Уж не так сурова,
Уж она комола,
И убраться хочет.
Прыгая спросонок,
Ухмыляясь, мочит
Ноги ей росою,
Земною слезою.
20 ноября (3 декабря) 1926
С нею прокатиться, —
Пусть народ дивится:
Весла или парус.
За веслом стеклярус,
Надувает пышно, —
И скользит неслышно.
Да не будь же плох:
Станет миру жалко,
Коль тебя русалка
По стремнине вод
Понесет, заманит,
И с молодкой втянет
Заперта в сарай,
И одна томится,
И народ глумится:
– Ништо, поскучай!
21 ноября (4 декабря) 1926
«На поденную работу…»
На поденную работу
О сынке несет заботу:
Накорми, учи, одень.
Постираешь день, устанешь,
Спину ломит, ну так что ж.
Мужа нет, и жилы тянешь
Он румяный да веселый,
Набрался он свежих сил.
Босоногий, полуголый
Он все лето проходил.
Только все же в пионеры
Он не хочет поступить:
Не оставил нашей веры,
29 ноября (12 декабря) 1926
«Моя молитва – песнь правдивая…»
Моя молитва – песнь правдивая,
И жизнь моя трудолюбивая
Горела в ладанах святых.
Пускай для слабых душ соблазнами
Пылает каждая из книг, —
К Тебе идем путями разными,
И я в грехах тебя постиг.
И не лукавил мой язык.
Тебя хулою песнь прославила, —
Тебе слагалась песнь правдивая,
И жизнь моя трудолюбивая
Горела в ладанах святых.
6(19) декабря 1926
«Стих, как прежде, не звучит…»
Стих, как прежде, не звучит.
Струи, трели, рощи, дали
Свиньи грязные сожрали.
Светлых речек серебро
Топит вонькое добро.
А теперь он весь захаркат,
Навонял советский мат.
Прелесть песни соловьиной
Облита теперь уриной.
Романтичная луна
Тою ж влагою пьяна.
Слово «лик» звучало гордо,
А теперь нужна нам морда.
Ходит шкет под кустик роз,
Да, не любим мы шаблона,
Не хотим читать Надсона.
Этот чахленький Надсон
Уж навеки посрамлен,
И его мы кличем Надсон,
Чтоб покрепче надругаться.
7(20) декабря 1926
«И породисты, и горды…»
И породисты, и горды,
В элегантных сюртуках,
В лакированных туфлях,
Лошадиные две морды
Ржут в саду Шато-Гуляй,
Жрут котлеты де-воляй.
А кокотка-мазохистка
Твердо линию ведет,
Меньше тысчи не берет.
– Я, друзья, специалистка.
Так накажут, – что там ад!
11 (24) декабря 1926
«Фараон, фельдфебель бравый…»
Перекресток охранял.
И селедкой очень ржавой
Хулиганов протыкал.
Уважение к закону
Всем умеет он внушить.
19 декабря 1926 (1 января 1927)
«Из детства Клара мне знакома…»
Из детства Клара мне знакома.
Отца и мать я посещал,
И, заставая Клару дома,
С нее портреты я писал.
Достигнул я в моем искусстве
Высокой степени, но здесь
В сентиментальном, мелком чувстве
Вот эту милую девицу
На взлете рокового дня
Кто вознесет на колесницу
Окаменелого огня?
Её стремительно вела,
Какою страстью опьянила,
Какою радостью зажгла!
– Вы мне польстили чрезвычайно! —
Остановясь у полотна,
С какою-то укорой тайной
Вчера сказала мне она.
О, эта сладостная сжатость!
Тебе, ликующая святость,
Я неожиданно нашел.
Светло, торжественно и бело,
Сосуд, где закипают сны,
Невинно-жертвенное тело
Озарено из глубины.
22 декабря 1926 (4 января 1927)
«Хоть умом не очень боек…»
Хоть умом не очень боек, —
Ведь не всем умом блистать, —
До сих пор его не мог.
С ним попробуй в спор ввязаться!
Так куда ж теперь податься?
– Вот, видны, как на ладони,
И не стащат даже кони
Ни в болотину, ни в лес! —
22 декабря 1926 (4января 1927)
«Упоенный ядом власти…»
Упоенный ядом власти,
Но презренной, робкой страсти
Не подпавший никогда,
Что донес он до порога
Светозарного чертога
К часу грозного суда?
До последней самой складки,
Безупречные перчатки,
Где ж его злодейства? – Бредни!
Сорт простой, хороший, средний,
Не штафирка, не гусар.
23 декабря 1926 (5 января 1927)
Из старых былей
Пожал плечами, – нельзя не взять!
