же? Какие же неудобства? (Тихо разговаривает с мужем.)
Анна Сергеевна. Лиза, ты ужасно неласкова с молодыми людьми. Бубенчиков очень милый и веселый. Козовалов такой услужливый, а ты с ними так нелюбезна. Молодой девушке нельзя быть такой букой с молодыми людьми, которые за нею ухаживают.
Лиза. Очень мне надо их ухаживание?
Анна Сергеевна. Выйдешь замуж…
Лиза. Захочу и выйду за эстонца, за Пауля Липпу.
Анна Сергеевна. Лиза… Твой отец — капитан первого ранга, а ты говоришь о простом эстонце.
Лиза (улыбаясь). Я буду смотреть за его хозяйством. А когда он вернется с войны, мы будем пасти с ним свои стада и говорить о милой поэзии.
Лиза (весело). Я сама буду доить корову и каждое утро носить для тебя парное молоко. Ты увидишь, какое оно будет вкусное. Густое и чистое.
Анна Сергеевна затыкает уши пальцами и отходит.
Лиза (смеется, подходит к Паулю. Он смотрит на нее с восхищением и нежностью. Она говорит с ним с осторожной ласковостью). Пауль, страшно идти на войну?
Пауль. Все великое — страшно издали. А войдешь в огонь — и не страшно. Чем ближе к опасности, тем менее страха.
Лиза. Мы здесь за вас больше будем бояться, чем вы сами.
Пауль. Умереть не страшно. Было бы страшно, если бы я знал, что буду бояться в решительную минуту. Но этого не будет, я знаю…
Лиза. Как вы можете это знать?
Пауль. Я себя знаю.
Лиза. Но ведь вы, эстонцы, не хотите войны?
Пауль. Кто же хочет войны? Но если нас вызвали, мы будем воевать. И мы победим. Россия не может не победить…
Лиза. Ведь вы — не русский.
Пауль. У себя дома мы можем разделяться и спорить. Но перед лицом врага мы все только русские. Для всех нас милая Россия — великое отечество, и мы ее любим одинаково.
Лиза. Любить — это годится для мирной жизни. Но война — для нее нужна не только общая любовь, но и общая ненависть…
Пауль. Германец — наш общий враг, мы, эстонцы, не любим немцев. Много зла они нам сделали.
Лиза. Но ведь вы любите Бетховена и Гете?
Пауль. У немцев были гениальные и прекрасные люди. Но с тех пор как немцы победили Францию и отняли Эльзас иЛотарингию, они точно отравою какою-то опились. Они стали надменные, тупые, жестокие. Они обнаружили все худшие стороны своего характера и оказались цивилизованными дикарями.
Лиза. Пауль, вы на меня сердитесь?
Пауль. За что же, Лиза? Вы знаете, я вас люблю.
Лиза. Любить меня — за что же? Болтаю вздор, прыгаю, как обезьянка. Вы забудете меня, Пауль, — что я?
Пауль. Я вас люблю за то, что вы сами в себе не знаете.
Лиза. Да? За что же, Пауль?
Пауль. Вы красивая, грациозная. Вы так мило танцевали там, на пляже. Вы — добрая. Да нет, не это главное. Вы простая, обыкновенная русская девушка, такая, каких в России много, много. У вас спокойное и смелое сердце чисто русской девушки. Вы любите Россию и потому верите, что она должна победить. И так как вас таких в России много, много таких, которые веруют в победу и хотят победы, то вы заражаете нас всех волею к победе, — и мы победим. Вы живете достойно, мило и просто, а когда понадобится, вы сумеете умереть так же просто и спокойно. Вот за что я вас люблю.
Лиза (закрывая лицо руками). Пауль, Пауль, мне стыдно, вы так меня хвалите…
Пауль. Разве я вас хвалю? Я же сказал, что таких в России много.
Лиза. Вот и полюбите какую-нибудь другую.
Пауль. Каприз сердца, Лиза. Знаю, что вы меня не любите, да уж что… Когда будем выбивать немца штыками из окопов, вспомню вашу милую улыбку, и мне все нипочем будет. Пусть вы, русская барышня, не любите эстонца, — да ведь я вас люблю, я запомню вашу светлую улыбку, и этого с меня довольно.
