тебя как покраснели!

Лиза. От чего это, няня? От ветра, веющего мне навстречу? От пролитых в изобилии слез? От усталости?

Нянька. Вышивала усердно, Лизанька, ночей недосыпала.

Лиза. Ослепну я, как бедная Марфушка.

Нянька. Что ты, что ты, Лизанька, Бог с тобой! Не надо так говорить, — в какой час скажется. Господь тебя помилует, голубушка, пошлет тебе радость великую.

Лиза. Да я не боюсь, няня. Ослепну я. Ну, что ж! Разве мы не видим лучше глазами души, чем глазами тела? Вот и мостик. Сколько раз таким же ранним и росистым утром мы с Алексисом встречались здесь! Мы опирались на эти тонкие перила и прислушивались к мелодичному журчанию струй. Здесь все попрежнему: так же лепечут струи, перебегая по камешкам, ручей, как прежде, вьется, теснимый живописными холмами, и убегает в тень прохладной рощи. А для меня на свете все переменилось, — неужели навсегда? (Быстро перебегает по мостику.)

Нянька. Куда ты, Лизанька?

Лиза. Я на земле моего милого. Неизъяснимое волнение объемлет меня. Не смею идти вперед, и жаль к себе вернуться.

Слышен незнакомый мужской голос, выкрикивающий что-то; слов не разобрать. Лиза, испуганная, бежит обратно.

Лиза. Здесь я у себя, — но и там, глупая, чего же мне бояться! (Садится на большой обомшелый камень, лежащий недалеко от входа на мост.) Неужели Алексис не придет в этот ранний час, в который некогда мы с ним на этом месте встречались? Ах, нянечка, ты еще не знаешь, что он мне ответил.

Нянька. Да уж, видно, нехорошее письмо привез тебе Дмитрий.

Лиза. Слушай, няня, я прочту тебе. (Читает): «Милостивая государыня, Елизавета Николаевна! Я глубоко признателен Вам за подарок Ваш, верное свидетельство отменного умения Вашего управлять вещами и людьми. Располагая уехать отсюда вскоре, не знаю, буду ли иметь возможность воспользоваться любезным приглашением Вашим, за которое приношу Вам мою нижайшую благодарность. Впрочем, имею честь быть с истинным почтением, покорнейший слуга Ваш А. Львицын».

Нянька. Все еще сердится, забыть не может. Недобрый он, Лексис твой.

Лиза. Нет, няня, он — добрый, я — злая. Не брани его, няня, не надо.

Нянька. Молчу, молчу, мне-то что!

Лиза (помолчав). Уж, видно, Алексис не придет. (Вздохнув печально, Лиза окинула окрестность и уже оперлась о камень рукой, чтобы встать, но вдруг слышит шорох в кустах и шаги на дорожке по ту сторону ручья.) Это — он! Няня, он идет! Няня, голубушка, иди, иди домой, я одна здесь останусь.

Нянька торопливо и взволнованно крестит Лизу и уходит, спеша изо всех своих старческих сил. Между кустами за речкой показывается Львицын.

Лиза (тихо). Это — Алексис. Я узнала его, — ах! глазами души больше, чем глазами тела. Разве не различила бы я в глубокой ночи его походку?

Львицын тихо идет мимо моста, погруженный в глубокую задумчивость. Невнимательно взглянув на Лизу, кланяется ей и проходит мимо.

Лиза. Алексис!

Львицын останавливается, всматривается в Лизу. Смотрит на нее с изумлением и невольной нежностью. Лиза встает и поспешно идет к нему. Львицын переходит через мост. Они принужденно стоят друг против друга.

Лиза. Сюда, к ручью, где мы встречались, я поспешила нынче утром. Вы не забыли это место?

Львицын. Елизавета Николаевна, извините. Я принял вас за дочь отца Сергея. Ваше простое одеяние невольно ввело меня в заблуждение. Я не такой вас воображал.

Лиза. Поверьте, я совсем переменилась. Хорошо ли вы доехали, Алексис?

Львицын. Довольно быстро, и не без приятности.

Лиза. Лето нынче такое же очаровательное, как и в тот памятный год.