– Когда же будет мне решенье? —
Сухой ответ был: – Надо ждать.
Проситель каждый день приходит,
И слышит тот же все ответ,
И наконец на ум наводит
Его какой-то сердцевел.
Ведь надо ж дать, вам говорят.
Ну и давайте, хоть целковый,
Покуда не пойдет на лад. —
И точно, первая же взятка
Могла уж кой-что изменить, —
Чиновник, улыбаясь сладко,
Понятно стало все, что надо.
И для солидного доклада
Он документы достает.
25 декабря 1926 (7января 1927)
Царь Содома
Из воспоминаний
Когда я был царем в Содоме,
Я презирал Господень гнев.
В моем раззолоченном доме
Теснилось много милых дев.
Наложниц нежных было двести, —
Для упражнения едва:
Не часто был я с ними вместе,
Мне докучали их слова.
А чем я славен был в рассказах
И в мыслях Содомлян велик,
То был мальчишек черномазых
Да за дворцом зверинец шумный,
Весь полный буйных, диких сил:
Там жил и лев, и слон разумный,
И даже нильский крокодил.
И если был перед Всевышним
В растленьи тел тяжелый грех,
Я искупил его излишним
Разнообразием утех.
Я в благость Божию не верил:
Во всех сердцах царила мгла,
И я Господней злобой мерил
Мои содомские дела.
Мои невинные забавы —
Едва одно растленье в день —
Перед грозою Божьей славы
Ложились призрачно, как тень.
Господь, безжалостный Губитель,
Творец вселенских бед и зол,
К чему ж бы Он в мою обитель
Изобличителя привел.
Но Он пришел. Не в блеске молний,
Не в злом дыхании чумы, —
Полночной тишины безмолвней,
Неотразимей смертной тьмы,
Он посетил мою обитель,
Он поразил меня, – и я,
Пред ним склонился, вопия.
Ко мне прислали из Гоморры
Двух отроков: один, как все:
Улыбка, ласковые взоры,
Другой, – тот прибыл издалека,
Из целомудренной страны.
Еше не ведал он порока,
Как день в предчувствии весны.
И все чего-то он боялся,
Не понимал нескромных слов,
И боязливо озирался
В толпе шумливых шалунов.
Одежды ль снимет предо мною,
Вдруг запылает он стыдом,
Но, обнаженный, красотою
Так стройно возвышалось тело,
Что знойной страстью пламенела
Моя полуденная кровь.
Глаза полночные метали
Что забывал я все печали,
Труды державные и власть.
К его ногам мою порфиру
Я рад был с плеч моих совлечь,
И, поклоняясь, как кумиру,
У милых ног его возлечь.
Но поученьям страсти нежной
Он с отвращением внимал
И милый час, и неизбежный
Непониманьем ожидал…
«Умертвили Россию мою…»
Умертвили Россию мою,
Схоронили в могиле немой!
Я глубоко печаль затаю,
Замолчу перед злою толпой.
Спи в могиле, Россия моя,
До желанной и светлой весны!
Вашей молнии брызнет струя,
И прольются весенние сны.
И разбудят Россию мою,
Воззовут от могильных ночей!
Я глубоко тоску затаю,
Я не выдам печали моей.
Конец 1917 – 1920-e гг.
Басни
1 Ворона, лисицы и сыр
Давно всему известно миру:
Ворона сцапала кусочек сыру,
Залезла на сосну,
Поесть бы ей, да что-то клонит к сну.
И вот, сначала
Одна лисица прибежала,
Потом другая, третья, – вмиг
Одна ворона, сыру лишь один кусочек
На всех лисиц.
Кто выманит его без проволочек,
Кто всех перехитрит сестриц?
Ведь все твердят одно и то же:
– Ты голосиста и пригожа! —
И наконец
– Я знаю сырный клад. Лети со мной, ворона:
Во ржах закопан сырный клад во время оно.
Лети, красавица, да крепче сыр держи:
Не нам на ужин,
Он для прилипы нужен. —
И заманив ее, во ржи,
Ворону, сыр, – все схряпала плутовка,
Обделав дельце ловко.
Ворона,бойся ржи,
9(22) января 1925
В ней все крестьяне – бедняки;
А средняки
Да кулаки
Давно все растеряли перья,
Ощипаны живут,
Да сказы про себя плетут:
– Попались в сети,
Мотаемся на свете,
Покуда мыши нам голов не отгрызут. —
Тужит Пахом – как он пробьется зиму!
К богатому когда-то Климу
Приходит он просить муки,
И на пороге
Бух Климу в ноги.
Промолвил Клим: – Эх, глупы мужики!
Когда-то был я богатеем,
С вас шкуру драл,
Да кровь сосал.
