же южнее Петрограда: все в осенних или летних пальто. Оказалось, что я сделал очень глупо, надевши меховое пальто. Хожу, обливаясь потом от жары в мехах. — В Омск я приехал накануне лекции, 5-го, в 7 ч. вечера. Пошел в городской театр. Там давали «Хищницу» О. Миртова[634]. Пьеска как раз по омской публике. Никакой современной психологии в ней нет, — просто это хорошо припомненные воспоминания 60-х годов, и хищница Татьяна представляет собою довольно близкое повторение нигилиста Базарова[635]. Актеры довольно старые, да им в этой пьесе и делать нечего. Получше других оказалась исполнительница главной роли, в 3<-х> первых действиях достаточно недурно. Публики было много, были разговоры о пьесе, ходили по коридорам какие-то дамы разудалого вида, курили папиросы и одобряли «Хищницу». — В Омске сахару нет, мясо дорого, консервы поднялись в цене на 150 %; вывоз масла из Сибири запрещен, хотя масла здесь очень много. Цены равняются по петроградским. Банки помогают этому. Какой-то банк скупил всю кислую капусту. На вокзалах дают сахар только к кофе, а к чаю дают по два леденчика. — За Омском продолжается все та же степь. День ясный, солнечный, теплый. Вагон тесный, микст[636], на I кл<асс> всего 6 мест, все заняты. Но я спал хорошо. Воду нахожу везде, боржом. Ижевский источник здесь не знают, и его почти нигде нет. В Омске купил тарелку за 42 к., нож и вилку, сплошные стальные за 1 р. 10 к., курицу жареную и пяток яиц, которые оказались свежими. Яйца купил за 30 к., десяток 60 к., сваренные. Мышьяк принимаю исправно, на станциях беру кипяток и завариваю в вагоне чай. — Ну вот, кажется, все. Сегодня ночью думаю быть в Новониколаевске. Будь здорова. Крепко целую.
Твой Малим.
Прилагаемый листок отдай Евд<окии> Гр<игорьевне>[637], пусть перепишет на большой лист. Продолжение пришлю.
68
12 октября 1916 г.> Красноярск.
Миленькая Малим, здравствуй! Получил от Тебя только одно письмо, открытку, в Томске. Читал еще в Новониколаевске и Томске[638]. Везде недурно, в Томске очень много было публики, 800 ч<еловек>, из них 300 учащихся. В Новониколаевске зал с виду красивый, в Городском корпусе, но акустика ужасная гудит и очень плохо слышно. До войны в этом зале ничто и не устраивалось, а теперь все занято солдатами. В Томске — общественное собрание, зал большой, красивый, слышно хорошо. Публика везде здесь, очевидно, весьма холодна к теме о России и о любви к ней[639]. Да здесь все Россией считают только Европейскую Россию; даже на почте видны надписи: почта в Россию отходит тогда-то, из России… Ездить по Сибири совсем не удовольствие, и я рад, что Ты в Петрограде, а не со мною. Поезда переполнены, едва и один влезешь, грязно и неудобно; страшные запаздывания, бесконечные поэтому сидения на вокзалах; гостиницы, даже и лучшие, хуже, чем в российских городах. Публика (евреев мало) не экспансивна, никто не приходит, все смотрят буками, только в Новониколаевске пришла какая-то дама. Впрочем, в Новониколаевске ремесленники просили