Михаил.

XXIV

Тихо спрашивает Лилит:’

— Михаил, ты ее любишь?

Михаил (отвечает). Люблю.

Лилит. Ты ее любишь. Я сегодня стояла перед нею на коленях. Я поцелую, склонясь до земли, ее ноги. Не бойся, Михаил, я не убью ее. Я не ревную. Все, что ты любишь, для меня свято. (Тихо уходит.)

Михаил (зовет негромко). Лилит!

Лилит не отвечает и уходит.

Михаил. Лилит! Какая ты странная!

XXV

Заря догорела. Сумерки сгущаются. Из дому выходит Катя. В прохладе и прозрачности ясного вечера отчетливо слышит Михаил, как скрипнула ступенька террасы, как на дорожке шелестят песчинки под босыми Катиными ногами. Сладостно холодея от восторга и печали, Михаил улыбается Кате.

Катя (молча обнимает Михаила, плачет и говорит). Я не разлюблю тебя никогда, никогда. На жизнь и на смерть мы с тобою вместе.

Михаил. Вместе. Умрем вместе. Я не могу жить без тебя. Лучше умереть. Все в этой жизни так противно.

Катя. Я не хочу умирать, Миша!

Михаил. Что же нам делать?

Катя. Я еще так мало жила. Я еще хочу жить. Не надо смерти. Брось тот яд, который ты принес.

Михаил. Катя, разве страшно умереть вместе? Как умер этот день, и мы умрем. Разве тебе страшно умереть со мною?

Катя. Я хочу жить. Счастия хочу и победы над жизнью. Мы молоды и сильны, и победим. Разве не мы хозяева жизни? Разве не нам принадлежит завтрашний день, когда мы будем сильны и свободны?

Михаил. Катя, ты же сама говорила, что нам надо умереть! Соглашалась со мною. А как до дела дошло, так ты и на попятный двор. Трусиха!

Катя. Я не трусиха. Умереть не страшно. Никакой храбрости не надо. Для жизни больше надо храбрости.

Видно, что Михаил обиделся. Тяжелая пауза. Катя в замешательстве. Порывается сказать что-то и не знает, как начать.

Михаил (долго и сурово молчит. Наконец говорит угрюмо). Я могу и один.

Катя (плача). Глупый, не надо! Не надо умирать. Разве для того пришли мы на эту землю, чтобы умереть так рано? А где же та красота, которую ты должен повесить над безднами на паутине из стальных канатов? А где та жизнь новая, прекрасная, свободная, счастливая, которую мы с тобою должны создать? Михаил, прекрасный мой, мы должны жить.

Склоняется к его коленям и целует его руки. На сцене совсем стемнело.

Михаил. Тогда уйдем отсюда вместе.

Катя. Нам еще учиться надо. Куда же мы пойдем? Я тебе только мешать буду. В годы борьбы и достижений ты должен быть один и работать, а я буду ждать. Тридцать лет готова ждать, как в английском романе. (Плачет и смеется.)

Михаил. Я поступлю в институт, ты — на курсы.

Катя. Я — маленькая глупая девочка. Книги — хорошо. Ах, как много в них хорошего! Учиться, узнавать — какая в этом радость! Но это и такой большой, большой труд. Если я буду сидеть у тебя на коленях, как же ты будешь учиться? Мы будем ждать.

Михаил. Чего ждать?

Катя. Пока мы будем сильными.

За сценою слышен голос Чернецова:

— Михаил, где же ты?

Михаил. Я буду сильным. Я буду сильным. Я вернусь к тебе победителем. Если мы не сумели умереть, мы будем жить, — и победим. (Порывисто целует ее и убегает.)

XXVI

Катя (плачет долго и напевает тихо, сидя на ступеньке террасы и покачиваясь).

Если б, сердце, ты лежало

На руках моих,

Все качала бы, качала

Я тебя на них,

Словно мать дитя родное

С тихою мольбой, —

И затихло б, ретивое,

Ты передо мной.

Но в груди моей сокрыто,

Заперто в тюрьму,

Ты доступно, ты открыто

Одному ему.

