чужого письма. Но наше… наше горе… умоляю вас, пожалейте старую женщину.
– Ради Бога, – вскрикнула Нина, – подождите, подождите до завтра. Клянусь вам, теперь я не могу. Я скажу вам завтра. Завтра, когда его… когда Сережу… ради Бога.
Плакали обе, обнимая одна другую. И вдруг мать оттолкнула Нину.
– Не даст вам Бог счастья, если он из-за вас! – плачущим воплем слабо вскрикнула она, и бросилась рыдая из комнаты.
Отец быстро ушел за нею. Нина осталась одна.
День проходил тупо и вяло, в смятении мыслей и мечтаний. Перечитывала письмо милого. Думала боязливо:
«А если придет та, другая, злая?»
Горько было думать, что придется отдать ей милые странички, исписанные мелким, торопливым, четким почерком. И утешая себя, опять думала:
«Да нет, не придет.»
Нетерпеливо ждала вечера, – идти опять на панихиду, в гроб милому положить белую розу, у гроба его оставить белый венок опечаленной невесты. И узнать, пришла ли злая разлучница.
Докучные, лишние, пламенные влачились минуты змеино-солнечного дня.
Поели обеда Нина сказала Наташе:
– Последняя отрада – получить письмо от милого. Я его получила.
Наташа с удивлением смотрела на узкий зеленый конверт. Нина в первый раз заметила на конверте надпись. Прочла:
«Опечаленной невесте.»
Та, другая, не приходила. Её не было ни на вечерней панихиде, где белый лег венок на ступени черного катафалка, и у черных волос милого упала белая роза, подарок невесты. Её не было и на выносе, и на отпевании.
И красота невестиной печали ничем не была нарушена.
По знойным утренним улицам равнодушно-шумного города, за гробом, по пыльной мостовой шла Нина с родителями своего жениха. Кто-то из его родных, элегантно одетый и красивый господин с седеющими усами и прямым станом отставного офицера, вел Нину под руку.
Красота её печали влеклась по безобразию пыльных, знойных улиц, под неистовым пыланием древнего Змия, среди минутно тронутых и крестящихся прохожих, – роковая красота печали влеклась на сером и злом безучастии Айсы.
Устала, но не хотела сесть в карету. И смертельно устала. Усталость венчала красоту её печали, и милая томность её лица была еще более трогательна этим чужим людям.
Скорбный долог был обряд, потому что не жалели денег, и в красивой церкви хорошо пел отличный хор певчих. Обряд, утешающий слабых, – но какое утешение мог дать Нине, бедной невесте жениха, только из-за гроба сказавшего ей слова любви, но и слова укора? И думала она:
«Куда же я должна вернуться, чтобы утешить его? Чтобы не остаться, по его откровенно милому слову, порядочною дрянью, малодушно отвернувшейся от света?»
И казалось ей, что она знает, куда пойдет, и чем его утешить.
Могила. Брошены последние горсти земли.
Рыдали мать и невеста, – некрасивая, старая, родная ему, с покрасневшим носом, сгибалась, сбивая на бок шляпу, – и молодая, бледная, заплаканная девушка, чужая ему при жизни и теперь единственно близкая ему.
И они остались одни над свежею могилою, – одна не берегла сына, и сердце его было ей темно, и помыслы непонятны и чужды, – и другая; на неё ни разу не глянули его милые очи, но ей открылось его сердце, – слабое, изнемогшее от непосильного бремени земное сердце человека, который хотел великого подвига и не мог его совершить.
«Милый, – шептала она, – я знаю путь, которым надо идти, чтобы с тобою быть, чтобы тебя утешить. Ты не мог, ты ослабел от печали, тебе темно и холодно в могиле, но ничего, не бойся, я сделаю всё, что было твоим делом. И если на твоем пути есть страдания, они будут моими».
Смотрели одна на другую. Нина думала:
«Что скажу ей? Чем ее утешу?»
