высаживает.
Мэри. Неужели забыли? (Гавриилу.) Ведь я просила тебя, уходя… Боже мой, да как же это… (Горничной.) Скорее беги, скажи Павлу… Да, впрочем, уже поздно. Пока залежатся… Какая досада…
Глаша уходит.
Явление пятое
Гавриил и Мэри.
Гавриил. Я маме сказал про комнату, а про лошадей, должно быть, забыл. Ну, прости меня, Мэричка.
Мэри (нервно ходит по террасе), Риммочка, конечно, не догадается у начальника станции лошадей спросить. Какая досада.
Гавриил (примирительно). Ну, твоя Риммочка догадается. Какого-нибудь мальчика пошлет…
Мэри (про себя). И я опять вспылила, — так не красиво… Никогда не надо поддаваться… (Подходя к Гавриилу, целует его.) Прости…
Явление шестое
Те же и Аглая Семеновна.
Аглая Семеновна. Гавриил Алексеевич, вы сегодня будете диктовать?
Гавриил. Ах, простите, я и забыл о работе. Как же, как же, сейчас. (Спешно встает, целуя Мэри.) Мэричка, прости… Мне совершенно необходимо сегодня закончить главу, — меня очень интересует моя тема. (В дверях оборачивается.) Мэри, почему ты пением не занимаешься?
Мэри (коротко). У меня после болезни еще голос не восстановился.
Гавриил (в дверях). Может быть, этот рояль плох? Другой выписать?
Мэри. Нет, здешний рояль вполне приличен.
Мэри одна. Нервно ходит по террасе, часто подходит к ступенькам, смотрит вдаль.
Явление седьмое
Мэри и Анна Павловна.
Анна Павловна (входя). Ну вот, все готово, пусть едут… Мэри, когда поезд придет?
Мэри. Уже пришел, а лошадей не послали. Гавриил забыл сказать… (Улыбаясь.) Придется бедной Риммочке пешком с багажом тащиться.
Анна Павловна (добродушно). Ах ты, грех какой… Гаврюше-то не след было передавать, он ведь всегда мечтает, витает где-то… Он никогда хозяйством не интересовался. Я диву далась, когда он сам себе первый раз шляпу купил. Он и людей-то видит точно сквозь стекла разноцветные, — никогда ни к кому не подойдет сам, не подольстится. Что уж на него рассчитывать… Самой надо было распорядиться. Хозяйка ведь ты теперь…
Мэри. Ну, какая я хозяйка… Да я думала, сама вернусь, а ушла в поле, к реке, да там и увлеклась цветами… Какая уж я хозяйка… Но какие здесь луга дивные…
Анна Павловна (с гордостью). Заливные луга, волжские.
Мэри. Ах, как здесь чудесно, как хорошо. (Подходя к Анне Павловне.) Мама, я у вас здесь и на зиму останусь, — не прогоните?
Анна Павловна (ласково). Что ты, деточка, прогоним… Ведь это теперь все ваше — Гаврюшино да Кирюшино, — а я здесь у вас на хлебах жить стану. (Целуя Мэри.) Живите, Христос с вами, — здесь ведь у нас хорошо, правда? Гаврюша говорит, ты цветы любишь, вот розы высадим, зацветут…
Мэри. Цветы люблю безумно, у меня и зимой их всегда много, — гиацинты, тюльпаны, ландыши. Странное чувство, когда они в комнате, я точно не одна, точно кто-то живой здесь со мною. А то другой рал так скучно по вечерам одной. Я ведь все больше одна — пою, мечтаю… Иной раз такая тоска возьмет…
Анна Павловна (тихо и нежно). Деточек тебе надо бы, Мэричка.
Мэри (ласкаясь к Анне Павловне). Устрой мне тепличку, мама, вот у меня и будут деточки — розы, орхидеи… (Задумчиво.) А знаешь, я как-то не очень жалею, что у меня нет детей. Дети какие-то теперь все больше неприятные, резкие. Меня бы это огорчало. У наших всех знакомых… Я бы совсем иначе детей воспитывала… Что это?
Слышен звон бубенчиков. Мэри бежит со ступенек за клумбы, во двор. Анна Павловна тоже уходит.
Явление восьмое
Мэри, Критская и Левченко.