Анна Сергеевна. Лиза…
Анна Сергеевна. Ты, кажется, вовсе не думаешь о том, что нам нужно укладываться?
Лиза. Такая хорошая погода… Что мы будем делать в Петрограде?
Анна Сергеевна. Нет, нет, укладываться и уезжать…
Лиза. Я не поеду. Я одна останусь…
Анна Сергеевна. Пока еще пускают в Петроград, а потом уж ни впускать, ни выпускать не станут. А если сейчас поедем, так успеем еще, Бог даст, и из Петрограда уехать.
Лиза. Куда же еще ехать, мама?
Анна Сергеевна. В Вологду, в Нижний, подальше куда-нибудь.
Лиза (со смехом). Что же вы думаете, они и в Москву придут?
Анна Сергеевна. Ах, Лизонька, это только вопрос времени…
Немка (проходя). Да, наши скоро в Москву придут.
Лиза. Да, вот мы ваших привезем в Москву, пленными.
Анна Сергеевна. Ты слышишь, слышишь, что она говорит?
Лиза. Наглая дура, потому и говорит. И еще потому так говорит, что знает нашу русскую снисходительность, знает, что ничего ей за это не будет. Ведь у нас не Германия.
Анна Сергеевна. Она знает. Иначе бы не говорила. Они хитрые, они везде пройдут.
Лиза. Ну, мама, и трусиха же ты…
Анна Сергеевна (плача). Лиза, я не хочу, чтобы прусский солдат меня прикладом пришиб. Они грубые, жестокие люди. Что они делали во Франции во время франко-прусской войны… Ужас… ужас…
Лиза. Ну, это будет последний раз. Они дорого заплатят за свою наглость, мы и наши союзники сокрушим их разбойничье гнездо.
Лейфельд. Верно, барышня, верно… Попался Василий Федорович, недолго ему пировать осталось…
Лиза. Андрей Иванович, вы на войну идете?
Лейфельд. Нет, я ратник. До меня не дошла еще очередь. Без нас много народу.
Анна Сергеевна. Где ему, такому толстому, идти. Да и как он на немцев пойдет? Он немецкое пиво любит.
Лейфельд. Пиво немецкое я люблю, а немецкий кулак бронированный я презираю.
Лиза. Андрей Иванович, а что если немцы сюда придут?
Лейфельд. Мы их сюда не пустим. Я возьму мое ружье и один сто немцев убью.
Лиза. Мама, мама, послушай, что он говорит…
Анна Сергеевна. Ужас… Ужас… Все равно, здесь жить нельзя. Наши или чужие, все равно, придут солдаты, поселятся на нашей даче и нам велят уходить. И провизии скоро не будет, всех лошадей взяли.
Лиза. Мама, что ты говоришь… При чем тут лошади?
Анна Сергеевна. Не на чем будет возить провизию. И на станцию не на чем будет ехать.
Лиза. Доберемся, мама, и до станции.
Анна Сергеевна. На чем же? Пешком, что ли? Семь верст свои чемоданы на спине потащим. Не успеешь уехать — сиди и умирай с голоду.
Козовалов. А мы сегодня в лавочку заходили шоколад покупать, так много еще.
Бубенчиков. Закупите побольше шоколаду. Можно будет варить шоколадный суп.
Козовалов. Нет, не надо. У нас ворон много, я стрелять буду.
Анна Сергеевна. Благодарю покорно… Сами и кушайте, я воронину есть не привыкла…
Бубенчиков. А вы читали объявление? Кто мину поймает…
Анна Сергеевна. Ах, не говорите про эти объявления… Вообразите, даже амуниции нет.
Лиза. Мама, что ты говоришь…
Анна Сергеевна. Просят, чтобы с собою солдатики сапоги приносили. Несчастные люди… Опять будет, как в японскую войну.
Лиза. Мама, ты жена военного, а рассуждаешь совсем как ничего не понимающая.
