Людмиле, и об инженере Шпруделе, который явно ухаживал за Людмилою.

Ельцов говорил:

– Нет, что ты там ни говори, а не нравится мне этот заграничный инженер, этот ваш благовоспитанный Шпрудель.

Александра, может быть, из сочувствия к роману сестры Людмилы, считала нужным заступаться за Шпруделя, хотя он и ей самой не нравился. Она говорила не совсем уверенно:

– Он очень милый. Такая возвышенная, нежная душа! Любит стихи, природу, музыку. Так хорошо знает Шиллера, даже в русских переводах! Так хорошо изучил русский язык!

– А мне он не нравился и не нравится, – говорил Ельцов. – Не могу тебе сказать, как мне досадно, что Людмила любит эту ходячую цитату, мне иногда хочется ударить его. Особенно, когда он из Шиллера декламирует.

Александра, сдержанно улыбаясь, сказала:

– Что ты говоришь, Володя! Как можно!

– И твой отец его не любит, – сказал Ельцов.

Это было очень значительным аргументом.

Отец редко высказывал свои мнения и не давил никого своею волею, но его слова, мнения, взгляды очень замечались и ценились детьми.

Как всегда бывает у замужней сестры по отношению к младшей, Александре хотелось, чтобы и Людмила устроила свою судьбу. Поэтому ее очень огорчала холодность отца к Шпруделю. Утешая себя и Людмилу, она думала, что отец еще мало знает Шпруделя и только потому так холоден к нему.

– Как бы то ни было, – говорил Ельцов, – советую тебе быть с ним осторожнее и не болтать лишнего.

Александра внимательно посмотрела на мужа. Хотела сказать что-то. Но в это время подошел к ним младший брат, веселый, простодушный подпоручик, Сережа. Он спросил:

– Это вы про кого? Про Шпруделя? Гейнрих – премилый малый, я его очень люблю. Ей-богу, хоть он и немчура.

Ельцов сказал сдержанно:

– Да, он умеет вкрадываться в доверие к людям. Но меня-то он не обманет.

IV

Гейнрих Шпрудель, запасной лейтенант германской армии, служил инженером на одном из здешних заводов. Жил он в этом городе уже года два. Он был молодой высокий голубоглазый немец. Легко знакомился с людьми. Особенно много знакомых было у него в военной среде. Так как он был иностранец, то его очень охотно принимали во всяком обществе. Никому не казались странными ни его расспросы о разных делах, военных и гражданских, ни его любовь к прогулкам.

Он был влюблен во вторую дочь генерала Старградского, Людмилу. Изо всех здешних барышень эта спокойная, уравновешенная девица казалась ему наиболее подходящею к идеалу той скромной и степенной женщины, которая, «дом украшая изяществом строя, не знает покоя». И хотя она была русская, но он думал, что в Германии она станет такою же хорошею женою, матерью и хозяйкою, словно в Германии и выросла.

Сидя с нею на скамейке перед цветочною куртиною, он говорил:

– Мне очень горько, что твой отец меня не любит.

Людмила отвечала со своим обычным спокойствием:

– Папа вообще очень сдержанный человек.

– Со мною он особенно холоден, – говорил Шпрудель. – Он слишком патриот. Хотя мы ему еще и не открыли нашей любви, но он догадывается. Ему досадно, что дочь боевого русского генерала любит немца.

– Папа узнает тебя поближе, – уверяла Людмила, – и поймет тебя.

– Я боюсь, – сказал Шпрудель, – что он будет настаивать…

Людмила слегка покраснела и сказала:

– Я люблю тебя, и никто мне не помешает. Я уверена, что папа не будет ставить мне препятствий. Но если бы даже… – нет, ничто на свете не разлучит меня с тобою.

Она прижалась к его плечу, и сквозная тень листвы покрыла ее разнеженное лицо веселыми солнышками.

V

Раиса и Уэллер, высокий, сильный и очень спокойный молодой красивый англичанин, вдвоем играли в теннис. Уэллер выиграл несколько раз подряд. Раиса бросила ракетку на песок.

