что иногда Коля смотрел вокруг себя не узнающими и непонимающими ничего глазами. То, что прежде было радостно и живо, казалось новым, чужим и враждебным. И даже сама мама уходила иногда в неясный сумрак далеких воспоминаний: Коля, когда захочет иной раз сказать что-нибудь о мамочке, как раньше, – вдруг чувствовал, что нет у него ни слов, ни даже мыслей о мамочке.

И природа в Колиных глазах странно и печально тускнела. Очертания ее словно смывались. И уже нелюбопытна она становилась для Коли, – и не нужна.

Соблазняясь Ваниными соблазнами, Коля иногда курил. Не больше, как по одной папироске зараз. И Ваня каждый раз давал ему заедать табачный запах мятными лепешками. Теперь табак уже не кружил Колину голову, как вначале. Но действие его стало еще пагубнее: каждый раз после курения Коля ощущал необычайную пустоту в душе и равнодушие. Словно кто-то тихими воровскими руками вынимал из него душу и заменял ее холодною и свободною стихийною русалочьею душою, – дыханием бездушным и навеки спокойным. От этого он казался себе смелее и свободнее. И как-то не хотелось ни о ком и ни о чем думать.

И от куренья, и от ночных мечтаний у Коли появились под глазами синие круги. И мама заметила, обеспокоилась, стала было наблюдать за Колею, – но как-то скоро отвлеклась к другим своим веселым и праздничным заботам.

XI

Было жарко даже и в овраге. И тихо. Коля пришел в лес раньше Вани.

Сосны и ели распространяли смолистый запах, – и он слабо и ненадолго порадовал Колю. Не надолго. Как бы привычным движением душа ответила радостью на привет природы, вечно родной и только обманчиво равнодушной, – обрадовалась вдруг, – и вдруг забыла свою радость, и словно забыла даже, что есть на свете радость…

Чуть плескался ручей, с недоумевающим, вопрошающим ропотом. В лесу раздавались порою тихие шорохи. Робко таясь, и тая неуклонные стремления, жила своею неведомою и родною нам жизнью природа…

Коля ждал. Тоскливая скука томила его. Так много было вокруг всяких милых прежде предметов, – деревьев, трав, – и звуков, и движений, – но все это казалось словно пустым. И далеким.

Послышался шорох, далекий, тихий, – но уже Коля сразу признал, что это приближается Ваня. И Коле стало весело. Точно он был потерян и один в чужом и страшном месте, где обитает тоска, и его нашли и спасли от ее темных обаяний.

Зашевелились витки, упруго и упрямо уступая чьему-то насилию, чтобы потом опять сейчас же забыть о нем и быть по-своему, – и из зеленой чащи выглянуло гримасничая Ванино лицо.

– Ждешь? – крикнул он. – А у меня-то что!

Плечом раздвинул он ветки и вышел к ручью, радостный, потный, босой. В руке у него была бутылка.

Коля смотрел на него с удивлением.

– Мадера, – сказал Ваня, показывая бутылку. – Спер!

Он был радостно взволнован, и лицо его более обыкновенного подергивалось гримасами. Он говорил прерывистым шепотом:

– Отец у меня любить куликнуть. Авось не заметит, что бутылка пропала. А если, грехом, хватится, то подумает, что сам выпил. Или на прислугу.

Мальчики присели у ручья на корточки и с немым восторгом смотрели на бутылку.

Коля спросил:

– А как откроешь?

– Ну вот, – важно ответит Ваня. – А штопор на что?

Ваня запустил руку в карман, пошарил там и вытащил нож со штопором.

– Видишь, – сказал он, показывая нож Коле, – у меня такой нож, – тут два лезвия, а на спинке штопор.

– На спинке, – смешливо повторил Коля.

Медленно, с трудом, и радуясь этому труду, откупорили вино. Ваня отдал Коле бутылку и сказал:

– Пей.