прочесть лекцию в пользу семейств запасных, можно бы о театре, но еще не знаю, успею ли на обратном пути[640]. — В Томске я немного опоздал на лекцию, и одна из помощниц устроителя приехала за мною. Мы уже выходили, как подошла ко мне молодая девица: — С вами ли Анастасия Николаевна? — Оказалось, что это — падчерица Константина Николаевича[641]. В прошлом ноябре он застрелился, на нервной почве, как она объяснила. Она служит в Томске. Не было уже времени поговорить с нею обстоятельнее, но Маломет (кажется, очень дельный устроитель) обещал узнать ее точный адрес и сообщить мне. Она была зимою в Петрограде, хотела повидать тебя, но в адресном столе не получила справок, нас в это время, должно быть, не было в Петрограде. На другой день я телеграфировал Тебе об этом со станции Тайга: из Томска уехал сразу после лекции, в 6 ч. утра; в Тайге пересадка, и пришлось сидеть с 9 ч. до 3 ч., потому что поезд опаздывал на 5 часов. (Томск не на магистрали, а на ветке, 82 версты от станции Тайга). — Следующий раз, если еще впутаюсь в сибирскую поездку, буду устраивать не менее 2-х лекций в каждом городе. Так все делают. Иначе получается такое впечатление, что все время или едешь в тесноте, или торчишь на вокзале, или торопишься, не выспавшись, на поезд. И почти невозможно ничего рассчитать: или опоздаешь, как в Тюмень, или приезжаешь слишком рано, как в Красноярск. — Я переводил Тебе телеграфом из Екатеринбурга 50 р., из Новониколаевска 140, из Томска 110, всего 300 р. В Томске на мою долю очистилось 450 р., из них переведу в Рязань 50 р., и Тебе сейчас перевожу тоже телеграфом 200 р. Всего, значит, Тебе послано 500 р., которые Тебе должны хватить на все домашние расходы на октябрь. Если будут от меня еще присылки, резервируй их на ноябрь. Всего у Тебя накопится, с деньгами из Москвы, 1500 р. Очень советую, если еще не сделала этого, завести безотлагательно текущий счет в каком-нибудь банке (Волжско-Камский, Азовско-Донской, Сибирский, Соединенный) на Твое имя и держать там все деньги, кроме небольшой суммы на расходы. Всякий расход можно сделать, написавши чек. Хорошо, если сообщишь мне телеграммой название Твоего банка и номер счета; переводить деньги через банк дешевле и удобнее. — Мои следующие этапы таковы:
16 октября Иркутск, Мария Федоровна Жербакова, для телеграмм Иркутск, Жербаковой.
21 октября Петропавловск Акмолинский, Леонид Степанович Ушаков, ред<актор> газ<еты> «Приишимье».
25 октября. Тюмень. Александр Александрович Крылов, Контора типографии и редакции Сибирской Торговой газеты. Для телеграмм: Тюмень, Крылову.
27 октября. Пермь. Матильда Соломоновна Симанович, музыкальный магазин.
Оттуда домой, дома буду 30 октября днем.
Крепко целую. Будь весела и здорова.
Твой Малим.
P. S. Так как есть еще Петропавловск Камчатский, то в телеграммах и письмах надо отмечать; Петропавловск Акмол<инский>.
P. P. S. Коган[642] в Новониколаевске читал с убытком; его слава до Сибири еще не дошла.
69
15 окт<ября 1916 г.> Иркутск.