Сказала ей тихо:
– Вы сказали вчера, что Бог не даст мне счастья, если он умер из-за меня. Видит Бог, что я в этом нисколько не виновата. Но на что же мне счастье, если он, милый мой, в могиле? Я не умела быть с ним вместе, когда он был жив, но поверьте что я всегда буду верна его памяти. И то, что он мне завещал, исполню, – и его любовь будет моею любовью, его друзья моими друзьями, его ненависть моею ненавистью, и то, отчего погиб он, понесу я.
Заклятие стен
Сказочки*
Крепкий молот, проникнутый прекрасными намерениями, сделанный из лучшего железа, беседовал с железною полосою, которая лежала на наковальне. Они говорили о земных несовершенствах, о злых обидах, которыми одни осыпают других.
– Оковы – позорный остаток варварства, – говорил молот, и убеждал железо никогда не делаться цепью.
Слушая его на горячей наковальне, под жаром горна, железо смягчалось и таяло. Но вот дюжий кузнец взмахнул высоко молотом, и тяжко опустил его на железо. Посыпались красные искры, и застонала бедная полоса.
– Как, ты сам решился меня бить? – спросила она.
– Да, я бью тебя, а ты будешь терпеть. Так устроено, и я поставлен выше тебя в свете, чтобы бить по тебе.
Молот тяжко опускался на железную полосу, приговаривая с большим весом:
– Не надо жестокостей! Презренны жестокие!
Когда из железа выковались звенья прочной и длинной цепи, молот отвернулся с презрением.
– Все ренегаты таковы, – сказал он, – мягкие, как воск, в начале, в конце они не стыдятся служить кандалами.
А цепь тихо позвенивала своими прочными кольцами, и шептала:
– Так и должно быть, так всё устроено. Ещё несколько ударов по моим звеньям, – и я с наслаждением обовью тело проклятого каторжника.
Обидчики
Мальчик с пальчик встретил мальчика с ноготок и поколотил его. Стоит мальчик с ноготок и жалобно пищит.
Увидел это мальчик с два пальчика и побил мальчика с пальчик – не дерись! – говорит. Заверещал мальчик с пальчик.
Идет мальчик с локоток и спрашивает:
– Мальчик с пальчик, о чем ты плачешь?
– Гы-гы! Мальчик с два пальчика меня оттаскал, – говорит мальчик с пальчик.
Догнал мальчик с локоток мальчика с два пальчика и больно побил его – не обижай, – говорит, – маленьких!
Заплакал мальчик с два пальчика и побежал жаловаться мальчику приготовишке. Приготовишка сказал: я его вздую! – и вздул мальчика с локоток. А приготовишку за это поколотил второклассник.
За приготовишку заступилась его мама и оттаскала второклассника.
Закричал второклассник – прибежал его папа, побил приготовишкину маму. Пришел городовой и свел второклассникова папу в участок.
Тут сказка и кончилась.
Тик
Один маленький мальчик всех передразнивал. Кто смеется, а уж он кричит: ки-ки. Чихнет кто-нибудь, он скажет: тик. Вот пошел мальчик по сырой траве. Вернулся домой и чихает. Мама спросила:
– Ты что чихаешь?
А мальчик говорит:
– Так, мама, тик! так.
Мама говорит:
– Да у тебя насморк. Ты по сырой траве, должно быть, ходил?
Мальчик сказал:
– Нет, мама, тик! не ходил.
Мама ощупала у мальчика ноги, и сказала:
– А сапоги отчего сырые?
Мальчик заплакал и сказал:
– Я, мама, не ходил– тик! – по сырой траве, а это – тик! – мои сапоги ходили!
Весёлая девчонка
Жила такая веселая девчонка – ей что хочешь сделай, а она смеется.
Вот отняли у нее куклу подруги, а она бежит за ними, заливается-смеется и кричит:
– Наплевать на нее! Не надо мне ее.
Вот мальчишки ее прибили, а она хохочет:
– Наплевать! – кричит, – где наше не пропадало!
Говорит ее мать:
– Чего, дура, смеешься, – вот возьму веник.
