со мной… что-нибудь «случилось», — я бы не сказала тебе первому? Неужели была бы способна проделывать безвкусную тривиальность, именуемую адюльтером? Скажи, — ты это подумал?
Гавриил (уклончиво). Ведь много есть моложе меня и интереснее.
Мэри (внезапно резко). И что же? Что же, ты меня на «конкурс мужской красоты» посылаешь? Чтобы я могла себе выбрать «резвого фокстерьера» по вкусу? Что случилось, Гавриил? Допустим даже, что вдруг каким-нибудь чудом я увлекусь кем-нибудь… достойным… Что же, — разве это изменит мое отношение к тебе, раз навсегда определившееся и непоколебимое… Разве наш союз для тебя не свят?
Гавриил (мягко). В этих-то случаях и происходят драмы…
Мэри. Пусть даже — трагедия, — так что ж? Я даже не представляю себе, как одни отношения, — если они подлинны и святы, могут быть вытеснены, заменены другими, — так же подлинными… Будет боль, будет тоска, будет внутренняя борьба, но — позабыть, предать, выключить из сознания. Ведь есть же у нас в душе святыни…
Гавриил (радостно). Так, так, узнаю мою Мэри… (Заключает ее в объятия.) Ну, мне, старику, еще позволительно так думать, а тебе… Ведь ты и скрывать не способна…
Мэри (смеясь, закрывает ему рот поцелуем). Мы оба на это не способны…
Пауза. Ни звука; только дрова в печке трещат.
Мэри (отходя к окну, с горечью). Скоро, скоро, Гавриил, ты перестанешь за меня тревожиться… Еще каких-нибудь 3–4 года, и я перестану и мечтать, и тосковать, и петь…
Явление четвертое
Те же, Анна Павловна и Михаил с почтой.
Мэри (бежит навстречу). Ну, что, Михаил, мне письмо привез?
Михаил (ищет в сумке). Вам — целых два. Барыне — из действующей армии… Барину — газеты… Сказывают — наши дюже много австрийцев в плен взяли. (Подает письма.)
Гавриил. Ну вот, мама, видишь, — не все худо…
Мэри (беря письма, взглядывает на Михаила). Как Глаша, Михаил?
Михаил. Известно что — ревет. (Спокойно.) Помрет, — должно, к вечеру.
Мэри (встревоженно). Что ты, Михаил, говоришь? Зачем помрет? Все рожают… Погоди, я погляжу, как она у вас лежит…
Михаил (уходя, угрюмо). Помирать, видно, никому не хочется…
Мэри и Михаил выходят.
Явление пятое
Гавриил развертывает газеты. Анна Павловна раскрывает письмо.
Анна Павловна (вскрикивает). Кирюша… Кирюша мой… (Беспомощно опускается в кресло.)
Гавриил (хочет ей помочь, но встать один не может, кричит). Мэри… Мэри… Скорее… Кто там…
Явление шестое
Те же и Мэри.
Мэри (вбегает). Мама… Кирилл… Я знала… Я чувствовала, что больше его не увижу. (Дает Анне Павловне воды из графина.) Он убит… Я знаю… Он для того пошел… Мама, родная…
Анна Павловна (приходит в себя, смотрит на всех растерянно). Мой сын, мой Кирюша, такой чистый, такой светлый… Никого никогда… Никто не знает, какой он был чистый… Мой мальчик… (Плачет тихо, неудержимо, жалобно всхлипывая.)
Явление седьмое
Те же и доктор Куликов в военной форме. Останавливается, пораженный.
Куликов. В чем дело? (Видя письмо на коленях плачущей Анны Павловны, догадывается.) Господи, неужели? Кирюша…
Мэри берет письмо у Анны Павловны и молча передает его Гавриилу.
Гавриил (читает). «Имею честь уведомить, что 12-го сего месяца в земском санитарном отряде пал смертью храбрых ваш сын Кирилл Алексеевич Воронцов, самоотверженно, с явной опасностью для жизни выносивший раненых из сфер огня под обстрелом. Санитар Воронцов скончался на месте, пораженный разрывной пулей».
Пауза. Тяжелое молчание. Мэри закрывает лицо руками.
Куликов (громко сморкается). Что бы меня, старую собаку, вместо него на тот свет отправили… (Смахивает слезы.) Да нет, он должен был погибнуть… Не на войне, так на дуэли, защищая кого-нибудь или ради женщины… Слишком уж был он прост и горяч… (Вынимает папиросу.)
