она мне понадобится). Сбор 441 р. 55 к., расходы 110 <р.> 88 <к.>, мне осталось 330 р. 67 к. Зал приятный с виду, но акустика трудная. Лекция здесь очень понравилась, много аплодировали, говорили много любезных слов, благодари<ли>. После деревянномозгой Сибири впечатление отрадное. Многие просили прочитать здесь еще одну лекцию. — Доехали очень хорошо, в гостинице здешней довольно удобно и чисто, и люди здесь приветливые. Итак, пока Рязанью я доволен.

Посылаю Тебе одно стихотворение.

Ходи почаще в театр, и вообще выходи и к себе зови. Живи весело, деньги не бойся вынимать с текущего счета, — будут.

Крепко целую.

Твой Малим.

Булки и пирожки великолепные. Нашел в кармане поленовицу и съел. Спасибо, целую крепко.

72

16 ноября <1916 г.> Вокзал. Курск.

Миленькая Малимочка, здравствуй, как поживаешь? Сижу на вокзале в Курске, здесь мне пересадка, еду из Воронежа в Сумы. В Рязани я зашел 12-го в Соединенный банк и перевел Тебе на твой текущий счет 300 р.; квитанцию Тебе не посылаю, везу с собою. — В Тамбове было довольно мило и удобно. Устроитель Бердоносов купил мне окорок, 23 ф<унта> по 95 коп.; в гостинице я отдал его заделать и послать по почте; пошел, должно быть, 15<-го> утром, и Ты его получить должна приблизительно в одно время с этим письмом. — Публики было много[660], успех большой, но очистилось всего 156 р.; здешняя полиция взыскала марки: губернатор нашел, что это — лекция не научная, а политическая; поэтому пришлось уплатить 58 р. — Бердоносов говорил, что желательно устроить ряд лекций по вопросам воспитания. М<ожет> б<ыть>, увидишь кого-нибудь из популярных педагогов: Золотарева, что ли, им послать (и в другие города) или Душечкина, или Калмыкову[661]. — В Воронеже день был кошмарный: Матвеев[662] с хохлацкою хитринкою сделал вид, что позаботился о моем номере в гостинице; везде все занято, пришлось ехать к нему, и он весь день висел на мне, с 9 ч. утра до самой лекции развлекая меня разговорами о себе. Очень милые люди, и он, и его дочери, — старшая где-то пряталась около своего ребенка; вторая, московская курсистка, живет в Воронеже, слабые легкие; еще дочь, рослая гимназистка, и сын кадет. Все мило, кроме того, что за нуждою надо ходить через улицу в Корпус, — в этом флигеле, где его квартира, нет удобств. — Народу было довольно много, хотя театр не полон[663]. Успех большой, как в Рязани и Тамбове. Сбор 486 р., расходы 286, остаток 200 р., который я разделил пополам и взял себе 100 р. Матвеев и другой устроитель, член местного литературного кружка, глупый, лобастый, бритый юноша из Контрольной Палаты, были очень смущены малым сбором. Сваливали вину на Куприна, который должен был читать 15 октября, но не приехал[664], и потому публика плохо верила афишам и не шла. Но собравшаяся публика была очень мила, особенно внимательна публика в верхних ярусах (городской театр). Слышно было очень хорошо. — Уехал сразу после лекции, в час ночи. — Днем читал с М<атвеевым> его статью о Леониде А<ндрееве>. Неумеренные восторги. Я советовал послать Л<еониду> Н<иколаевичу>.

Крепко целую.

Твой Малим.

Федор Сологуб

Анастасия

* * *

Унесла мою душу

На дно речное.

Волю твою нарушу,

Пойду за тобою.

Любила меня безмерно,

Все отдала, не считая.

Любви беспредельной верный

В жертвенном пламени тает.

Не спасешь меня смертью своею,

Не уйдешь от меня и за гробом.

Ты мне — камень на шею,

И канем мы оба.

28 ноября 1921

* * *

Я создал легенду любви,

Жизнь обратил я в сказку.

Что же, душа, благослови

Страшную сказки развязку.

Все это сделал я сам.

Плакать не надо малодушно.

Душу Тому я отдам,

Кому служил я послушно.

Кончаясь, улыбнуся я,

И улыбка моя не слукавит.

Страстная мука моя

Юных иногда позабавит,

И кто-нибудь слезы прольет

Над сказкою жизни жуткой,

И даже поэму сплетет

Мечтатель с душою чуткой.

6 декабря 1921

КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЕБЕ

Чадом жизни истомленный,

Тихо-тихо я пою,

Убаюкать песней сонной

Зыбку шаткую мою.