Критская — красивая, элегантная женщина, слегка подпудренная, с крашеными, темно-золотыми волосами, смеющимися карими глазами и яркими губами, экспансивная, кокетливая, но без всякой вульгарности. У нее приятный, звонкий голос. Носит яркие, смелые платья, много колец, украшений, браслеты.
Левченко — кудрявый блондин, отлично сложенный, высокий. Одеты по-дорожному; Критская несколько кричаще. Шум, поцелуи, приветствия.
Критская. Вот, позволь тебе представить, Мэричка, моего Мишука — Мишеньку… Или Левушку, — я его Левушкой зову — по фамилии. Он у меня славный — не кусается… С тобой познакомиться — спит и видит.
Мэри (протягивает руку). Я очень рада. Не угодно ли вам, господа, с дороги умыться? Ведь пыль ужасная.
Критская. Я была в таком восторге, что к тебе аду, Мэричка, что ничего не заметила… Дусенька… Дай на тебя поглядеть, какая ты стала… Ведь два года не виделись. (Берет лицо Мэри в руки.) Такой же цыганенок… (Целуются.)
Мэри. Да на каких же лошадях вы приехали? У нас такая глупость вышла…
Критская. Это уж его спросите (указывая на Левченко). Он всегда все достанет, узнает, из-под земли вызвать может… Он у меня за Марфу…
Мэри. А ты за Марию? (Смеется.)
Критская. Ну, уж Марией — это тебя нарекли от рождения. (Указывает на Левченко.) А ведь этот сэр экспромтом удрал, за неделю до отпуска…
Левченко (оправдываясь). Так опостылел город… Я ног под собой не чувствую от радости…
Явление девятое
Те же, Анна Павловна и Кирилл, здороваются.
Анна Павловна (входя). Очень, очень рада, что вы приехали. Мэри вас ждала, так много о вас говорила.
Римма. Мы с Мэричкой — давно друзья. А вот мой Мишук.
Анна Павловна. Милости просим. Очень рада. Гости дорогие, пожалуйте с дороги закусить. (Кириллу.) А ты, Кирюша, гостя спросил бы, не желает ли к себе пройти.
Кирилл (Левченко). Пойдемте, я вас провожу…
Уходят с Левченко.
Явление десятое
Мэри и Римма одни.
Римма (бросаясь на шею Мэри). Мэричка, Мэричка, что я тебе расскажу, что расскажу… На целую неделю хватит… Чего со мной за этот год не было…
Мэри. Ну, уж я думаю… А когда ж ты (указывая на волосы) успела шкурку переменить?
Римма (небрежно). Долго ли… Ведь так лучше, правда? Левке так нравится, а я теперь для него все.
Мэри. Любишь?
Римма. Безумно. То есть, понимаешь, по уши втюрилась. Это я-то, с моим характером! Не чудеса ли делаются? Но, если ты только его узнаешь, его нельзя не полюбить.
Мэри (обнимает ее; ходят по террасе вдвоем, обнявшись). Как я рада, Риммочка… Мне тоже тебе надо много, много рассказать. Здесь чудесно, и мне лучше гораздо. Я с крестьянами познакомилась, — лечу их… Видишь, как здесь красиво… (Жест в сторону сада.) И цветов много, моих любимых. (Срывает и прикалывает ей к поясу пион.) А только все же порою тоска: все я одна — с моими думами и мечтами… Гавриил всегда в кабинете. Мама хоть и славная… Хочу пением серьезно заняться…
Уходят в сад, обнявшись.
Явление одиннадцатое
Анна Павловна (входя). Да где же они? Готово, исчезли. (Кричит в сад.) Мэри, Римма Николаевна, — обед подан… У нас по-деревенски, рано… (Уходит.)
Явление двенадцатое
Левченко и Гавриил выходят на террасу. Левченко переоделся в светлый летний костюм.
Гавриил. Ну, как вам наше захолустье нравится?
Левченко. Очаровательно… Признаться, я так люблю Волгу — ведь я и сам в этих местах вырос, — что когда вырвусь сюда, прихожу прямо в экстаз. Эта спокойная, величавая река, эти милые березки, эти церкви, эти поля, эта скромность и прелесть чисто русского ландшафта, благодать…
Разговаривая, идут под руку навстречу Римме и Мэри, идущим обнявшись по аллее.