Анна Сергеевна. Ты много понимаешь… Ты бы посмотрела на запасных, — у них у всех сон сем сумасшедшие глаза…
Лиза. Ну, этого я ни у кого не видела… И отче го это женщин на войну не берут… Ведь были же в древности амазонки… О, с какою бы радостью я пошла воевать против этих жестоких пруссаков…
Козовалова. Была и у нас девица-кавалеристка Дурова.
Анна Сергеевна. Она у меня патриоткой оказалась…
Козовалова. Да как же иначе… Германцы всех против себя озлобили, мы все патриотками стали. Сегодня утром в теплых ваннах я говорю банщице: смотрите, Марта, когда придут немцы, так вы с ними не очень любезничайте. Она как рассердится, бросила шайку, говорит: «Да что вы, барыня. Пусть только сунутся, — да я их кипятком ошпарю»…
Лиза (Козоваловой). Мне перед Паулем как-то стыдно.
Козовалова. Почему, деточка?
Лиза. Он меня любит. А я, — что ж я? Смеялась над ним. Прыгала, как обезьянка, и смеялась. Он пойдет сражаться. Может быть, умрет. Когда будет ему тяжело, кого он вспомнит, кому шепнет: «Прощай, милая»?
Козовалова. Вспомнит русскую барышню.
Лиза. Чужую, далекую… Ах, зачем мы так далеки от тех, кто так сильно, просто и верно чувствует, думает, живет?
Анна Сергеевна. Ужас, ужас… Вы посмотрите, у них у всех безумные глаза. Они знают, что их всех убьют.
Лиза. Ну что ты, мама… Где ты это видишь? Все они идут с одушевлением. Такой подъем духа, — разве ты не видишь?
Анна Сергеевна. Крепятся, не показывают.
Лиза. Нет, мама, они не думают о смерти. А если и думают, так на миру и смерть красна.
Анна Сергеевна. Опять этот эстонец…
Лиза. Послушайте, Пауль, подойдите ко мне на минутку.
Пауль. Ничего не бойтесь, Лиза. Пока мы живы, мы немцев далеко не пустим. А кто войдет в Россию, тот не обрадуется нашему приему. Чем больше их войдет, тем меньше их вернется в Германию.
Лиза. Пауль, милый Пауль, когда смотришь на всех этих храбрых людей, то разве можно бояться? Но я о другом хочу вам сказать. Милый Пауль, не смейтесь надо мной, — я сама знаю, что теперь не время говорить о себе.
Пауль. Лиза, как вы можете это думать? Когда вы говорите, в моей душе точно музыка.
Лиза. Пауль, вы не думайте, что я только смеюсь и болтаю. Я так поняла вашу душу в эти дни, и так мне стало сразу и стыдно, и хорошо. Милый, в эти дни я вас полюбила.
Пауль. Лиза, милая…
Лиза. Я пойду за вами.
Пауль. Ваша мама…
Лиза. Бог ее сохранит. Меня возьмут в сестры милосердия. И я выпрошу, чтобы меня послали поближе к вам.
Пауль (целуя ее руку). Милая, милая…
Говорят тихо и нежно.
Анна Сергеевна. Какие нежности с эстонцем… Он Бог знает что о себе вообразил. Можете представить, — целует руку, точно рыцарь своей даме…
Козовалова. А нашему эстонцу очень к лицу воинственное воодушевление. Смотрите, какой красавец, точно рыцарь Парсифаль.
Анна Сергеевна. Ну уж и красавец… Ну, что, Лизонька?
Лиза. Вот мой жених, мамочка?
Анна Сергеевна. Лиза, побойся Бога… Что ты говоришь…
Лиза (с гордостью). Он — защитник отечества.
Анна Сергеевна. Такое ли теперь время… Об этом ли ему надо думать?
Пауль. Анна Сергеевна, я не хочу пользоваться минутным порывом вашей дочери. Она свободна, но я никогда не забуду этой минуты.
Лиза. Нет, нет, милый Пауль, я люблю тебя, я хочу быть твоею… (Бросается к нему на шею, обнимает его крепко и рыдает.)
Анна Сергеевна. Ужас… Ужас… Но ведь это же чистая психопатия…
Катя. Лиза, ты молодец, поздравляю тебя. Ты сделала хороший выбор. И правда, в наши дни надо забыть все разделения, надо быть
