по воцареньи,
В храме, при богослуженьи,
Вдруг чертенка родила.
Чтоб коварной волей беса
Снова хитрая папесса
Установлен на конклаве
К наивящей Божьей славе
Простирается под трон,
Что избранник цел и весел,
Что мужчина, точно, он.
А потом веселым хором
Восклицают всем собором:
Всё у папы здесь на месте.
Римской церкви, как невесте,
Мы венчаем жениха!
11 – 12 ноября 1902
«Не носил я богатых одежд…»
Не носил я богатых одежд,
Не лелеял надменных надежд.
Я профессором, верно, не буду,
Мне министром не быть никогда.
Это вы проникайте повсюду,
Пролезайте ужом, господа.
Если мимо промчится карета,
Где сидит госпожа, разодета,
И с презреньем меня оглядит,
Я не зависть в душе ощущаю,
И не злобой мятежной пылаю.
Может быть, это все во мне есть, —
Чего нет в человеке, Бог весть! —
Эти низкие чувства питать,
Низойти до ползучего гада,
И душою совсем обнищать.
Я иду по дороге широкой.
Приласкают мне ноги босые.
Ах, дорога моя далека,
Что же мне все усмешки чужие!
19 июня 1903
«Здесь над людьми везде царят…»
Уставленные кем-то сроки,
А если люди проглядят,
Возмездья сроков так жестоки!
Как ангелы живут беспечно,
О малых сроках не тужить,
К великим устремляться вечно!
От заповеди: «Не зевай!», —
От наставленья: «Сам виновен!» —
Который свят и безгреховен.
Но срокам утоленья нет.
В темнице сроков тесных бейся,
И на бессрочное надейся.
27 июня 1903
«Сверну-ка я с большой дороги…»
Сверну-ка я с большой дороги
Вот этой тропкой в тихий лес, —
Там отдохнут босые ноги,
Мечта умчит в страну чудес.
Под этой сладостною тенью
На мягких, неизмятых мхах
Я наслажусь блаженной ленью,
Далеко унесусь в мечтах.
Где, на проталинке сверкая,
Тихонько плещет ручеек,
Я, ноги в воду опуская,
Забуду, что мой путь жесток.
И побеседует со мной,
Своей беспечной болтовней.
Придите, карлики лесные,
Малютка зой, и ты приди,
И сядьте, милые, простые,
На тихо дышащей груди.
Хоть волосочков паутинных
Нельзя заплесть или расплесть,
Но в голосочках шелестинных
Услышу радостную весть,
Что леший нас не потревожит,
Яга с кикиморою спят,
Туда, где чудики сидят.
29 июля 1903
«Я к тебе головою приник…»
Я к тебе головою приник,
Неподвижная злая стена,
И печальные речи твердит мой язык, —
И была холодна и темна.
Ты не знала меня, да и знать не могла,
И молчала ты вся, от угла до угла.
13 мая 1905
«Не один я в тесной келье…»
Не один я в тесной келье, —
Ты ко мне на новоселье
В час полуночный пришла,
Улыбнулась и склонилась
На кровать, где ты томилась,
Где безмолвно умерла.
Полежу с тобою рядом,
Налюбуюсь мертвым взглядом,
Руку мертвую возьму.
Губы мертвые чуть дрогнут, —
Что шепнешь ты, я пойму.
Капли сладостного яда
От тебя, моя сестра.
Срок настанет, ты развяжешь
Узел пут моих, и скажешь,
Что пришла и мне пора.
2 октября 1907
«Есть улыбки, зыбкие, как пляски…»
Есть улыбки, зыбкие, как пляски.
Что же пояс и повязки!
Распахнем одежды, и помчимся так легко!
Мы ликуем, как и прежде,
И в ликующей надежде
Мы умчимся далеко.
10 ноября 1907
«Не стыдясь людей, она…»
Не стыдясь людей, она
Пляшет белая да голая.
Скоморохова жена
Поплясала, – поднесут
Чарку крепкой, сладкой водочки,
Покататься повезут
По реке на легкой лодочке.
Станет жарко, так в реке
Знай купайся, сколько хочется,
Юбки нет, так не замочится.
11 января 1910
Жил-был в селе осел.
Работать надоело,
В Москву за сказками пошел.
Там в человека обратился,
В село он возвратился, —
Ему в селе дивился всяк.
Рассказывал он сказки людям,
Но мы-то их не будем
В стихах и в прозе повторять.
Ведь и в селе не раз случилось, —
Как брякнет что спроста,
Отведать приходилось
То крепкой палки, то кнута.
И правда, что тут удивляться!
Ослу куда деваться?
Ослу ослиная и честь.