Львицын. Я вышел из дому рано. Что-то влекло меня в ту сторону, где пережил я столько разнообразных чувствований, радостных и печальных.

Лиза. Вы шли мимо. Вы не захотели посетить меня.

Львицын (печально). Благодарю вас очень за приглашение и за вашу вчерашнюю присылку. Вышивание превосходно, и весьма лестен, но не утешен мне сей ваш, Елизавета Николаевна, насмешливый подарок.

Лиза (с трудом удерживая слезы). Но неужели думаете вы, Алексис, что я в насмешку послала вам эту работу?

Львицын. Вышивали его, бессомненно, отменно искусные мастерицы, лучшие из тех, коими вотчина ваша на всю округу издавна славится.

Лиза (улыбнувшись сквозь слезы, отчего становится вдвое милее). Вышивала одна, изрядно усердная, да уж не знаю, сколь искусная.

Львицын (внезапно вспыхнув). И все так же несчастные девушки слепнут над работой?

Лиза (горестно восклицает). Я сама вышивала! Все покрывало своими руками вышила. (Плачет.)

Львицын (с удивлением). Не может быть! Сколько же лет надобно было над ним сидеть! Лиза, что вы говорите!

Лиза. Я работала над ним три года. Как только умерли мои родители, я нашла в старой Библии, усердно украшенной миниатюрами, мотив тонкого узора. Сплелися розы с розами, шарлаховые, алые, пунцовые и белые. Как раз к вашему приезду я кончила вышивание. (Со слезами.) Взгляните, Алексис, на мои пальцы, они исколоты иглой. (Глядя прямо в глаза Львицына, голосом ангельской кротости.) Взгляните на мои глаза, они красны от работы и еще более от многих слез, от бессонных ночей, в труде и в печали проведенных мной.

Львицын (осыпая Лизины руки поцелуями). Ангел Лиза! Ты страдаешь! Ты, мое бесценное сокровище!

Лиза (прижимаясь головой к его груди). Меня тревожила только мысль — быть вами окончательно позабытой.

Львицын. Поверьте, Лиза, во все эти годы, где бы ни был я, в Германии или в России, образ ваш владычествовал над моей душой. Порой доходили кое-какие вести о вас. Я знал, что вы отказываете всем искателям вашей руки. Много раз я порывался поехать в мою деревню, чтобы иметь возможность еще раз взглянуть на милое лицо, но что-то удерживало меня. Вчера, когда я читал письмо ваше, почудилась мне в нем злая насмешка над мной. Казалось мне, вы хотите показать, что словам моим не придаете значения и что по-прежнему ваши крепостные девушки тратят зрение над вышиванием.

Лиза. Я вам писала, что вышила покрывало собственными руками.

Львицын. Я вспомнил, что и сам я иногда заставал вас за пяльцами, причем вышиваемый вами узор мало подвигался к окончанию, и я объяснил ваши слова тем, что вы для рассеяния скуки приходили иногда в девичью и делали несколько небрежных стежков, едва ли к украшению общего способствующих. Я долго предавался грустным размышлениям, и почувствовал в душе моей ожесточение, и голоса души я не услышал, и не целовал милых строк.

Лиза. С трудом, при свечах, прочитала я ваш холодный ответ и долго плакала. Сон не приходил ко мне, и я бы так и не ложилась в постель, если бы Лушка и Степанида, по приказу няньки, не отвели меня в спальню. Почти бесчувственную от жестокой печали, они раздели и уложили меня. Но весь мой ночной отдых состоял лишь в том, что я в тягостном полузабытьи то одной, то другой стороной вверх переворачивала подушку, беспрестанно увлажняемую слезами.

Львицын. О Лиза милая, мой ангел нежный!

Лиза. Я все слова, все речи ваши сложила в моем сердце и жила единственно только для того, чтобы стать достойной вас. Ныне я уж не та, что была прежде; тогда я глядела на вас, как на вещи, созданные для того, чтобы угождать мне. Ныне свет меркнет в моих глазах, и я умереть готова, но глаза души моей открыты для невечернего света правды, и душа моя радостна, потому что я знаю, — вы простите мне мою детскую злость и все мое бедное неразумие. От радости и от печали моя душа трепещет и растворяется в слезах, и я, как некогда Гризельда, достигла счастья после многих испытаний.

