до этого семья переехала в Москву»[312].
Тяжелая семейная наследственность сказывалась на протяжении всей жизни Анастасии Чеботаревской и, видимо, во многом предопределила ее трагический финал. «Чрезвычайная впечатлительность и нервность»[313], доставшиеся от покойной матери, только усугублялись обстоятельствами трудного детства — материальной нуждой, почти неизбежной в быту очень многочисленного семейства: помимо семерых детей от первого брака (из которых, кроме Анастасии, в литературе приобрела определенную известность старшая сестра, переводчица Александра Чеботаревская), отец имел во втором браке еще шестерых детей. Присоединялись также сложные моральные и психологические проблемы. «Ребенок, который не знал матери… что может быть ужаснее этого… И вот всю жизнь я этого искала, но судьба была ко мне немилосердно жестока, только дразнила, заставляла преодолевать невероятные препятствия… и потом все же отнимала у меня то, в чем я видела весь смысл и красоту жизни…» — признавалась впоследствии Чеботаревская[314]. При всем том она с детства обладала незаурядной энергией и целеустремленностью, способствовавшими ей при самых неблагоприятных внешних обстоятельствах получить хорошее образование и сформироваться как самостоятельной творческой личности. По окончании частной гимназии З. Д. Перепелкиной, одной из лучших в Москве, она поступила на историко-филологическое отделение московских курсов «Коллективные уроки»; обучение и первые литературные опыты приходилось сочетать с работой ради денег — частными уроками, службой в Статистическом комитете. Уже после смерти Чеботаревской Сологуб выписал отдельные фрагменты из ее раннего неоконченного рассказа «Дилемма» (1896), отметив, что психология героини «носит ее черты»: «Беготня по урокам, редакциям, конторам и пр. За долгий и утомительный труд — скудные гроши. Время бежит, подтачивается здоровье, лучшие годы проходят в борьбе с нуждою, умственные интересы слабнут; ничего впереди, ничего позади… Молчаливая и замкнутая девушка, скрывавшая под гордою внешностью нежное сердце и страстную, пылкую натуру… Ученье и чтение книг… <…> Любила побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Без устали работал ее ум, без устали искала она света и выхода из этой узкой, безрадостной жизни, без живого, осмысленного дела, которое захватило бы ее всю, без любви, которой бы она <могла> отдаться всем своим существом, жаждавшим ласки и участия…»[315]
Первые годы нового века Чеботаревская, после смерти отца, провела в основном за границей; с осени 1902 г. она — слушательница в Русской Высшей школе общественных наук, основанной в Париже видным юристом и историком М. М. Ковалевским, одним из столпов российского либерализма. Как свидетельствует Сологуб, «Ан<астасия> Н<иколаевна> со свойственною ей горячностью помогала организации этого дела и была самою верною слушательницею, — первая окончила эту школу после блестящей защиты большой работы „История и современное состояние крестьянской поземельной общины в России“»[316]. Одновременно Чеботаревская работала личным секретарем у Ковалевского[317] и предпринимала первые попытки печататься на родине: ее рассказы, статьи об искусстве, литературно-критические обзоры и рецензии появляются в столичных журналах «Русское богатство» (рассказ «В сумерках», напечатанный в февральском номере за 1903 г., — ее литературный дебют), «Правда» («журнальные обозрения» под псевдонимом «Бродяга»), «Журнал для всех», в елисаветградской газете «Голос Юга», «Бакинских известиях»[318]; выполненные ею переводы отличаются широким тематико-стилевым диапазоном — от пьес М. Метерлинка («Там внутри» в «Журнале для всех»: 1904. № 9; «Монна Ванна», «Пелеас и Мелизанда» и «Принцесса Мален» — отдельные издания) и прозы О. Мирбо («Голгофа», «Дневник горничной», «Себастьян Рок», «Деревенские рассказы» — отдельные издания) до очерка Гуго Печа «Друг народа Жан-Поль Марат», вышедшего в свет в массовой серии М. А. Малых «Знание — сила, сила — знание» (1906. № 1).
Осенью 1905 г. Чеботаревская возвратилась в Россию и поселилась в Петербурге. Работала в редакции петербургского «Журнала для всех» (неразделенное чувство к редактору-издателю этого ежемесячника B. C. Миролюбову явилось для нее причиной мучительных переживаний[319]), затем в газете «Товарищ». Весной 1907 г. она задумала подготовить и издать книгу автобиографий современных русских писателей, обратилась с соответствующей просьбой к целому ряду авторов, в том числе и к Федору Сологубу. Книга не состоялась, однако начавшееся в этой связи общение с Сологубом привело к их дружескому сближению, а затем и к решению соединить свои судьбы. «Сразу определившаяся наша идейная близость и общность настроений и миросозерцания с годами усиливались и крепли. Ан<астасия> Н<иколаевна> стала моею постоянною и деятельною сотрудницею», — писал Сологуб в биографическом очерке о Чеботаревской[320].
В ту пору, когда завязались его отношения с Чеботаревской, Сологуб перенес тяжелую жизненную утрату: 28 июня 1907 г. умерла его сестра О. К. Тетерникова. «Смерть моей сестры для меня великая печаль, не хотящая знать утешения, — признавался Сологуб в письме к В. Я. Брюсову от 8 июля 1907 г. — Мы прожили всю жизнь вместе, дружно, и теперь я чувствую себя так, как будто все мои соответствия с внешним миром умерли, и весь мир на меня, и все люди меня ненавидят»[321]. Преобладание во внутреннем мире Сологуба в это время подобных настроений могло только усилить глубоко укорененные в нем «мизантропические» мотивы, которые явно сказывались и в ходе сближения с Чеботаревской, наложив зримый отпечаток на содержание и стилистику его первых писем