Анна Павловна (тихо плача). Он женщин и не знал, и боялся… Все говорил: мама, я никогда не женюсь, всегда с тобой буду. Так на суде Господнем и предстал чистый… (Плачет.)
Куликов (тихо). Берег себя для родины… Как жених для невесты.
Гавриил. Мама, что же нам плакать? Мы отдали родине все, что у нас было самого прекрасного, самого дорогого… Такие жертвы только и угодны Богу, только и ценны… Мама, — в твоем сердце — печаль и скорбь, но и радость, и гордость…
Мэри (смотрит куда-то далеко, про себя, вдохновенно). Там, где-то далеко, далеко, лежит среди чужих на поле брани наш милый брат, погибший славной смертью, положивший душу свою и жизнь за родину. Не бьется больше горячее сердце, тихо легли послушные руки на груди, чужие закрыли ему глаза, смотревшие на мир с такою верою, с такой любовью… А рядом, может быть, тысячи таких же юных, чистых душою и телом уснули сном праведных… Что может быть прекраснее.
И поистине светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, — ясны и крылаты,
За плечами воинов видны…
Куликов. Народ говорит, — души убитых прямо с поля смерти возносятся к престолу Господню… (Вынимая часы.) Ну, мне в лазарет пора… Нам сегодня новеньких привезут… (Гавриилу.) Мне бы вас, голубчик, на моментик потревожить…
Гавриил. Да полно, батюшка… Скоро, кажется, я вас лечить буду… Если ноги позволят (раздраженно), я в Москве с Нового года курс лекций по теории истребления тевтонов начну читать…
Куликов. Давно пора… (Взглядывает ему в лицо.) Да вы, право, молодцом… Это вы на волжском воздухе… Я, голубчик, сегодня вас мучить не стану… (Прощается.)
Анна Павловна. Батюшка, погоди, взгляни на Глашу-то… Ведь тоже мучается… Пойду и я… (Хочет встать.)
Мэри (тихо Гавриилу). Пусть идет… Это ее отвлечет… (Помогает Анне Павловне встать и провожает ее и доктора до двери.) В нашем доме уже вторая жертва. (Доктору, тихо.) Наш Павел?
Куликов. Смерть всех равняет…
Анна Павловна и Куликов уходят.
Явление восьмое
Гавриил и Мэри.
Мэри. Как маме тяжело…
Гавриил (не скрывая скорби). Кирюша, Кирюша, мой маленький братик…
Мэри (отходит к окну). Кто бы подумал, что это последнее лето… Такое оно было тревожное… Никогда его не забыть…
Тяжелая пауза.
Гавриил (приходя в себя, притворно-равнодушно). Что тебе пишут?
Мэри (протягивая ему оба письма). На, читай… Одно — из Москвы от Риммы, другое…
Гавриил (не берет). Мэри, я, кажется, никогда…
Мэри. Римма в восторге от своего лазарета… устраивает сборы, спектакли… В Москве очень оживленно… Все дружно работают…
Гавриил (дружелюбно). А на фронте что?
Мэри (спокойно). Все как следует. Михаил Сергеевич там совсем обжился, находит, что только там и жизнь, а здесь у нас — прозябанье… Пишет (читает по письму): «Вы вот все время на одной реке, а я — каждый день на разных…» Скучает, когда в бою долго не приходится быть. Пишет, что все мужчины должны всегда носить форму и отбывать даже в мирное время военную службу, — так режим и дисциплина нервы закаляют… Такой бодрый тон… Про неприятеля пишет: «Он нас пугает, а мы его — тоже».
Гавриил. Ну, а «крещенья» еще не получал? Или, как они называют, «подарка»?
Мэри. Нет пока. Да он уцелеет (задумчиво), он не такой… Одни — жертвы, обреченные, ищут, чтобы умереть, чтобы погибнуть, вот — Павел, Кирилл наш, а другие — чтобы сражаться, чтобы победить, как Михаил Сергеевич…
Гавриил (проводит рукой по лбу). Ах, Кирилл… Не могу себе представить… Надо, Мэри, за его телом съездить… Он так любил родную землю… Маме будет хоть его могилка утешением…
Мэри. Я сегодня же выеду… А ты маму удержи… Ее нельзя пускать… (Пауза. Отходит к окну, смотрит в сад, тихо.). Как давно это все, кажется, было… (Про себя, напевает.) «Отцвели, о, давно отцвели…» Что это я? (Умолкает.)
Откуда-то снизу доносится слабый детский крик.
Явление девятое
Те же, Куликов и Анна Павловна.