– Довольно, – сказала она, – я устала.

Она села на скамью перед площадкою. Продолжая начатый еще до игры разговор, она сказала с выражением кроткого упрека:

– Вы ни во что, ни во что не верите.

– Это не совсем так, Раиса, – возразил Уэллер. – Я верую, как должно верить. Но в предвещательные сны…

– Мои сны всегда сбывались, – сказала Раиса.

В ее словах была такая кроткая уверенность, что Уэллер невольно улыбнулся. Он сказал:

– Сбывались, конечно, Раиса, но кроме тех, которые не сбывались.

Раиса тихо покачала головою и сказала:

– Мне ужасно досадно на себя, что я вам рассказала мой вчерашний сон. Еще хорошо, что я не сказала вам, на кого был похож светлый воин моего сна.

– А на кого? – спросил Уэллер. – Скажите, Раиса, прошу вас.

Раиса молчала и счастливыми глазами всматривалась в кусты жасмина за теннис-гроундом. Уэллер улыбаясь сказал:

– Надеюсь, он не на меня был похож?

Раиса покраснела очень и отвернулась. Уэллер понял, что угадал. Ему стало радостно, но в то же время он упрекал себя, зачем он своими словами заставил Раису так покраснеть.

Раиса сказала тихо, и слезы слышались в ее голосе:

– Я рассказываю, а вы смеетесь.

Уэллер смутился.

– Простите, Раиса, – сказал он, – я улыбался не потому, что хотел смеяться над вами. Я улыбался своим мыслям и воспоминаниям. Смеяться над вами я не могу, потому что я люблю вас.

Он смотрел на нее разнеженными глазами. И правда, в эту минуту вспомнились ему милые и смелые девушки его далекой родины, вспомнились его ласковые сестры с такою же кроткою уверенностью таких же синих глаз. Он были так же набожны, как Раиса, и так же любили читать благочестивые книги. И были такие же веселые, кроткие, и порою неожиданно вспыльчивые, как Раиса.

– Люблю, – повторил он тихо.

Раиса повернула к нему раскрасневшееся лицо. Посмотрела на него, счастливо улыбаясь, как смотрят на солнце, – радостно и трудно. Сказала застенчиво:

– Нет, нет, не говорите мне об этом. Вы все от рассудка. А я молюсь и знаю, что моя молитва услышана.

– Хорошо, Раиса, вы – счастливая, – говорил Уэллер. – И вы напрасно думаете, что я не верю правде ваших слов. Но ведь сон ваш можно растолковать как угодно. Ну скажите, что предвещает тот сон, который вы мне рассказали.

– Что-то страшное, – сказала Раиса.

– А что именно? – продолжал спрашивать Уэллер.

Раиса застенчиво улыбнулась и сказала:

– Не знаю. Я спрошу сегодня у Никандра, – он так все понимает.

Уэллер досадливо пожал плечами. Он уже видел несколько раз у Раисы странника Никандра и не мог понять, что милая и чуткая Раиса находила привлекательного в этом простом, полуграмотном мужике. Ему не хотелось спорить с Раисою, но все-таки он не мог удержаться от того, чтобы не сказать:

– Как всегда, Раиса, вы увлекаетесь. Ваш Никандр – лукавый, хитрый, но совершенно невежественный человек.

Раиса с упреком посмотрела на него. Что значит невежественный? Разве для святости нужны книжные знания и научения профессоров?

Разве Бог не открывается простым людям и детям? Какая гордость человеческого ума! В этом мире, где все сияет и радуется простодушно, и небеса развертывают свой синеющий покров над широкою далью долин, всегда думать о бедной человеческой науке!

– Вы – рационалист, – сказала Раиса, – и я вас не люблю.

– Не ошибаетесь ли вы, Раиса? – улыбаясь, спросил Уэллер.

– Нет, не ошибаюсь.

И, увидев подходящих к ним Людмилу и Шпруделя, она сказала:

– Вот, спросите Людмилу или Шпруделя, они вам тоже скажут, что вы – рационалист.

Людмила, улыбаясь, спросила:

– Раиса, ты опять на него нападаешь?

