Собрание сочинений в восьми томах. Том 1. Тяжёлые сны. Фёдор Сологуб
Жестокое время сотрет многих
Сологуб – в русской литературе останется
Евгений Замятин
Федор Сологуб – писатель столь же привлекательный, сколь и отталкивающий. Произведениями его зачитывалась вся Россия, но сам он вызывал у многих современников почтительную нелюбовь. Иные так его просто побаивались. Уж очень барственно-надменен был мэтр, на окружающих и не глядел. Одиноким утесом высился среди мелководья литературных салонов, целиком уйдя в себя. А если и открывал глаза, то взглядывал на собеседника, по воспоминаниям Владислава Ходасевича, с неподражаемо-уничижительным выражением: «А, вы еще существуете?» Помилуйте, кому же это приятно? Пускай какой-нибудь там щелкоперишко гоняется за славой, ловит на лету льстивые слова одобрения, словно голодная собака – кусок отравленной колбасы. Ему, Федору Сологубу, такое не пристало. Он стремился стать незаметным не из скромности, а из отвращения к суете. Цену себе знал, сидел да помалкивал. Однажды кто-то, обманутый его незаметностью в темном уголке гостиной, попытался даже… сесть на него, как на пустое место: не разглядел по рассеянности и сослепу. Что тут было! Протестующий взвизг заставил неловкого отскочить, а может, и провалиться сквозь землю – без всяких метафор. И действительно, не безумная ли дерзость – попытка, вольная или невольная, – занять место самого Сологуба? Надо признать: его место, не только в гостиной, но и в русской литературе, не займет никогда и никто. Потому что это действительно только его место. И чтобы занять это место, писателю пришлось, при всей значительности его таланта, затратить немало труда и душевных сил, поскольку принадлежал он не к баловням, а к пасынкам судьбы.
Начнем с детства. Хотя тут же нам и придется вспомнить строку Анны Ахматовой: «И никакого розового детства». Тем более – золотого. Сын портного и кухарки, он принадлежал к социальным низам, и оттуда ему предстояло выбираться долго и мучительно… Порой так мучительно, что хотелось забыть сам факт и день своего злосчастного появления на свет. А вот нам эту дату забывать негоже, поскольку речь идет о рождении будущего крупного писателя. Итак, запомним: 17 февраля 1863 года в Петербурге, в бедной семье, родился мальчик Федя. По паспорту он – Федор Кузьмич Тетерников. Фамилия, прямо скажем, достаточно прозаическая, даже с каким-то обидным «подтекстом»: тетеря – так говорят о тех, кому ничего не стоит все растерять, собственное счастье проворонить. Неудачник, в общем. Применительно к отцу Феди, Кузьме Тетерникову, так оно, пожалуй что, и было. Незаконный сын помещика Полтавской губернии, он, собственно, должен бы носить фамилию Ивницкий, а не Тетерников, но отец такой чести его, понятно, не удостоил. Примесь голубой крови не спасла Кузьму от рабской доли крепостного, и все его «титулы»: портной, лакей… Пустился было в бега, два года бедствовал в Причерноморье, да куда от судьбы уйдешь! Вернулся, был порот, затем, после отмены крепостного права, перебрался в столицу. Занялся портновским ремеслом, да самому себе счастья так и не выкроил: умер от чахотки, оставив сиротами четырехлетнего сына Федю и двухлетнюю дочь Олю. Не стало незадачливого и доброго человека – и горше всех рыдал, ничком лежа в сразу опустевшем доме на стульях, его маленький сынишка. Федя любил отца до самозабвения…
И началась сиротская жизнь. Мать Федора и Ольги, крестьянка Петербургской губернии, надо отдать ей должное, рук не опустила. Овдовев, она посвятила себя единой задаче: поставить детей на ноги, дать им не только кусок хлеба, но и образование. От природы была она одарена умом замечательным, характером независимым. Но житейские неурядицы, изнурительный труд сделали ее раздражительной, суровой, даже жестокой. Детей держала в ежовых рукавицах, особенно доставалось, конечно, старшему, Феде… Сестра Ольга жила в приюте, дома бывала лишь по выходным.
Поначалу Татьяна Семеновна попыталась было открыть прачечную, но надежда на «собственное дело» лопнула, как мыльный пузырь. Пришлось занять место «одной прислуги» в доме Агаповых. Семья Агаповых – сама хозяйка, вдова коллежского асессора, ее дочь, зять – сын известного архитектора А. Л. Витберга, – была не чужда просвещения. В доме имелась приличная библиотека, здесь интересовались музыкой, театром – и кухаркиного сына Федю тоже нередко прихватывали с господами в драматический и в оперу, разрешали читать книги, конечно, в свободное время, которого у него, мальчика на побегушках, было с воробьиный носок.
И все же, все же! Казалось, вот оно, «розовое детство», мальчик удостоен господских милостей, чего же боле, при том учится, и успешно, в приходской школе… Одет всегда чистенько, очень опрятен, бархатная курточка, серьезен, удивительно изящен – прямо маленький лорд Фаунтлерой, а не кухаркин сын. Как-никак, и в нем есть «голубая кровь» – незаконный внук Ивницкого – ему бы барчуком расти, в холе, да куда? А вот не хотите ли: жить в чадной кухне за перегородкой, спать на сундуке, босиком бегать в лавку за лимонными сухариками «господам к чаю» и за прочими мелочами, получать подзатыльники и чуть что – розги? И не только от матери: «бабушка Агапова» – настоящая Яга– нисколько не отставала при всей своей «просвещенности», и так доставалось от нее мальчику, что и в старости Сологуб не мог спокойно произнести ее ненавистное имя!