XXVII

Входит Лилит. Говорит негромко:

— Катя, не плачь. Не стоит плакать. Хочешь, я тебя утешу?

Поднимается луна. Катя быстро встала со ступеньки и прислушивается. Тихий голос Лилит кажется ей чужим и незнакомым.

Робко и тихо спрашивает Катя:

— Кто это? Кто здесь?

Лилит. Это я, Лилит.

Катя. Ах, Лилечка! Я тебя не узнала.

Лилит. Ты подремли, я тебя утешать буду, песенку спою.

Катя. Чем ты меня утешишь?

Лилит. Смотри, какие у меня большие глаза, какие у меня тонкие руки. Смотри, какая сказка я, тихая, лесная. Сядь здесь, на ступени, и дремли. (Усаживает Катю на ступеньки террасы, сама садится у ее ног и нежно гладит ее руки. Напевает тихо.)

Острою секирой ранена береза,

По коре сребристой покатились слезы.

Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй,

Рана не смертельна, вылечишься к лету,

Будешь красоваться, листьями убрана,

Лишь больное сердце не залечит раны.

Склоняется тихо и целует Катины ноги.

Катя (сидит неподвижно, как зачарованная, и говорит, — и страх слышен в ее голосе). Лилит, что ты делаешь? Не пугай меня, сказка моя милая, мечта моя лунная. Зачем ты целуешь мои босые ноги? Они в пыли.

Лилит. Ведь и я его люблю.

Катя. Ты? Михаила? (Быстро встает.)

Лилит (осталась у Катиных ног и отвечает ей). Да. А он на меня и смотреть не хочет. А ведь я же не плачу!

Катя. О, ты его любишь! Ты смеешь его любить!

Лилит. Глупая, чего же ты сердишься? Ведь я тебе не мешаю. Люби его, люби моего милого.

Катя. Ты не смеешь его любить! Он мой.

Лилит. И пусть будет твой. И возьми его. Я ведь ничего не требую. Я только люблю.

Катя. Никому его не отдам.

Конец первого действия.

Действие второе

I

Прошло четыре с половиною года. Конец декабря. Зимний день, морозный, белый, ясный. Рогачевы живут в городе, и Катя еще у родителей, хотя им и хочется поскорее выдать ее замуж.

Рогачевы влачат странное существование людей, проживающих последнее. Рогачев служит по выборам. Получает жалованье, которое кажется ему ничтожным. К службе он относится небрежно, да и ладить с людьми не умеет. Им недовольны и вторично не выберут.

Имение, конечно, в упадке, — обременено долгами, не раз назначалось к продаже, но пока Рогачевым удавалось кое-как спасать имение. Теперь окончательное разорение близко, и Рогачевы мечтают выдать Катю замуж за Сухова, надеясь, что он поможет им освободить имение хоть от части долгов. Городская квартира Рогачевых обставлена старыми вещами, вывезенными из имения, дорогими и интересными. Нет нагромождения вещей, и вся обстановка обличает хороший, строгий вкус.

Катя выросла, похорошела. Ей уже двадцать лет. Она — сильная и здоровая девушка. Теперь она обвеяна мечтами и все время находится в мечтательно-эротическом настроении. Она уже не такая смешливая, как прежде, но все еще веселая и жизнерадостная. Ей жалко родителей и хочется спасти имение, но она верит в победу свою над жизнью.

Михаила она любит по-прежнему нежно. Темная страстность томит ее, но сближения с Михаилом она боится, — боится помешать ему стать сильным и свободным, истинным господином жизни.

Посредине комнаты Катя стоит одна. В ее руках красиво переплетенная книга — собрание стихов Зинаиды Гиппиус. Стоя лицом к только что раздвинувшемуся занавесу, Катя говорит, читая название стихотворения:

— «Любовь — одна».

Прижимает открытую книгу к груди и смотрит прямо перед собою. Мечтательная и немного испуганная улыбка на ее губах, и кажется, что стена перед нею развеялась и что она глядит в глаза многих, в темноте широкого театра ожидающих ее слов. Потом она опять поднимает раскрытую книгу и медленно, громко читает волнующие ее слова:

Единый раз вскипает пеной

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь — одна.