Спи, грозою опаленный,

Спи, от счастия спасенный,

Баю-баюшки-баю.

Вспомни верное кормило

Невозвратной госпожи,

Обо всем, что с Нею было,

Горько плача, потужи,

Все, что звало и манило,

Все, что было в жизни мило,

Туже в узел завяжи.

Вот, полуночная вьюга

Запевает: «Вью, вью, вью», —

Вея зыбко и упруго

Зыбку легкую мою.

Вышла светлая подруга

Из пылающего круга.

Баю-баюшки-баю.

Кто устал, тому довольно

Щедрых пытками годов.

Кануть вольно иль невольно

В запредельность он готов.

Руки сжавши богомольно

На груди, где сердцу больно,

Слушай вещий, тихий зов:

«Истлевающие сети

Смертным хмелем перевью.

Покачаю в тайном свете

Зыбку жуткую твою.

Улыбаясь вечной Лете,

Спи, как спят невинно дети,

Баю-баюшки-баю».

8 декабря 1921

* * *

Я дышу, с Тобою споря.

Ты задул мою свечу.

Умереть в экстазе горя

Не хочу я, не хочу.

Не в метаньях скорби знойной

Брошусь в гибельный поток, —

Я умру, когда спокойный

Для меня настанет срок.

Умерщвлю я все тревоги,

И житейский сорный хлам

На таинственном пороге

Я сожжению предам.

Обозревши путь мой зорче,

Сяду в смертную ладью.

Пусть мучительные корчи

Изломают жизнь мою.

13 декабря 1921

* * *

Мой ангел будущее знает,

Но от меня его скрывает,

Как день томительный сокрыл

Безмерности стремлений бурных

Под тению своих лазурных,

Огнями упоенных крыл.

Я силой знака рокового

Одно сумел исторгнуть слово

От духа горнего, когда

Сказал: — От скорби каменею!

Скажи, соединюсь ли с нею? —

И он сказал с улыбкой: — Да. —

Спросил я: — Гаснут ли мгновенья

В пустынном холоде истленья?

Найду ль чертогов тех ключи,

Где все почиет невредимо,

Где наше время обратимо? —

И он ответил мне: — Молчи. —

Уста, как пламенные розы,

Таили острые угрозы,

Но спрашивать я продолжал:

— Найду ль в безмерности стремленья

Святую тайну воплошенья? —

Он улыбался, но молчал.

9 марта 1922

* * *

Как я с Тобой ни спорил, Боже,

Как на Тебя ни восставал,

Ты в небе на змеиной коже

Моих грехов не начертал.

Что я Тебе? Твой раб ничтожный,

Или Твой сын, иль просто вещь,

Но тот, кто жил во мне, тревожный,

Всегда пылал, всегда был вещ.

И много ль я посеял зерен,

И много ль зарослей я сжег,

Но я и в бунте был покорен

Твоим веленьям, вечный Бог.

Ты посетил меня, и горем

Всю душу мне Ты сжег дотла, —

С Тобой мы больше не заспорим,

Все решено, вся жизнь прошла.

В оцепенении жестоком,

Как бурею разбитый челн,

Я уношусь большим потоком

По прихоти безмерных волн.

11 марта 1922

* * *

Творца излюбленное чадо.

Храня безмерные мечты,

Под сводами земного ада

В отчаяньи металась ты.

Сожгла тебя трехмерных дымов

Мгновенно-зыбкая игра,

О, шестикрылых серафимов

Лазурно-чистая сестра!

Ушла ты в области блаженных, —

К тебе, в безмерность бытия,

В чертог среди восьми вселенных

Приду и я, любовь моя.

23 марта 1922

* * *

— Ты — Воскресение! Ты, Смертью смерть поправ.

Свершила темный путь, — скажу ль, необратимый?

— Я — Воскресение, и Ты со Мной, любимый.

Смотри, как радужно сверканье райских трав! —

— А горечь терпкая земных Твоих отрав,

И этот грозный рок, немой, неумолимый? —

— В обиде горестной, в тоске невыносимой

Прошла я тяжкий путь, но этот путь был прав. —

— Ко мне Ты низошла горящим серафимом.

Вся жизнь моя была во тьме ползущим дымом.

Простила ли Ты мне безумство диких дней? —

— Пред нами вечный мир, безмерный, многоликий.

Я — Воскресение! Во мне огонь великий!

Смотри, как тает дым тех низменных огней. —

15 апреля 1922

* * *

По цветам, в раю цветущим,

Влагу росную несущим,

Ты идешь, светла, легка,

Стебельков не пригибая,

Ясных рос не отряхая,

Мне близка и далека.