Коля покраснел, хихикнул, сделал гримаску, поднес бутылку к губам и отхлебнул чуть-чуть. Сладко и горько. И легкая струйка лихорадочно-веселого возбуждения пробежала по Коле. Со стыдливым смешком передал он бутылку Ване. Ваня торопливо поднес бутылку к губам и сразу отпил много. Глаза у него заблестели.

– Что ты помаленьку, – сказал он, передавая Коле вино, – ты сразу побольше хвати, увидишь, как хорошо.

Коля уже смелее выпил, сколько мог больше сразу. Но уж слишком много, так что закашлялся. Стало вдруг страшно и жутко. Лес плавно и медленно поплыл перед его глазами. Потом сразу стало весело.

Передавая вино один другому, они пили по очереди то большими, то маленькими глотками. И оба скоро опьянели. Ваня усиленно гримасничал. Мальчики громко хохотали. Коля закричал с диким хохотом:

– Лес пляшет!

– Пляшет, пляшет! – вторил ему Ваня.

– Смотри, какая смешная птица! – кричал Коля.

И все, что они видели, возбуждало их веселость, казалось им смешным. Они возились, плясали. Дикие шалости внушала им их буйная веселость. Они ломали деревца, царапали друг друга, и все их движения были неожиданны и нелепы, и в глазах у них все было туманно, несвязно и смешно.

Бутылку они куда-то бросили. Потом вспомнили о ней, стали искать, да так и не нашли. Ваня говорил:

– Там еще было вино. Жаль, что потеряли.

– Будет, и то опьянели, – сказал Коля хохоча.

Ваня присмирел. Буйная веселость упала. И его изменившееся настроение тотчас же передалось Коле. Ваня сказал расслабленно-пьяным, жалующимся голосом:

– Завтра выпили бы. Башка трещит.

Коля лег под деревом на траву. Лицо у него побледнело. Казалось ему, что что-то внутри его поднимает его, вертит, несет… куда?

– Давай купаться, – сказал Ваня. – Вода освежит, хмель соскочит.

Мальчики разделись, вошли в воду и чуть не утонули в ручье. Вода все толкала их под колени. Они хохотали, падали на четвереньки и глотали воду. Вода попадала и в нос, и в горло. Было страшно и смешно.

Наконец кое-как они выбрались и с неистовым хохотом повалились на траву.

Принялись одеваться. Ваня спросил:

– Хочешь, я два кораблика спущу?

– Ну спусти, – сказал Коля. – А где кораблики?

– Да уж найду, – ухмыляясь ответил Ваня.

Он вдруг схватил Колины желтые башмаки и бросил их в ручей.

– Смотри-ка, два кораблика, – закричал он с громким хохотом.

Башмаки, прыгая через камешки, стремительно уносились. Коля взвизгнул и побежал за ними, но видно стало сразу, что не догнать, – да и кусты мешали, и ноги не служили. Коля сел на землю и заплакал.

– Зачем ты их бросил? – упрекал он Ваню.

– Ну вот, сам же сказал: пускай, – со злою усмешкою оправдывался Ваня.

– Как же я теперь пойду домой? – горестно спрашивал Коля.

– А вот так же, как и я, – ответил посмеиваясь Ваня.

Его прозрачно-светлые глаза щурились и смеялись. Он сделал Коле гримасу и побежал вверх по склону, быстро, карабкаясь, словно кошка. Коля поспешал кое-как за ним, плача и царапая ноги.

«Домой бы поскорее добраться», – горестно и стыдливо думал он.

Но едва выбрались они на дорогу, опять стало ему весело, и все приключение с вином, купаньем, башмаками казалось ему забавным.

XII

Вечерело, а Коли все еще не было. Уже Колина мама начала беспокоиться. Послала служанку к соседям. Служанка вернулась и сказала:

– И Ванюшки еще у Зеленевых нет.

– Вместе шляются. Вот я ему задам, – сердито сказала Колина мама.

А сама была испугана. Мало ли что могло случиться! Воображение рисовало ей страшные картины Колиной гибели.

