ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мертвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.
31 мая 1906
Вячеславу Иванову
В тебе не вижу иноверца.
Тебя зову с надеждой Я.
Я полюбил отраду ночи, —
Но в праздник незакатный Дня
Ты не найдешь пути короче
Путей, ведущих от Меня.
Напрасно прославляешь Солнце,
Гоня меня с твоих высот, —
Смеясь на твой призыв, Альдонса
Руно косматое стрижет.
От пламенеющего Змея
Святые прелести тая,
Ко мне склонилась Дульцинея:
Она – Моя, всегда Моя.
Не о борьбе она мне скажет,
Она, чей голос слаще арф.
Она крестом на мне повяжет
Простосердечную Альдонсу
За дух козлиный не казня,
Я возвестил тебе и Солнцу
15 – 16 июня 1906
«Я спешил к моей невесте…»
Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Дома.
Все лежали в общей груде…
Крови темные потоки…
Гвозди вбиты были в груди,
В щеки.
Что любовью пламенело,
Грубо смято темной силой…
Пронизали гвозди тело
Милой…
22 июня 1906
«Догорало восстанье…»
Догорало восстанье, —
Мы врагов одолеть не могли, —
И меня на страданье,
На мучительный стыд повели.
Осудили, убили
Победители пленных бойцов,
А меня обнажили
Беспощадные руки врагов.
Я лежала нагая,
И нагайками били меня,
За восстанье отмщая,
За свободные речи казня.
Издевался, ругался
И смеясь забавлялся
Беззащитной моей наготой.
Но безмерность мученья
И позора мучительный гнет
Неизбежности мщенья
Не убьет и в крови не зальет.
Дни безумия злого
Сосчитал уж стремительный рок,
И восстанья иного
Пламенеющий день недалек.
27 – 28 июня 1906
«Пришла заплаканная жалость…»
Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
«Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!
За гулкий взpывом лютой злости
Рыданья жалкие и стон.
Страшны изломанные кости
И шепот детский: «Это – сон?»
Нет, надо мной не властно жало
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.
Всё помню. Жалость, в дни отмщений
У моего окна не плачь!
14 августа 1906
«Мы были праздничные дети…»
Мы были праздничные дети,
Сестра и я.
Плела нам радужные сети
Коварная Змея.
Стояли мы, играть не смея,
На празднике весны.
У злого, радостного Змея
Отравленные сны.
Хоть бедных раковин случайно
Набрать бы у ручья, —
Нет, умираем, плача тайно,
Сестра и я.
30 августа 1906
Тихая колыбельная
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой.
Моя ножки, задремали.
Я спою тебе, спою:
Баю-баюшки-баю.
Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: «Сон, войди».
Волоса его как лен,
Ручки дремлют на груди, —
И тихонько я пою:
Баю-баюшки-баю.
«Сон, ты где был?» – «За горой».
– «Что ты видел?» – «Лунный свет».
– «C кем ты был?» – «C моей сестрой».
– «А сестра пришла к нам?» – «Нет».
Я тихонечко пою:
Баю-баюшки-баю.
Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: «Я приду».
Я тихохонько пою:
Баю-баюшки-баю.
Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
«Тяжело мне. Я больна.
Тихо-тихо я пою:
Баю-баюшки-баю.
Я устала. Я больна».
За окном шатнулась тень,
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
Баю-баюшки-баю.
19 октября 1906
И мудрым,
И ко всему равнодушным,
С каменеющим сердцем
И с презрительным взором,
Злая,
Открыла мне мой жребий:
Жить лишь только после смерти
Бестелесною тенью,
Легким звуком,
Пыльною радостью
Чудака книгочия…
А всё же нагое тело
Меня волнует,
Как в юные годы.
Я люблю руки,
И ноги,
И упругую кожу,
И все, что можно
И если ты, милая, —
Капризная, но вовсе не злая, —
Хочешь моего ясного взгляда,
Моей светлой улыбки,
Моего легкого прикосновения, —
А что же больше я могу
Мне ненавистно
Твое нарядное платье
Скрипучего шелка
С желтыми кружевами,
И ароматный дар старого Пино,
И даже твои сквозные
Рукавички
С глупым и смешным названьем.
6 ноября 1906
Бледная поднялась заря.
Бедная! пришла встречать
Злого, золотого паря.
Встал, и пламенем лучей
Опалил, умертвил ее.
Ропщет и плачет ручей, —
Усталое сердце мое.
17 февраля 1903, 2 декабря 1906
«Разбудил меня рано твой голос, о Брама…»
Разбудил меня рано твой голос, о Брама!
Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
И целую священный Лингам.
Он возложен на ткани узорной,
Стережет его голый и черный,
Диадемой увенчанный царь.
На священном Лингаме ярка позолота,
Сам он черен, громаден и прям.
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
Напою ароматами храм.
Алтарю, покрывалу, Лингаму
Я открою, что сладко люблю.
Вместе Шиву, и Вишну, и Браму я
Ароматной мольбой умолю.
7 января 1907
«Дышу дыханьем ранних рос…»
Дышу дыханьем ранних рос,
Зарею ландышей невинных;
Русалочьих волос, —
Отчетливо и тонко
Я слышу звонкий голосок
Погибшего ребенка.
Она стонала над водой,
Когда ее любовник бросил.
На шею камень ей повесил.
Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.
И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая,
Над озаренной глубиной
Качается нагая.
Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла темные пути
В сияньи утреннем и блещет.
И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
Русалкиных волос.