Дай мне силу легким дымом

Вознестися к серафимам,

Охраняющим Твой путь,

Победить земное время

И пространств расторгнуть бремя,

И в безмерном отдохнуть.

17 мая 1922

* * *

Налей в бокал какое хочешь,

Я выпью всякое вино.

Мне ничего не напророчишь.

Все кончено, все решено.

И что же ты, моя Россия?

И что же о тебе мечты?

Куда ушла Анастасия,

Туда обрушилась и ты.

Но пламеневшая любовью

И в самой смерти спасена,

А ты, упившаяся кровью.

Какому тленью предана!

28 июня 1922

* * *

Войди в меня, побудь во мне,

Побудь со мною хоть недолго.

Мы помечтаем в тишине.

Смотри, как голубеет Волга.

Смотри, как узкий серп луны

Серебряные тучки режет,

Как прихоть блещущей волны

Пески желтеющие нежит.

Спокоен я, когда Ты здесь.

Уйдешь, — и я в тоске, в тревоге,

Влекусь без сил, разметан весь,

Как взвеянная пыль дороги.

И если есть в душе мечты,

Порой цветущие стихами,

Мне их нашептываешь

Ты Бессмертно-легкими устами.

1 июля 1922

* * *

Когда войдем мы ликовать

В иную весь.

Тебя я буду ревновать

Не так, как здесь.

Не отпущу Тебя одну, —

Даю обет, —

Ни в полевую тишину,

Ни в шумный свет.

Я обведу тебя чертой

Моей любви.

Моею волей и мечтой

Цвети, живи.

Все, что любила Ты, найдешь

Еще милей,

И от меня не отведешь

Твоих очей.

2 июля 1922

* * *

Я не хочу захоженных дорог, —

Там стережет зевающая скука.

И без того труд жизни слишком строг,

И все вокруг — несносная докука.

Я не хочу нехоженых дорог, —

Там стережет негаданное горе.

И без того безжалостен к нам Рок.

Изнемогаем в непосильном споре.

И вот я медлю на закате дня

Перед напрасно отпертой калиткой,

И жду, когда Ты поведешь меня,

Измученная пламенною пыткой.

Мой верный вождь, мой друг и госпожа,

Ты различать пути во тьме умела.

Хотя б со страхом, женственно дрожа.

Ты подвиг жизни совершала смело.

Припоминать ли мне, как в темный час

Ты погибала страшно и жестоко,

И я в неведеньи Тебя не спас,

Я, одаренный веденьем пророка?

Об этом думать можно лишь в бреду,

Чтоб умереть, не пережив мгновенья.

Не думаю, не вспоминаю, — жду

Последнего, отрадного явленья.

27 июня (10 июля) 1922

* * *

Прими Ее, мой пламенный двойник,

Мою приветствуй Алетею,

Склонив к Ней благосклонный лик,

Пока я к здешней жизни тяготею.

Любовь твоих блаженных дней,

Твоя подруга будет Ей сестрою.

Да озарится мрак Ее очей

Безгрешной вашею игрою.

В твоем саду есть дивные цветы.

Цветы Она и здесь любила.

Цветник свой Ей отворишь ты, —

Не надо, чтоб Ее тоска томила.

2 (15) июля 1922

* * *

Я дикий голод вспоминаю

И холод безотрадных дней.

Мне горько все, что я вкушаю,

Когда уже не разделяю

Я с Нею трапезы моей.

Мои уста уже не рады

Лобзаньям утренней прохлады,

И вдвое тяжек зной дневной,

Когда Она уж не со мной.

Зимой тепло нагретой печи

Меня уже не веселит.

Я никакой не жажду встречи,

И мне ничто не заменит

Ее стремительные речи,

Ее капризы и мечты,

И милую неутомимость,

И вечную непримиримость

Ее душевной чистоты

С безумным миром и кровавым,

Одною грубой силой правым.

И эти милые цветы, —

Пройду ли без печали мимо,

Когда Она средь них незрима.

Во мгле полдневной темноты,

В круженьи мирового дыма!

Не сложит полевых в букет,

В саду садовых не посеет,

Заботою не облелеет

Их нежно-радостный расцвет,

И каждый цветик здесь на воле

Напоминает мне до боли,

Что здесь со мной Ее уж нет.

3 (16) июля 1922

* * *

Всё дано мне в преизбытке, —

Утомление труда.

Ожиданий злые пытки,

Голод, холод и беда,

Деготь ярых поношений,

Строгой славы горький мед,

Яд безумных искушений,

И отчаяния лед,

И — венец воспоминанья,

Кубок, выпитый до дна, —

Незабвенных уст лобзанья, —

Все, лишь радость не