Да, ты любишь Михаила.

Катя. Я знаю, он любит меня. Но еще не знаю, что для него лучше, остаться ли с тобою или со мною жить. Если так для него и для тебя будет лучше, я готова опять уйти от него.

Лилит. Михаил всегда и во всем верен. Он любит только тебя.

Катя. А иногда мне кажется, что ты, Лилит, вредно влияешь на Михаила. Эта мечтательность, эта экзальтация! Хоть бы эта комната! Какой траурный вид! Точно взято с одной из твоих картин. Недостает только гроба и катафалка. Я думаю, для него это вредно.

Лилит. Все мы в жизни вредны друг для друга. Но ты не бойся, я уйду.

Катя. Ты говоришь — уйду. Однако ты не уходишь! Почему же ты не уходишь? Чего же ты ждешь?

Лилит. Я уйду от Михаила в тот самый день, когда ты уйдешь от своего мужа и вернешься к Михаилу.

Катя. Ты должна уйти раньше, Лилит.

Лилит. Зачем? Эти несколько дней отчего не пробыть мне с ним? Я беру только то, что ты бросаешь. Я ничего ни от кого не отнимаю.

Катя (угрюмо). Какое смирение!

Лилит. Не сердись, Катя. Не стоит.

Катя. Ты хочешь показать Михаилу, что приносишь себя в жертву. Но это неправда. Я принесла в жертву эти восемь лет, а не ты. Моя измена Михаилу была только внешняя, и он знает это. Чтобы в тяжелые годы борьбы он был свободен и спокоен, я ушла от него. Но он верил в меня и знал, что я вернусь к нему, как только он позовет меня. Я притворствовала эти годы, чужою жила жизнью, подобием жизни, и была как неживая, ласкала нелюбимого мужа, улыбалась постылым людям, немилому рождала мужу детей и носила личину нежной матери, верной жены, любезной хозяйки, очаровательной дамы. И все это я делала только для Михаила. Только его любя, я совершала этот обряд пустой жизни. В этом был подвиг мой, моя жертва, мое двойное бытие. И оно приходит к концу.

Лилит. Не надо говорить о жертвах. И ты, Катя, не будь такою гордою. Не стоит.

Катя (смотрит на Лилит угрюмо, смеется тихо и потом говорит). Я знаю, на что ты надеялась.

Лилит. Знаешь? Так скажи мне. Я сама не знала этого и не знаю. На что же я надеялась?

Катя. Ты надеялась, что Михаил привяжется к тебе, что он тебя полюбит и оставит у себя, а меня отвергнет.

Лилит. Может быть. Мало ли на что мы надеемся! Мало ли о чем мечтаем! Жаждем чуда, — и нет для нас чуда. Бедные мы!

Острою жалостью к себе и к Лилит пронизано Катино сердце. И говорит Катя:

— Лилит, правда, бедные мы. (Обнимает Лилит и плачет.)

Лилит. Не плачь, Катя, не надо. Ты придешь к нему, веселая и счастливая, а я уйду. Не плачь, утешься, верь.

Катя. Будет, будет счастливая жизнь! Конец третьего действия.

Конец третьего действия

Действие четвертое

I

Прошел один день.

Комната в доме Сухова. Обстановка безукоризненная. Ни один предмет не оскорбляет строгого вкуса, но кажется, что и любимых предметов здесь нет. Ничего индивидуального, особенного, обличающего пристрастие к чему-нибудь. Как будто хозяева этого дома живут здесь только временно, правда, тратя большие деньги на обстановку и на приличный образ жизни, но совсем не заботясь о завтрашнем дне. И потому многие предметы кажутся не употребляемыми, поставленными только потому, что так принято и красиво.

Катя одна. Стоит посреди комнаты, словно ждет чего-то. Потом медленно и спокойно идет к столу, садится и раскрывает книгу.

Рогачева (осторожно входит и вкрадчиво говорит). Катя, ты одна?

Катя. Как видишь, мама, одна. (Закрывает книгу.)

Рогачева. Ну вот и превосходно. Катя, я должна поговорить с тобою серьезно. Надеюсь, ты выслушаешь меня внимательно.

Катя. Мама, этот разговор, может быть, не так уж необходим.