Она стояла у калитки и озабоченно смотрела на дорогу. Сзади послышался быстрый и тихий топот чьих-то ног. Мама обернулась. Это был Коля: он прибежал задворками. Мама ахнула.

– Коля, в каком ты виде! Рукав у курточки оборван. Башмаки где?

Коля весело засмеялся, махнул рукой и сказал:

– Башмаки уплыли… далеко.

И неверный, хриплый звук его голоса ужаснул маму. Коля еле ворочал языком, был бледный, но очень веселый и принялся быстро, но сбивчиво и неясно рассказывать свои приключения. И ему было так странно, что мама не смеется его веселому рассказу.

– От тебя вином пахнет! – горестно воскликнула мама.

Ее пьяный мальчик казался ей столь страшным, что ей как-то не верилось. А Коля радостно рассказывал:

– Мы, мамочка, мадеру пили, в овраге, страсть вкусно. И кораблики спускали, – целых два кораблика. Как весело-то было, – прелесть что такое!

Мама была в ужасе, а Коля болтал неудержимо. Наконец мама кое-как уложила Колю спать. Он скоро заснул. Мама пошла к Зеленевым.

XIII

Когда Александра Дмитриевна пришла к Зеленевым, глава дома сказал своей жене:

– Разбирайтесь сами, как знаете.

И ушел на мезонин.

– Ваш Ваня дома? – спросила Александра Дмитриевна, задыхаясь от волнения. – Он напоил моего сына.

Зеленева покраснела, подбоченилась, злобно засмеялась и сказала:

– Как же, дома. Дрыхнет. С вашим сынком, видно, они здорово выпили, – винищем так и разит. А что напоил, так это еще кто кого. Худ-худ, а только таких дел за ним пока еще не было до приятного знакомства с вашим сынком.

Обе женщины принялись осыпать одна другую упреками и бранными словами. Глебова говорила:

– Ваш сын – самый отчаянный сорванец из всех дачных мальчиков. Нельзя так распускать мальчика.

– Чего вы лаетесь! – грубо ответила Зеленева. – Ваш соколик тоже, видно, хорош, что и говорить. Сапоги сегодня пропил, – чего уж тут. Хорош мальчик.

– Как пропил! – с негодованием вскрикнула Глебова. – Ваш Ваня их в ручей бросил.

Зеленева злорадно засмеялась.

– Эка беда! – сказала она – Напились! Не каждый день случается, слава Богу. Ваш Коля, авось, не размокнет. Проспится, – очухается.

Александра Дмитриевна заплакала. Зеленева посмотрела на нее с презрительным сожалением.

– Да вы не сердитесь, – сказала она примирительно. – Мы его этому не учим. С ребятами чего не бывает, – под колпак их не посадишь, – и набедокурят иногда. Нашему Ваньке, само собой, дерка будет. А вашего болванчика вы облобызайте хорошенько, – он вам завтра ручьи слезные напустит от раскаяния. И больше нам нечего разговаривать.

Повернулась и ушла.

XIV

На другой день, когда Ваня проспался, отец высек его. Было это рано утром, но соседи слушали с удовольствием, как Ваня ревел низким, злым голосом.

– Я его утоплю, – сказал Ваня после наказания.

Но уже его не слушали. Отец торопился на поезд. Мать провожала…

Отец уехал. Ваня долго лежал в чулане, неподвижно и молча. Потом встал и пошел из дому. Мать закричала на него:

– Ванька, не смей уходить сегодня. Сиди дома.

– Нашли дурака, – грубо ответил Ваня. – Стану я сидеть.

Он открыл калитку и побежал по улице. Мать погналась было за ним, но сразу видно было, что не догнать.

– Марфа, – закричала она служанке, которая, весело ухмыляясь, выглядывала из кухни, – забеги проулком, подержи его.

– Подрал, где его догонишь, – ответила Марфа и захохотала.

Бессильная хозяйкина ярость потешала ее.

– Вернись ты у меня, мерзкий мальчишка, – кричала Зеленева вдогонку сыну.

XV

Ваня сидел на берегу лесного