Позднее, в стихах и рассказах (например, в явно автобиографическом рассказе «Мечта на камнях») Сологуб со всей убедительностью воссоздаст нестерпимую атмосферу агаповского дома, чадную кухню, где, как в настоящем аду, скворчат раскаленные сковородки, кипит гневом раздраженная мать, где маленького мальчика подстерегает на дню множество неприятностей… Одна радость – убежать в Летний сад с «Дон Кихотом» в руках и там сидеть в зеленой тени, читать, мечтать, переносясь в совсем иной мир, загадочный, светлый и прекрасный… Природу и книги Федя любил до страсти. «Порок ад, мечтаний рай» составляли его двойное бытие.
Интересно отметить, что любимыми книгами Сологуба до конца дней так и остались три: уже упомянутый «Дон Кихот», а также «Робинзон Крузо» и «Король Лир». Почему именно эти три? Может быть, здесь – ключ к его судьбе и характеру. Сколь ни различны герои этих книг, они замкнуты в хрустальную сферу своего одиночества. Робинзон Крузо вообще до появления Пятницы целую вечность прожил на острове один, король Лир все имел – и все потерял, кроме своей, истинно королевской, гордыни; Дон Кихот, поклоняясь прекрасной Дульсинее, слыл «безумцем», жил в им самим творимой легенде, обреченный на непонимание и насмешки…
Гордыня одиночества жила в душе Сологуба – скрытного мальчика, подростка, юноши, наконец – зрелого мужа и старика. Это было его мукой и его отрадой. Сколько раз, закрыв глаза, грезил он о Лигойских блаженных полях, о прекрасной и недостижимой земле Ойле, где царит вечная Красота. В романе «Навьи чары» он сам так отчетливо выразил свое кредо: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном». Но разве не то же делает любимый Сологубом Дон Кихот? Все тот же миф об Альдонсе и Дульсинее. Многократно будет обыгрывать и варьировать его в своем творчестве писатель…
Но есть и разница между испанским гидальго и российским поэтом, творящим свою легенду из грубой действительности. Как мы помним, Дон Кихот сам неколебимо верил в свою мечту. Сологуб, равно как и его герои, в эту мечту не верит Он твердо знает: «невозможно чудо преображения», и тут же добавляет, «но оно необходимо»… Не напоминает ли это горькие строки Георгия Иванова: «Я верю не в непобедимость зла, но только в неизбежность пораженья»?
Не я воздвиг ограду,
не мне ее разбить, –
скажет в одном из стихотворений Сологуб. Но это – много позже…
А пока – Федя Тетерников заканчивает сначала приходскую школу, затем – уездное училище, и наконец венец всех усилий – Учительский институт. Кусок хлеба теперь ему обеспечен – и, забрав мать и сестру, он уезжает по направлению в городок Крестцы Новгородской губернии.
Крестцы, однако, вскоре оборачиваются настоящим крестом и Голгофой. Молодой учитель буквально распят на этом кресте – все его порывы внести что-то новое, свежее в давящую и затхлую систему образования кончаются ничем. Идиотизм российского захолустья непреодолим! Какой-то бесконечный город Глупов. Учителя сами невежественны и погрязли в мелочных и нелепых интригах, в круговом доносительстве, родители по большей части алкоголики, среди детей есть, конечно, еще неиспорченные души, но немало и тупиц, ленивых и зараженных взрослой всеобщей развращенностью. Бог ты мой, какая тут земля Ойле, какое царство вечной красоты?!
Не ужившись с начальством, Федор Тетерников меняет Крестцы на Великие Луки, на Вытегру… Десять лет скитаний и каторжного труда – и все одно и то же! Просвета нет и не предвидится.
Домашняя его жизнь по-прежнему – сплошной ужас и издевательства. В это трудно поверить, но его суровая родительница секла своего сына не только в детстве и в отрочестве, но и когда ему было уже под тридцать, заставляя благодарить за науку! Волосы поневоле встают дыбом, когда читаешь письмо Сологуба от 20 сентября 1891 года к сестре Ольге (сестру Федор очень любил и был с нею всегда откровенен): случилось так, что он не хотел идти к ученику в кромешной тьме и по столь же кромешной грязи босиком, так как накануне довольно сильно расцарапал ногу, и тут «маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами, после чего я уже не смел упрямиться и пошел босой. Пришел я к Сабурову в плохом настроении, припомнил все его неисправности и наказал розгами очень крепко, а тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго приказал сечь почаще». Вот она, цепная реакция зла российского свирепого захолустья! Неудивительно, что молодой учитель начинает делать отчаянные попытки вырваться из этого «болота», чтобы окончательно самому не потерять человеческий образ…
Босой учитель с поцарапанными ногами, бредущий по грязи… Что тут скажешь?! Христос, претерпевший смертные муки за всех нас, хотя бы носил сандалии…
Однако еще Оскар Уайльд сказал: «Я могу стоять по колено в грязи, но глаза мои устремлены на звезды». Провинциальный учитель прямо-таки одержим тягой к самообразованию. При всей ограниченности средств, он выписывает кучу столичных газет и журналов, переводит Верлена… В 1883 году им начат роман «Тяжелые сны», почти одновременно с этим он пишет «рассказ в стихах» «Кремлев» и, само собой, лирические стихи. Кое-что посылает в столичные журналы, те изредка печатают его, но гомеопатическими дозами: за десять лет жизни в «глубинке» удалось опубликовать едва ли десяток