Рогачева. Нет, Катя, это очень важно.

Катя (говорит со скучающим видом). Я слушаю, мама.

Рогачева. Катя, опомнись, пожалей себя! Что ты делаешь?

Катя (принужденно улыбается и говорит). Что же я особенного делаю?

Рогачева. Твое поведение занимает весь город.

Катя. Весь город всегда занимается чужими делами.

Рогачева. Только Владимир Павлович еще ничего не знает. Но каково ему будет узнать это! Ведь это же скандал!

Катя. Ах, мама! Что ты называешь скандалом?

Рогачева. Ты каждый день бываешь у Михаила Алексеевича. Наконец, уж ни для кого не секрет, что ты им увлечена. Только бедный Владимир Павлович ни о чем не догадывается. Он так доверчив!

Катя. Он узнает.

Рогачева. Подумай, Катя, ведь ты замужем, ты — мать. Твой муж занимает такое положение в обществе…

Катя. На что мне это положение?

Рогачева (не слушая, продолжает.) …При положении твоего мужа, если ты не порвешь с Михаилом немедленно, ведь это же будет скандал на весь свет!

Катя (отвечает равнодушно). Пусть говорят, что хотят, мне-то что!

Рогачева. Катя, неужели тебе не жаль бедного Владимира Павловича?

Катя. Мама, ведь вы все знали, что я люблю Михаила. Вам захотелось очень, чтобы я вышла за Владимира Павловича. Вот, я сделала по-вашему. Но я и его не обманывала. Я тогда же сказала ему, что уйду от него, когда захочу.

Рогачева. Но вы с ним так хорошо жили! Все думали, что ты любишь своего мужа.

Катя. За что ж мне было его ненавидеть? Но любить! Нет, я его не любила, никогда не любила.

Рогачева. Ты была с ним так ласкова!

Катя (говорит с досадою и раздражением). Да, да, была. О темная страстность, какою дорогою ценой мы за нее расплачиваемся! Но это наконец пора кончить.

Рогачева. А твои дети, Катя! Подумай о твоих несчастных детях. Неужели тебе их не жаль?

Катя. Несчастные! Чем они несчастны, эти маленькие? Вздор какой! Я уйду из этого дома к Михаилу. Уж не могу я больше терпеть этого притворства.

Рогачева (восклицает с пафосом). Катя, ты этого не сделаешь! Нет, не сделаешь! Я этого не допущу! Пока я жива, ты этого не сделаешь!

Катя. Милая мама, как можешь ты мне в этом помешать?

Рогачева (говорит повышенным голосом, делая забавно-торжественные жесты). Я лягу перед тобою на пороге этого дома, и только через мой труп ты уйдешь отсюда!

II

Крадущеюся походкою входит бонна. Она высокая, костлявая, сухая девица лет тридцати, из обруселых немок, «вполне приличная», как говорится в газетных объявлениях. Лицо у бонны длинное, сухое, желтое, постное, но сладкое. Глаза рыбьи, с застывшим выражением тупого любопытства. Уши торчат. Нос длинный и острый. Светлые, жиденькие волосы причесаны гладко. На плоском лбу совершенно явственно написано: сплетница. И даже все боннино платье шумит сплетнею.

Рогачева вздрагивает и застывает в неловко-торжественной позе.

Бонна (говорит кисло-сладким голосом). Извините, пожалуйста, Екатерина Константиновна.

Катя (спрашивает досадливо). Что такое? Что вам надо?

Бонна. Простите, Екатерина Константиновна, я думала, вы одни. Я хотела насчет Павлушиных башмаков. Но это не к спеху. Извините. (Уходит.)

Катя. Эта дура за мною подсматривает и подслушивает.

Рогачева. Женщина в твоем положении должна вести себя так, чтобы за нею нечего было подсмотреть и подслушать. (Она сбита с высокого тона и переходит на слезливый.) Катя, хоть родителей своих пожалей, меня и своего бедного отца.

Катя (смеясь и плача, обнимает мать и говорит ей укоризненно и нежно). Милая мама, смешная моя старушка, скучно мне говорить.

Рогачева (говорит слезливо). Владимир Павлович так много для нас сделал!