Девчонка хохочет.
– Бери, – говорит, – веник, – вот-то не заплачу, – наплевать на все!
Веселая такая девчонка!
Бык
У одного мальчика мама была в светло-синих очках, папа в темно-синих.
Они на весах вешали все, что мальчик ел, – мясо, и молоко, – все вешали.
Вот раз папа и говорит маме:
– А ведь наш мальчик сегодня первого быка скушал, – завтра за второго примется.
Мальчик услышал это, заплакал и сказал:
– Я не хочу есть быка, – у быка рога.
Кусочек сахару
Жила-была хозяйка. У неё был маленький ключик от шкапика. В шкапике стоял маленький ящик. В ящике лежал малюсенький кусочек сахару.
Жила у хозяйки собачонка. Она была капризная, – вдруг возьмёт, да и затявкает на хозяйку.
А хозяйка возьмёт ключик, отворит шкапик, достанет ящик и вынет кусочек сахару. Собачонка и завиляет хвостом.
А хозяйка скажет:
– Тявкала, Каприза Петровна, – вот тебе и не будет сахару.
И спрячет всё по-прежнему. Собачонка раскаивается, да поздно.
Леденчик
У девочки был леденчик в бумажке.
Сперва было их много, да она съела, – один остался.
Сперва было их много, да она съела, – один остался.
Вот и думает: «Съесть самой или на бедных пожертвовать?»
Думает: «Бедной девочке отдам».
А потом подумала: «Лучше буду делиться с бедными пополам». И съела пол-леденца.
А потом опять подумала: «Со следующих леденцов начну, а теперь дам ей пол-половинки», – и съела сама пол-половинки.
А так мало осталось, что уже и не стоило отдавать бедной девочке, – девочка и остальное сама съела.
В саду росла береза. На даче жил мальчик Ника. Ника был шалун. А у березы были ветки. Раз Ника много шалил. Тогда с березы сорвали ветку, а с ветки листья обдернули.
Потом уж Ника не любил березу. Вот лето было долго, и настал июль, и конец июля. На березе показались желтые листья. Ника сказал березе:
– Что, злючка, вот тебя Бог и наказал, – другие деревья молодые, а ты уже седая.
Бай
У девочки Манечки была комната, и в комнате четыре стены: белая, голубая, зеленая да красная. Вечером Манечка не хотела спать. Няня сказала:
– Бай-бай-бай! Маню покачай!
Бай пришел, идет по красной стене. А Манечка увидела и смеется:
– Старик с бородою, да какой смешной!
Бай и ушел, а Маня разгулялась. Только поздно. Няня поет:
– Приходи, голубчик бай, нашу Маню покачай!
Пошел бай по зеленой стене. Маня увидала и говорит:
– А старик-то опять пришел, – белый сам, и борода белая.
А бай не любит, чтоб на него смотрели, – он опять ушел. Маня шалит, няня поет:
– Приходи, голубчик бай, Маньку-Маню укачай.
Бай по голубой стене подходит. Маня говорит:
– Противный старик, опять лезет, – борода-то длинная, седая.
Бай ушел. Маня капризничает, няня поет:
– Милый бай, добрый баюшка-бай, приходи к нам, поспешай, нашу Маню закачай.
Тут пошел бай по белой стене, – Маня и заснула.
Про белого бычка
Няня спросила Леночку:
– Сказать тебе сказку про белого бычка?
Леночка сказала:
– Скажи.
А няня и говорит:
– Я скажу сказку про белого бычка, ты скажешь сказку про белого бычка, не сказать-ли тебе сказку про белого бычка?
Леночка догадалась, что няня не знает про белого бычка.
Вот и думает Леночка, – ладно, лягу спать, сама увижу про белого бычка. Заснула Леночка, и всю ночь спала крепко, а уж под самое утро вспомнила про белого бычка, и увидала белого бычка во сне. Но только что она его увидала, как пришла няня, и разбудила Леночку. Леночка рассердилась и сказала:
– Сама не знаешь, да и другим