Мы негодуем, иль играем,

Иль лжем, — но в сердце тишина,

Мы никогда не изменяем:

Душа одна, — любовь одна.

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,

Проходит жизнь… И в жизни длинной

Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном — бесконечность,

Лишь в постоянном — глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И все ясней: любовь — одна.

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа верна,

И любим мы одной любовью…

Любовь одна, как смерть одна.

II

Рогачева (ничуть не изменившаяся за эти годы, выходит и говорит Кате). Я думала, Катя, ты с кем-нибудь разговариваешь. А это ты стенкам стихи читаешь. Нашла занятие!

Катя (смотрит на мать, словно разбуженная, и говорит). Каким стенкам? Разве там стена?

Рогачева. А что же там?

Катя (мимо стен комнаты, всматривается во что-то, чего не видит ее мать, делает широкий жест и говорит). Там люди, там жизнь!

Рогачева. Ну, пусть там, за стеною, люди, — нам-то что до них! Много их, всяких людишек.

Катя рассеянно улыбается и опять стоит молча, не глядя на мать, всматриваясь во что-то далекое, — и кажется, что раскрываются перед нею неизмеримые дали жизни.

Рогачева (бестолково и взволнованно мечется вокруг нее, заходит то с одной стороны, то с другой, старается заглянуть в Катино лицо сбоку, но почему-то не решается стать перед нею, между ее неподвижным взором и темными ее видениями. Наконец она говорит досадливо и робко). Катя! Катя! Ну куда ты смотришь? Что ты в стену-то уставилась? Что мать пугаешь?

Катя (поворачивается к матери и говорит). А здесь мама, папа, милая старушка няня, — маленький мир. Маленький мир, но липкий. Глупое сердце привязчиво. Свой домик, свои вещицы, старые, милые, своя землица, — какое глупое сердце! Тропинки, по которым я босиком ходила, земля родная. Ах, маленький мир! Милый, тесный, замкнутый в себе. И для тебя, маленький, я должна что-то сделать, успокоить их, которые ждать не могут. Ты взял меня в плен и не выпускаешь.

Рогачева. Стихов начиталась. Ах, Катя, Катя!

Катя. Что, мама?

Рогачева. Ты, Катя, похорошела, выровнялась. Тебе замуж пора выходить.

Катя. Скучно, скучно, мама! И ты, мама, и отец, оба вы теперь только об этом со мною и говорите.

Услышав, что Катя говорит понятными ей словами, Рогачева успокоилась, села и говорит:

— Да как же не говорить-то, если это — правда! Конечно, пора! И есть за кого, слава Богу.

Катя. Ах, старички мои милые, скучно мне с вами!

Во все время разговора с матерью Катя беспокойно переходит с места на место, то сядет, то опять встанет. Книгу она положила на стол, но иногда возвращается к ней, рассеянно перелистывает ее и опять оставляет. То вещь какую-нибудь переставит с места на место, то в зеркало посмотрится.

Рогачева. Что ты, Катя, все твердишь — скучно да скучно! Почему же тебе, Катенька, милая моя, с нами скучно уж так?

Катя. Да вот потому, что однообразные вы очень и слабые…

Рогачева (начиная кипятиться, горячо говорит). Что значит слабые? Чего же ты от нас хочешь? Что нам делать? Горы ворочать? Гор никто не ворочает.

Катя. Да, гор никто не ворочает. Вы — милые, но уж очень слабые.

Рогачева. Заладила одно — слабые! Вот обвинение странное!

Катя. Да я, мама, не обвиняю.

Рогачева. Не может же твой отец омужичиться и гроши из земли выколачивать, точно какой-нибудь кулак деревенский! У него не такой характер. Да он, наконец, не так и воспитан.

Катя (рассеянно улыбаясь, говорит тихо). Да, совсем не так.

Рогачева (помолчавши немного и пытливо глядя на Катю, говорит мягким, убеждающим тоном). Выходила бы ты, Катя, за Владимира Павловича. Человек он хороший, добрый, простой, сердечный. Стоит на