31 января 1907
«Я позабыл, как надо колдовать…»
Я позабыл, как надо колдовать,
Я уронил волшебный перстень в реку, —
Я на земле, и стану вековать,
Во всем подобясь человеку.
Напрасно жалость жжет меня, —
Я сам во власти темной злости.
Низвергся я, мучительно стеня,
И у меня – изломанные кости.
В альковах есть чрезмерность ласк, —
Но кто ж стремит на ваши спины
Или гудящий свист резины?
Подобен вам, дышу едва, —
Но если ты пройдешь, мой друг гонимый,
Я прошепчу тебе слова
О мести алчной и непримиримой.
18 февраля 1907
«О, не спеши скликать народы…»
О, не спеши скликать народы
На светлый пир любви, —
Шумящих крыльями орлов свободы
Зови
В торжестве святого своеволья
Развернуть пылающие крылья
Над зеркальностью застойных вод,
Унестись из мутной мглы бессилья
В озаренные раздолья,
В светлый рай стремительных свобод!
18 февраля 1907
Сон похорон
Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Кем, я не знаю, внушенный,
Сон похорон.
Мертвый лежал я в пустыне,
Мертвой, как я.
Небо томительно сине,
В небе горела Змея.
Тлело недвижное тело,
Тление – жгучая боль,
И подо мною хрустела,
И над безмолвной пустыней
Злая Змея
Смрадной, раздутой и синей
Падалью тлела, как я.
К позолоченной могиле
Ладанно-мертвой земли
В облаке пламенной пыли
Мглистые кони влекли
И надо мной
С тела гниющей царицы
Падал расплавленный зной.
Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Дьяволом, богом внушенный?
Сон похорон.
19 февраля 1907
Нюренбергский палач
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Тяжелого меча.
И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.
Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришел я в Нюренберг.
На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.
Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.
Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.
Народною боязнью
Лишенный вольных встреч,
Точу мой темный меч.
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
Свяжу веревкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!
Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.
И хлынет ток багряный,
Возникнет кто-то рдяный
И темный у меча.
Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.
Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
Приникнет к палачу.
Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью,
Опять веревка свяжет
Тоску мою.
Стенания и слезы, —
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Тяжелого меча!
22 февраля 1907
Лунная колыбельная
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну,
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
Он про звездочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, —
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет
в глубину,
И на речке с легким плеском круг за кругом пробежит
волна в волну.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
20 марта 1907
«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»
Всё было беспокойно и стройно, как всегда,
И чванилися горы, и плакала вода,
И булькал смех девичий в воздушный океан,
И басом объяснялся с мамашей грубиян.
Пищали сто песчинок под дамским башмаком,
И тысячи пылинок врывались в каждый дом.
Трава шептала сонно зеленые слова.
Лягушка уверяла, что надо квакать ква.
Кукушка повторяла, что где-то есть куку,
И этим нагоняла на барышень тоску,
И, пачкающий лапки играющих детей,
Добрызгал дождь на шапки гуляющих людей,
И красили уж небо в берлинскую лазурь,
Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,
И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,
Что миру будет явлен мой незакатный свет.
24 марта 1907
От просторов бытия
К тесным граням жития
Перенес тебя и я,
Воды хладные лия,
Вина сладкие пия,
Нити тонкие вия,
Струны звонкие бия, —
24 марта 1907
С водой смешаю кровь
Устам, томящимся от жажды.
Придет с высоких гор.
Я жду. Я знаю, – не обманет.
Глубок зовущий взор.
Стилет остер и сладко ранит.
Моих коснется плеч.
Приникнет в тайне бездыханной.
Потом затопит печь
И тихо сядет ждать за ванной.
Звенящие струи
Прольет, открыв неспешно краны,
И брызнет на мои
Легко означенные раны.
И дверь мою замкнет,
И тайной зачарует стены,
И томная войдет
В мои пустеющие вены.
С водой смешаю кровь
Устам, иссохнувшим от жажды.
30 марта 1907
Халдейская песня
Халдейский царь (соло)
У меня ли не житье!
Все казенное – мое!
Государство – это я,
И над всеми власть моя.
Халдейские люди
А у нас-то вот житье!
Что встаем, то за вытье.
Мы несем во все места,
А мошна у нас пуста.
Халдейский царь
Не пойти ль мне на войну
В чужедальную страну,
Злата, серебра добыть,
Халдейские люди
Собирают нашу рать,
Нас погонят на войну
За халдейскую казну.
Халдейский царь
Что там? Вздумали роптать?
Стройся, верная мне рать!
Поострей точи мечи!
Бей! коли! руби! топчи!
Март 1907
Чертовы качели
В тени косматой ели
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад.
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, черт, качели,
Всё выше, выше… ах!
14 июня 1907
«Улыбкой плачу отвечая…»
Улыбкой плачу отвечая,
Она была в гробу живая,
А я за гробом мертвый шел.
Тяжелые лежали камни,
Лиловая влеклася пыль.
Жизнь омертвелая была мне —
Как недосказанная быль.
И только в крае запредельном
Жизнь беззакатная цвела,
Вся в упоеньи дивно-хмельном,
И безмятежна, и светла.
30 июня 1907
К оде «Многострадальная Россия»
Взываю к русскому народу, —
Внимай, Россия, песнь мою,
Внимай – торжественную оду
Тебе я медленно пою.
Воспеть хочу твои страданья,
Твою тоску и нищету,
И вековое ожиданье,
И жертв бессильную тщету.
Визгливым воплям лютой боли
Подобен ропщущий напев
Взращенных в вековой неволе
Твоих