Явление тринадцатое
Те же, Мэри и Римма.
Мэри (Римме). После обеда, Риммочка, заберемся в липовую беседку, и там — до вечера, вдвоем. Хорошо, родная?
Римма (оглядываясь на аллею). Как здесь живописно… О, мы здесь поживем… На лодке, в лес, пикники, в теннис… (Мэри.) У вас и площадка, кажется, есть? (Гавриилу.) Вашу руку, сэр!
Гавриил дает руку Римме, Левченко — почтительно Мэри. Все уходят через террасу в дом.
Действие второе
«Диванная» комната в доме Воронцовых. По трем стенам — широкие пестрые ситцевые диваны покоем. Перед средним диваном — овальный стол, на нем целый сноп полевых цветов. Над столом высоко — квадратное окно с пестрой ситцевой драпировкой в тон обивки. Возле двери, в углу — старинный ореховый шкапчик с зеркалом. Над боковым диваном — полка с книгами. Между первым и вторым действиями прошло три дня.
Явление первое
Мэри и Римма, в домашних светлых платьях, несколько детского покроя, с широкими цветными кушаками-шарфами (у Риммы поярче), полулежат на диванах. Серенький денек; дождит.
Мэри. Я по твоим письмам совсем другим представляла себе Михаила Сергеевича… Каким-то увальнем, медведем.
Римма. Да? Ну, ведь ты знаешь, что такое мои письма… Я и вообще-то в правописании слаба… (Смеется.) Жду не дождусь, когда букву «Ъ» упразднят? А тут столько событий зараз. Ведь Левка меня от супруга буквально выкрал…
Мэри (с любопытством). Ну? Как?
Римма. Да так, очень просто. Я под Новый год в театр поехала, да оттуда с ним на поезде, прямо на Урал. Ищи там, в сугробах… А супруг меня добродетельно дома с шампанским дожидался. (Смеется.)
Мэри. А тебе не было жаль… так… порвать отношения с мужем?..
Римма. Ну, какие там отношения… Одна шелуха оставалась…
Мэри. Да как же ты с Михаилом Сергеевичем познакомилась?
Римма (лаконично). В поезде.
Мэри (удивленно). Как в поезде?
Римма. Возвращалась из Ялты осенью домой, одна. В вагоне — мамаша с детками, два гимназиста и какая-то руина с красными лампасами… Тоска адская… Вдруг, в Лозовой, садится этот самый сэр, элегантный, предупредительный. Сразу разговорились, потом обедали вместе в салоне… Ну, и так…
Мэри. Ну, а потом?
Римма. Он мне свой адрес записал на конфектной коробке и телефон, а я домой приехала, тут супруг, «дела домашние», — коробку Саша, конечно, выбросила, и потеряла я сеньора Левченко из виду… Потом, уж в октябре, встречаю в балете. Обрадовалась ему страшно, проводил он меня домой… Потом уж пошли встречи, то в театре, то в кафе, то у общих знакомых, то на выставках… И знаешь, чем он меня больше всего пленил? Всегда он какой-то праздничный, бодрый, смелый, «на все готов», как говорят английские бойскоуты. С ним никогда не видишь будней жизни, никогда не распускаешься. А работать умеет… Все ночи за проектами просиживает… Ведь это у него за два года первый настоящий отпуск…
Мэри (задумчиво). Как странно, в поезде… Обычно такие нахалы…
Римма. Все это, деточка, старье, предрассудки, — я уж давно с ними не считаюсь. Я ведь уж пожила на свете, — так знаешь, к чему пришла?
Мэри. Ну?
Римма (говорит оживленно, с жестами). Собственно, это я от Левушки, — это он мне внушил. Ну, видишь ты, — жизнь, ее явления, движения всякие представляются мне в виде концентрических кругов в воде… Кто-то, неведомый, бросает по временам в спокойную глубину воды — сферу одновременно и движения, и застоя — камень, побольше, поменьше, — вода взбаламучивается, набегают круги, разбегаются, шире, дальше, — на воде необычное смятение, движение, оживление. Потом успокоится, — снова тишь да гладь, — мертвечина, плесень, обычное… И вот эти моменты — заметь, это всегда только моменты в сравнении с длительностью застоя, — и надо ценить выше всего на свете. В них радость, блеск, жизнь, — вся