А Шпрудель принял сторону Раисы. Он говорил:

– Конечно, Ричард, вы – рационалист. Вы слишком привязаны к земным ценностям, и для вас трудно следить за крылатыми мечтами и за высокими духовными устремлениями Раисы. Туда, «высоко над бездной пространств и времен», вы не последуете за Раисою.

– Не ошибаетесь ли вы, Гейнрих? – флегматично повторил Уэллер.

– Думаю, что нет, – говорил Шпрудель. – Вы способны дремать, когда Раиса играет или поет.

Но это уж показалось Раисе несправедливым. Она живо сказала:

– Нет, он слушает внимательно.

Шпрудель, увлекаясь своим красноречием, продолжал:

– На одно и то же явление вы и Раиса реагируете совершенно различно. Одни и те же ворота ведут вас к законам, Раису к вольной природе. Вы – отвлеченный мыслитель, и о таких, как вы, Шиллер справедливо сказал, что они весьма часто имеют холодное сердце.

Раиса засмеялась и сказала:

– Слышите, бедный Уэллер, у вас холодное сердце.

А Шпрудель, как поставленный на рельсы, катил дальше, и самый голос его приобретал все более машинный оттенок. Он говорил:

– Потому что они расчленяют впечатления, которые способны тронуть душу только в целом. Но вы на меня не сердитесь. Вы – славный малый и отличный товарищ.

Уэллер саркастически усмехнулся, поклонился и сказал:

– Благодарю. Прикажете ответить вам тем же?

В тоне его голоса было что-то неуловимо дерзкое, так что Шпрудель досадливо поморщился. Людмиле показалось, что молодые люди готовы поссориться. Она торопливо сказала:

– Юноши, не ссорьтесь! Шпрудель, не нападайте на Уэллера.

Шпрудель вспомнил соответствующую, как ему казалось, случаю цитату из Шиллера:

– «Даже из рук недостойных истина действует сильно».

Цветы позднего лета благоухали так нежно и тонко, и так безоблачна была безбрежная лазурь, только что омытая недавно прошедшим дождем, и так свежо и молодо зеленел весь сад, что Раисе и самые высокие слова казались грузными и неуклюжими, когда они падали из уст Шпруделя. Она вздохнула и подумала: «Бедная Людмила!»

Уэллер пожал плечами и холодно спросил:

– Уверены ли вы, Гейнрих, что устами вашими говорит истина?

Шпрудель продолжал цитировать:

– «Истины оба мы ищем, – сказал Шиллер, – ее ты ищешь в природе, я ищу в сердце, и верь, что мы оба ее найдем».

Сергей подошел и слушал с улыбкою.

– Опять из Шиллера? – тихо спросил он Раису.

Раиса молча кивнула головою. Сергей весело сказал Шпруделю:

– Он – ужасный колбасник, ваш Шиллер.

Шпрудель очень обиделся за Шиллера, но вспомнил из него же убийственную цитату:

– «Есть люди, которые потому бранят граций, что никогда не были ими обласканы».

Сергей засмеялся.

– Ну, это антимония на постном масле. Сестры, мама вас зовет зачем-то.

VI

Шпрудель и Уэллер остались вдвоем. Шпрудель чувствовал себя уязвленным. Ему хотелось сказать Уэллеру что-нибудь неприятное. Он сказал:

– Друг мой, мне жаль вас.

– Тронут, – отвечал Уэллер.

– Вы любите Раису, – говорил Шпрудель. – Но она ответит вам, как возлюбленная рыцаря Тогенбурга: «Сладко мне твоей сестрою, милый рыцарь, быть, но любовию иною не могу любить».

Уэллер сделал ледяно-холодное лицо и сказал:

– Друг мой, позвольте мне сказать вам пару дружеских слов.

– Пожалуйста, – сказал Шпрудель, зло усмехаясь.

– Я – очень спокойный человек, – говорил Уэллер. – Но есть вещи, которых я не люблю.

Шпрудель насмешливо засмеялся.

– Как и всякий. Вы не открыли мне ничего нового.

– И не собираюсь, –