Куликов (в дверях). Поздравляю вас с новым гражданином вселенной… У Глафиры Ивановны сын родился…
Мэри. Так скоро? Ну, а сама она как?
Куликов (шутливо). Через неделю рожь колотить сможет…
Анна Павловна. В год войны все мальчики родятся…
Гавриил. Над полем смерти — новые всходы…
Анна Павловна (со вздохом). Человек в муках рождается, в муках и умирает…
Мэри. Пойду взгляну на нового гражданина…
Явление десятое
Те же без Мэри.
Куликов (взял за руку Анну Павловну, которая ищет портрет Кирилла на письменном столе). Анна Павловна, дорогая… Вы должны гордиться… Голубушка, ведь так у России слез не хватит…
Анна Павловна (нашла портрет, заливаясь слезами). Кирюша, сын мой… Красавец… Если бы покойный знал…
Гавриил (строго). Отец завещал нам любить Россию… Он бы сам Кирилла благословил…
Анна Павловна (плача). Красавец мой… голубь чистый…
Явление одиннадцатое
Те же и Мэри с букетом белых лилий.
Мэри. Мама, дайте я ему цветов… (Ставит портрет в рамке на отдельный столик, — сбоку букет в вазе.) Все цветы мира — павшим за славу… (К Анне Павловне, утешая ее.) Мама, эти чудные, благоуханные лилии завтра тоже умрут, отцветут… Вырастут новые, еще прекраснее… Все очарование цветов — в мгновенности их благоухания, в мимолетности их красоты… Чем прекраснее цветок, тем кратче его цветение… Мама, мы ведь не оплакиваем цветов… Мы благодарны им за краткую радость… Не надо плакать, надо молиться…
Анна Павловна (обнимая Мэри). Одни вы у меня теперь, дети…
Гавриил (задумчиво). Все великое приходит в мир вратами жертвенного подвига…
Занавес (медленно).
<1915>
Сюжет заимствован из Шатобриана
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Абен-Гамет, из рода Абенсерагов.
Герцог де-Санта-Фе.
Бланка, его дочь.
Дон-Карлос, его сын.
Томас де-Лотрек, пленный французский рыцарь.
Дуэнья Бланки.
Подруги Бланки, девицы и дамы.
Слуга Абен-Гамета.
Картина первая
Раннее утро. Предместье Гренады. Площадь. Чертог герцога де-Санта-Фе. Вдали видны здания города.
Входят Абен-Гамет в тюрбане, в мавританской одежде и с маврским оружием, и слуга, старик.
Все будет так, как хочет Всемогущий.
Напрасно, господин, ты вышел рано
И в городе родном, но неизвестном,
От дома к дому ходишь в нетерпенье.
Твой проводник в назначенное время
К тебе придет.
Абен-Гамет
Мне утра не дождаться.
Быть может, счастлив буду, и найду
Жилище предков, и врага увижу,
И отомщу.
Так захотел Всевышний,
Чтобы Гренада перешла к испанцам,
И маврам путь он указал в пустыню, —
За что же мстить?
Абен-Гамет
Одной живу я страстью —
Найти потомков рыцаря, которым
Убит был на могиле предков старец
Абенсераг. Быть может, этот дом?
В передрассветном сумраке неясны
Его немые очертанья; двери
И окна заперты. Быть может, здесь,
На этой площади пустой, давались
Те праздники, которыми Гренада
Так славилась. Здесь проходили пары,
Великолепною парчой одеты;
Драконы здесь огонь метали пастью,
В себе скрывали воинов: затея,
Изящная для радости и смеха.
Любовные здесь пелись песни. Ныне ж
Здесь мавританской не услышу речи,
Красавица не ждет Абенсерага,
И в тех домах, где жили мавры, спят
Завоеватели на пышных ложах,
С которых побежденные бежали.
А я, Абенсераг, здесь, у порога
Отеческих палат стою тоскуя.
Но где стоит чертог Абенсерага,
Того Абен-Гамет еще не знает.
А день уж настает, и скоро должен
Абен-Гамет
Идем же.
Уходят.
С легким шумом открывается дверь. Выходит Бланка. Ее черный корсаж украшен агатами; юбка короткая, узкая, без складок; левою рукою она придерживает накинутую на голову мантилью, тоже черную, перекрещенную и затянутую под подбородком. За Бланкою дуэнья. Перед Бланкою паж несет молитвенник. Двое слуг идут за Бланкою на некотором расстоянии.
Бланка
Мне кажется, мы слишком рано вышли.
Дуэнья
Вы сами торопились, донна Бланка.
Бланка
И правда. Почему — сама не знаю.