Теперь не то: мы правду разумеем.
Поверьте мне: ни вы, ни мы не разжиреем,
Пока веще коммун не заведем. —
Дивится тем словам Пахом:
– Уж если ты, кулак, быть хочешь коммунистом,
То кто же даст нам хлеба в долг? —
А Клим, как волк,
Зубами щелк,
И отвечал Пахому длинным свистом.
Вот, ежели во всех краях
Все люди станут коммунисты,
Какие ж мы тогда везде услышим свисты
В ответ на просьбы о займах!
12(25) января 1925
3 Готтентотская мораль
Какой-то готтентот, пленившийся турнюром
Чужой жены, ее украл, —
Поддался страсти к авантюрам:
И забавляяся подругой толстозадой,
Провел он год с немалою усладой.
Но наконец
Нашелся и другой такой же молодец.
Однажды готтентот, ушедши на охоту,
Весь день прошлялся по болоту,
Идет домой,
И предвкушает радость.
Но что за гадость!
Шалаш пустой,
Лишь на песке остался отпечаток
Двух пар здесь пробежавших пяток.
Бедняга поднял вой:
»Жена моя с разбойником сбежала!
Какой же он подлец! И как ее мне жаль!
Скотом уведена моя овечка!»
Отсюда и пошло словечко
Про готтентотскую мораль.
Да и у нас ведь не иначе,
Крестьянин Клим
На краденой куда-то ехал кляче,
Но к вечеру устал,
И задремал,
И по такой причине
Забрался в лес,
В дупло залез,
А клячу привязал к осине.
Случился здесь голодный конокрад,
И жалкой кляче был он рад,
Украл и скрылся.
Поутру Клим выходит из дупла,
Увидел, – клячи нет, – и рассердился:
»Ведь лошадь не сама ушла!»
И не подумал он, что так ему и надо,
И проклинать он начал конокрада.
Таких примеров здесь найдешь
А если счет им подведешь,
То скажешь: – То-то!
Не обижать бы готтентота!
4(17) февраля 1925
4 Дуб и тростник
Известно всем о том,
Как спорил гордый Дуб со скромным Тростником.
Но все ж обоим был конец не вовсе разен:
От бури Дуб свалился, безобразен,
Разросшийся превыше всяких норм,
И свиньям в желудях нашелся сытный корм,
Хоть желуди и были мелки,
А ствол
Пошел
На очень прочные поделки.
Тростник же срезан был, и стал он палкой, —
Удел, не знаю, славный или жалкий.
Поверьте мне:
Уж кто там чем там ни кичится,
Но всякий в деле пригодится
В коммунистической стране.
Красуйся и греми,
Но осторожней будь, и, желуди роняя,
Свиней не раскорми, —
Ведь свиньи буржуазны,
И все дела их безобразны.
И третья: до поры,
Коль нравится, сгибайся,
Но палкой станешь, так старайся,
Бей буржуазные ковры.
9(22) января 1925
И быстрым бегом, и статьями.
И точно, был на загляденье конь:
В глазах – огонь,
И хвост трубою,
И шея крепкая дугою,
Спина сильна и широка.
Могучего носил он седока
На мирном и на бранном поле,
Всегда его послушен воле.
Седок доволен был конем
Ему покорным,
Поил его и медом, и вином,
Кормил зерном отборным.
От зависти взревели лошаки:
– Мы не потерпим зла конизма!
Верней, научнее заветы лошакизма! —
И скалили клыки.
Вступил на скользкий путь дискуссий,
Но, закопыченный, устал,
И зачихал.
– Наш доблестный товарищ болен сапом! —
Ревут все лошаки. Развязка не долга:
Сгрудившися, берут его нахрапом,
Да и ведут лечиться в дальние луга.
Я видел иногда: мальчишка,
Изрядный шалунишка
Капризничает и шумит,
Кричит,
Визжит,
Но няня строгая подходит,
И за руку его подалее уводит:
Короче говоря,
Вот какова мораль у этих басен:
Когда даешь уроки Октября,
То будь в отъезд согласен.
8(21) января 1925
6 Недоразумение с Невою
Перетерпев судеб удары,
Мы в удареньях знатоки.
Хотя и храбры, но жидки,
И также знаем мы, что все напитки
Бывают жидки,
Какой ни примешай к ним густоты,
И если говорим мы про хвосты,
Так мы не говорим: прохвосты,
Все эти истины, конечно, просты,
И ведомы, бесспорно, всем.
Чтоб присказка была, потом же будет сказка,
Нева не хочет быть Невой,
Уж каламбур наскучил ей избитый,
И плещется она волной сердитой,
Когда ей пушки