2 февраля 1910
«За плохое знание урока…»
За плохое знание урока
Элоизу Абеляр жестоко
Розгами, – не раз уж, – наказал.
Слышал дядя вопли милой девы,
Слышал дядя грозный голос гнева,
И, довольный, руки потирал.
Только всё ж учитель должен строго
К высшим знаньям девушку вести,
Многих юношей она умнее,
Многих мудрых стариков мудрее,
Но к наукам трудны всем пути. —
Ах! каноник глупый! непонятно
Простаку, что деве так приятно
На коленях милого лежать,
Чувствовать караюшую руку,
И на возрастающую муку
Воплями свирельно отвечать.
Не поймет каноник, – Абеляра
Так терзаемая плоть мила,
И не с хриплым гневом, а с любовью
Орошает кара деву кровью,
Как забава райская, светла.
И на тело, где пылают розы,
На багряный свет от каждой лозы,
На метанье белых, стройных ног,
На мельканье алых пяток голых,
Окружен толпой харит веселых,
Улыбается крылатый бог.
4 февраля 1910
«Старый дом развалится…»
Старый дом развалится,
Домовой не сжалится,
В новый дом уйдет,
И на новоселие,
На свое веселие
Всех чертей сберет,
Нежитей, кромешников,
Угловых приспешников,
Леших, водяных,
Старую кулиману,
На печи поиману,
Два десятка лих.
23 февраля 1910
«Болен хоженька…»
Болен хоженька
Уж четыре дня.
Милый боженька,
Пожалей меня.
Исцеление
Ты сынку пошли.
Страшно тление
В глубине земли.
Мало видывал,
Травки мало мял.
Ручки вскидывал,
Жалобно кричал.
Разве сделали
С ходнем что не так?
Бело тело ли
Загрызет червяк?
Молим боженьку, —
Старых пожалей,
И на хоженьку
20 апреля 1910
«Беден бес, не ест он хлеба…»
Беден бес, не ест он хлеба,
Не залезет он на небо.
Он гордыней обуян.
– Помолись, простят. – Не хочет.
Хоть и страждет, да хохочет,
Копытастый да хвостатый,
И дыханье – серный смрад.
Широко расставив уши,
Ловит грешные он души,
26 мая 1912
Смутясь, загорелой ногой.
На пыльной одежде недобрый
На миг остановится взгляд,
Как будто ты встретился с коброй,
Точащей укусами яд.
А то прогремит таратайка
С сухим дребезжащим смешком:
«Вот, пыли моей поглотай-ка,
Уж если идешь босиком!»
В версте от торговой деревни,
Скрывая насмешку слегка,
Хозяйка дорожной харчевни
Подаст мне стакан молока.
Она раскраснелася ярко,
Дородней коровы своей:
– Теплынь, в сапогах-то, знать, жарко,
Дешевле без них и вольней!
18 сентября 1912
«Все мы, сияющие, выгорим…»
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда,
И засияет навсегда.
Все мы, сияющие, выгорим, —
Зарукоплещут города.
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда.
6 марта 1913 Вагон. Буда – Уза
«Безумные слова…»
Безумные слова,
Всего глупее в мире,
Что будто дважды два
Меж небом и душой
Ты не построишь крышу,
И от тебя, друг мой,
Я этих слов не слышу.
И ты всегда права
В любви, как и во гневе,
И все твои слова —
Плоды на райском древе.
23 октября 1913
Peклama конторы объявлений
Мы – добрые черти, веселые черти.
Мы всех как-нибудь утешаем.
Несите смелей объявленья о смерти.
До полночи мы принимаем.
Тоску об усопших нам сыпьте в кисеты.
Со смертью никто ведь не спорщик.
А утром идите в контору газеты, —
Возьмет объявленье конторшик.
Он мудрою притчею вас не утешит,
Квитанцию выдаст, да сдачу.
Кисет для печали женой его не шит,
Цены он не знает для плачу.
Не ночью, не утром, умри на закате,
Вдову мы утешим в прискорбной утрате,
25 февраля 1916 Вагон. Мценск – Орел
Танки
1
Осыпайтесь, лепестки
Сладкого жасмина
Легче грезы.
Не настигнут вас угрозы,
Не найдет кручина.
2
Мне упрек не шлите,
Милые цветочки,
Взятые в полях.
Вам увянуть скоро,
А мои мечты бессмертны.
29 июня 1916
«В таинственную высь, в неведомые веси…»
В таинственную высь, в неведомые веси,
В чертоги светлого и доброго царя
Зовет настойчиво нездешняя заря.
Там чародейные вскипают смеси.
Душа упоена, земные гаснут спеси,
И с бесом говоришь, веселием горя,
Всё знание свое попутчику даря,
И бес несет во всё уюты в дальнем лесе.