Миленькая Малимочка, здравствуй! Еду, еду, от Тебя нигде нет ни письма, ни телеграммы, неизвестно, что у Тебя происходит. В Красноярске все прошло хорошо, даже были гимназисты, с которыми разговаривал в антракте[643]. И публика чуть-чуть поживее, чем в предыдущих городах. Публики было 445 ч<еловек>, зал общественного собрания, так назыв<аемый> Новый театр. Зал белый, светлый, довольно приятный, и был довольно хорошо наполнен. Приход был 527 р. 75 к., расход, с 10 % устроителю, 203 р. 60 к., из которых, как всегда, больше всего пришлось за помещение, 75 р. На мою долю пришлось 325 р. 55 к. Из этих денег я Тебе перевел телеграфом 175 р.[644], всего с раньше переведенными 675 р. Я рассчитываю, что эти деньги пойдут на хозяйские расходы на октябрь и ноябрь. Опять советую Тебе завести текущий счет на Твое имя и держать там все деньги, которые Тебе не сейчас нужны; лучше при надобности хоть каждый день писать чеки, чем держать на руках лишние деньги. Если бы я знал Твой банк, то было бы гораздо удобнее для меня и дешевле переводить через местные отделения банков те деньги, которые я отделяю для Тебя — Поезд из Красноярска по обыкновению запаздывал на 4 часа, вместо 1 ч. ночи пошел в 5 ч., так что ночь после лекции вся разбилась, и было очень скверно и тесно; только утром перешел в другой вагон, и там уже было очень удобно, и я ехал один в купе, и ночь на 15-е спал со всеми удобствами. В Иркутск приехал в 12<-м> часу, отправился на почту перевести Тебе деньги. Потом зашел в Реноме[645]. Поговорил с хозяином этой фирмы (еврей Школьник) и его сыном. Говорят о Константине Николаевиче в самых лестных выражениях; прекрасный работник, умный. Вел очень широкий, светский образ жизни. Женился на богатой женщине, вдове купца Черных, — тысяч до 100. Торговлю ликвидировали, деньги быстро растаяли. Потом запутался в делах. К тому же болезнь, начал глохнуть; грозила очень опасная операция[646]. — Пасынок служит секретарем в Томской городской полиции; выписал к себе и сестру. — Крепко целую.
Твой Малим.
70
В вагоне. 20 октября 1916.[647]
Миленькая Малимочка, здравствуй! Писем от Тебя не получаю, так что даже не знаю, существуешь ли Ты в Петрограде. Только в Иркутске дошла до меня Твоя телеграмма о Киеве, но фамилия мне совсем незнакомая и очевидно перевранная, так что не знаю, что с нею делать, — Бапгук (?)[648] Телеграфируй от себя этому господину, что 20 ноября я могу, условия или 5 % устроителю с валового сбора (можно даже 10 %), или мне гарантированных 500 р. (с Киева нельзя взять меньше), или мне две трети валового сбора (никак не половина, и не меньше 60 %). Цифры в скобках на тот случай, если будет торговаться. — В Иркутске прошло лучше, чем в других городах[649]. Публики 1049 ч<еловек>, валовой сбор 775 р. 75 к., мне осталось чистых 516 р. 06 к., — наибольший до сих пор мой гонорар за лекцию. В публике было довольно много сочувствующих[650]. В антракте один взволнованный мальчик горячо благодарил: он первый раз (буквально!) слышал, что хвалят Россию. — Зал большой, хорошо наполнен, акустика ничего себе. — Познакомился с Чужаком[651]. Молодой человек довольно жизнерадостного вида, по манерам нечто вроде смеси Минского и Луначарского. Заведует какою-то маленькою типографиею. В сибирских газетах не участвует. Принят в «Летопись»[652], но в Горьком разочарован: посылал ему критическую статью о Горьком без похвал, и не получил даже ответа. Под руководством Чужака образовался кружок поэтов, выпустили сборник «Иркутские вечера»[653], издают журнал «Багульник»[654]. Не очень талантливые, но милые молодые люди, все не сибиряки, один, В. Пруссак, ссыльный витмеровец[655]. Были у меня, после лекции угощали меня ужином. — Встретил Вульф. Она разошлась с Синельниковым и в труппе Двинского играет в Иркутске в городском театре[656]. Видел ее в «Месяце в деревне»[657]. Все они играли, рабски следуя образцу Художественного театра, — и выходило очень средне. Потом был у нее на квартире, — она позвала меня пить чай перед лекциею. — В Иркутске провел один день после лекции, теперь еду в Петропавловск Акмолин<ский>[658]. В вагоне придется провести трое суток. Но удобно, — еду один в купе. — Крепко целую.
Твой Малим.
71
12 н<оя>б<ря 19>16. Рязань.
Миленькая Малим, здравствуй, как поживаешь? Вчера читал здесь, было очень хорошо[659]. Публики 515, в том числе ученических 254 и входных 92. (Кстати, афишу рязанскую не бросай,