Львицын. Мой милый друг, пленительная Лиза, прости мое неверие. Отныне мы вместе навеки.

Сбегаются девки, любопытные и веселые. Спеша из всех своих старческих сил, идет нянька. Девки запевают славу Львицыну и Лизе.

Конец.

Страж великого царя

Драматическая сказка в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Киноджа, царь Табаристана.

Ходжистэ, его дочь.

Камру, страж.

Чундер, его жена.

Халис, их сын.

Див.

Змея, живущая в огне.

Джафар, великий визирь.

Миемун, мудрец.

Ферух, военачальник.

Гости царя и народ.

Действие первое

Сени перед чертогом царя Табаристанского. Лестница, опускающаяся прямо вперед. Над чертогом — огороженная плоская кровля. В глубине сеней — высокая, широко раскрытая дверь в пиршественную залу. Из залы слышен ликующий шум. Пир кончается. Довольные угощением, выходят гости — царевичи, знать, мудрецы, наставники, ученые, правители. Царь Киноджа провожает мудрейших. Гости хвалят пир, чертог, царя, царевну. Внизу лестницы стоят бедно одетые Камру и Халис.

Гости. Великий царь, пир твой подобен торжеству в райских сенях.

Слышен невнятный, но громкий и грозный голос:

— Я иду.

Все смущены.

Киноджа. Я слышу этот голос уже несколько ночей. И не знаю, чей это голос и что он значит.

Миемун. Печаль уходит от чертога великого и мудрого царя.

Киноджа. Но отчего же в этом голосе слышна угроза?

Миемун. Счастье великого царя гонит ее, и она ропщет.

Выходит Ходжистэ.

Халис (отцу). Кто эта прекрасная?

Камру. Дочь великого царя. Но зачем ты глядишь на нее так пристально?

Халис. Лицо ее подобно луне в четырнадцатый день месяца. Ее локоны чернотою напоминают тьму благоуханной ночи. Стройный стан ее подобен кипарису, а царственная походка — поступи фазана. Сладостная речь ее подобна пению соловья, искусного и влюбленного, который знает тысячу трелей и одну. Это и есть та красавица, которую видел я во сне нынче ночью, когда мы в поле перед этим городом остановились на ночлег.

Увлекаясь, выдвигается вперед и поднимается по ступеням лестницы. Камру останавливает его.

Камру. Любовь к царевне погубит тебя. Будь скромен. Дорожные сны и полевые сказки пусть остаются за оградою великого и славного города.

Становится впереди сына. Тогда царь и придворные замечают его.

Киноджа. Кто это? В лохмотьях и покрытый густою пылью.

Джафар. Кто ты? Откуда пришел ты в непраздничной одежде к высокому порогу?

Камру. Я — боец на мечах и ловец львов. Я постиг искусство метания стрел и так умело и сильно пускаю их, что они пробивают даже твердый камень. И еще многие тайны и хитрости доступны мне.

Джафар. Глядя на твои лохмотья, не скажешь, что ты богат. Что же твое искусство?

Гости смеются.

Миемун. Знающий знает тщету богатства и умножает не золото, а мудрость.

Ферух. Сильный знает бессилие золота и умножает не сокровища, а силу.

Джафар. Но этот человек уж слишком презирает богатство. Он сам в лохмотьях, а сын его полунаг.

Ходжистэ. Самый мудрый — тот, кто знает свой срок.

Киноджа. Пусть он сам о себе скажет.

Камру. Был я на службе у царя Ходженского, но царь не умел оценить моей ловкости. Я оставил его. И вот пришел к великому царю Табаристанскому.

Джафар. И царь Ходженский отпустил тебя ни с чем? Малого же стоила твоя служба!

Камру. У меня есть сокровище, есть богатство, с которым не сравнятся никакие дары, — мой сын. Он силен и прекрасен, и судьба его вся перед ним.

Джафар. За такое сокровище на