Откроет пред тобой заросший мохом склеп
Веселый Рюбецаль, покажет груды реп.
Желанью каждому ответит формой крепкой
В руках кудесника скользящий быстрый нож.
И станет правдой все, что было прежде ложь.
И отроком бежит, что вырастало репкой.
20 июня l918
«Душу вынувши из тела…»
Душу вынувши из тела,
Разве радуется Смерть?
Ей убийство надоело,
Иссушило, словно жердь.
Истомилась от размахов
Умерщвляющей косы,
Извелась от слез и страхов,
Жаль ей сгубленной красы,
Тошны ей на диком пире
Токи терпкого вина.
Изо всех, живущих в мире,
Ныне всех добрей она.
9 августа 1918
«Не заползет ко мне коварная змея…»
Не заползет ко мне коварная змея.
Ограду крепкую от элого своеволья
Поставила мечта державная моя,
И падает мой враг в унылые раздолья,
И торжествую здесь, как царь великий, я,
Как копья воинов, блестят в ограде колья.
Сосуды подняты для буйного питья,
Как первый свет зари над росной чашей всполья.
На опрокинутом лазоревом щите
В гореньи выспреннем, и в милой теплоте,
В атласной пышности, в шуршаньи томном шелка
Такой причудливый, но ясный мне узор!
И созидается мечте моей убор,
И, ароматная, легко дымится смолка.
8 июня 1919
«Здесь недоступен я для бредов бытия…»
Здесь недоступен я для бредов бытия.
Весенней радости, пророческой печали
Здесь плещет светлая, немолчная струя,
В которой радуги алмазно заблистали.
Зеленоокая, лукавая змея
Здесь чертит чешуей, прочней дамасской стали,
Лазурные слова на пурпурной скрижали,
Змея премудрая, советчица моя.
С речами вещими и с тайною утешной
Нисходит здесь ко мне забвенье мглы кромешной,
И чаши золотой к устам близки края.
Я песни росные к фиалкам наклоняю,
Плетение оград узором заполняю
Великолепнее, чем дали бытия.
14 июня 1919
«Иссякла божеская жалость…»
Иссякла божеская жалость,
Жестокость встретим впереди.
Преодолей свою усталость,
Изнеможенье победи.
Ты – человек, ты – царь, ты – воин,
В порабощеньи ты не раб.
Преображенья будь достоин,
Как ни растоптан, как ни слаб.
14 июля 1919
«Душа немая, сострадая…»
Душа немая, сострадая
Чужим скорбям, поет свое,
Истомою благословляя
Разрушенное бытие,
И верит вещему обету,
В изнеможении горда,
Но снова устремиться к свету
Уж не захочет никогда.
12(25) декабря 1919
В усадьбу добралися мы,
Измучены в томленьи этом,
Во тьме и холоде зимы.
В тот год округа костромская
Приветила нас не добром.
Втеснилась школа трудовая
В наш милый сад, в наш тихий дом,
И оказался очень грубым
Педагогический состав,
От нас в усердии сугубом
И деревенской тоже власти
Понравилось поворовать,
А чьей тут больше было части,
Довольно трудно разобрать.
Здесь на зиму мы запирали
Одежду летнюю в запас,
И, вообще, все оставляли,
Но граждане нас проучили, —
Ах, отвратительный урок! —
И все, что можно, растащили,
Три пары было там сандалий, —
В числе другого взяли их,
Но я жалел для сельских далей
Моих ботинок городских.
Истреплешь жаркою порою, —
А уж не новые они, —
А новых в Питере зимою
Не купишь, – старые чини,
И вспомнил я былые годы,
Мои ботинки уложил,
Стопами голыми ходил.
И прежде костромской дорогой,
Храня былую простоту,
Ходил я часто босоногий,
И обувался на мосту,
Теперь два раза на неделе
И нынче ноги загорели
Босым ногам идти приятно
По глине, травам и пескам
Шесть верст туда, шесть верст обратно,
Да две версты до центра там.
Да что же в жизни неприлично?
И приходил в губисполком,
Хоть костромской, а не столичный,
Я постоянно босиком.
13(26) апреля 1920
«Мне говорит наставник мудрый…»
Что я – царевич. Шутит он?
Я – просто отрок чернокудрый,
В суровой простоте взращен.
Мне хорошо. По гордой воле
За плугом шел я, и устал.
Одежды сбросив, обнаженный,
Как раб, я шел в моих полях.
Лишь пояс был, из лент сплетенный,
Моим велениям покорный,
По тучной ниве плелся вол.
Я по земле сырой и черной
За тяжким плугом мерно шел.
Кнута я не взял, – только криком
Порой я подбодрял вола,
И в напряжении великом