Катя быстро уходит. На пороге встречается с Суховым, но не останавливается.

III

Сухов очень располнел. Имеет вид любезного, деятельного, счастливого и самодовольного человека. Любит выражаться красноречиво и кругло, — думает, что искусство произносить речи скоро может ему пригодиться. Иногда он даже увлекается своим красноречием. На службе он поставлен очень хорошо, и его всегда имеют в виду, когда думают о замещении какой-нибудь высшей должности. Он по-прежнему совершенно уверен во всем своем — в своем положении, в своем богатстве, в своей жене. Когда ему осторожно намекают на ухаживания Михаила за Катею, он не обращает на это внимания. И только в последние дни начинает смутно беспокоиться.

Сухов (говорит, останавливаясь на пороге). Катя, куда ты? У меня Михаил Алексеевич… Ушла. (Входит и спрашивает Рогачеву.) Что это с нею, Клавдия Григорьевна?

Рогачева (отвечает тихо, с таинственным видом). Владимир Павлович, вы не находите, что Михаил Алексеевич слишком зачастил? (Уходит за Катею.)

Сухов (говорит, растерянно разводя руками). Да? Вы думаете? Разве…

IV

Входит Михаил.

Сухов. Михаил Алексеевич, отчего вы не купите автомобиля?

У Сухова на лице растерянность и недоумение. Но скоро он овладевает собою и опять берет спокойный и любезный тон.

Михаил. Нет, я не люблю автомобилей. Вообще не люблю ничего автоматического.

Сухов. А вот граммофон — очень хорошо.

Михаил. Нет, не нахожу, Владимир Павлович. Механизм вместо живого голоса — это очень нехорошо. Мертвое подобие жизни, безжизненное повторение одного и того же.

Сухов. Я думал, что вы, как инженер, наоборот, все это любите.

Михаил. Я люблю только рабочие машины.

Сухов. Я слышал, вас, Михаил Алексеевич, можно поздравить с назначением?

Михаил. Это еще не совсем решено.

Сухов. Толкуйте! Напрасно вы так скромничаете. Я очень рад за вас. Разопьем шампанского.

Михаил. Я хочу сказать, что у меня совсем нет желания взять это место. Вернее, что я откажусь.

Сухов (спрашивает с легкою насмешкою). По принципу?

Михаил (отвечает спокойно). У меня так много дела. Не стоит мне брать на себя занятия административные. Мне канцелярская деятельность не по вкусу. Я только люблю строить.

Сухов (смотрит на него, снисходительно усмехаясь, и говорит). Право, позавидуешь вам, Михаил Алексеевич. Все у вас еще впереди, и в то же время вы на вершине силы. Все возможности открыты перед вами.

Михаил (рассеянно). А вы, Владимир Павлович?

Сухов. А я? Что ж, я счастлив. Но моя жизнь уже сделана, уже я собираю осенние плоды, мирно и успокоенно, и почти механически подвигаюсь вперед.

Михаил. И этим вы счастливы?

Сухов. Да. Я счастлив так, что даже побаиваться начинаю.

Михаил. Чего же вам бояться?

Сухов. Как Поликрат, я бы перстень выбросил судьбе в жадную пасть моря, да боюсь, отдаст, вернет. Но я утешен тем, что со мною рука об руку идет верная подруга жизни. Пора и вам избрать себе жену по сердцу.

Михаил (отвечает, загадочно улыбаясь). Мой выбор уже сделан.

Сухов. Лилит? Мы как-то несерьезно смотрим на эту связь. Она к вам не подходит. Вы — человек живого дела и трезвого ума, она — экзальтированная мечтательница. Все равно, рано или поздно вам придется с нею расстаться.

Михаил. Так вы советуете мне теперь же оставить Лилит?

Сухов. Она слишком странная. Она молчит, когда надо что-нибудь сказать, или говорит что-то непонятное. Когда все вокруг нее смеются, она даже не улыбнется. Это хорошо было в детские годы, а теперь дико очень.

Михаил. Теперь она не рисует карикатур.

Сухов. Да, но ведь я не потому.

Михаил. А если я все еще люблю Екатерину Константиновну?

Сухов (смеется и говорит). А вы, Михаил