царевна увидела бедную избу и больную девочку, то ей стало очень жалко, – и стала она ласкать девочку и забавлять ее.
Потом отошла на середину избы и стала кружиться и плясать, ударяя в ладоши и напевая.
И увидела девочка много света, и услышала много звуков, и обрадовалась, и засмеялась, и вспомнила имя ангела, и громко сказала его.
И вся изба наполнилась благоуханием. И тогда вспомнила царевна своё имя, и зачем ее посылали на землю, и радостно вернулась домой.
И девочка выздоровела, и царевна вышла за Максимилиана замуж, и в своё время, пожив на земле, довольно, вернулась на свою родину, к вечному Богу.
На него с самого начала надели стеклянный колокол, чтоб мухи его не обижали.
Так все и жил мальчик в колоколе.
Вот видит мальчик, – береза шатается. А он не знал, что это от ветра, – не знал ветра нежный мальчик.
Он и сказал березе:
– Глупая береза, не шатайся, сломаешься.
Перестал дуть ветер, и береза не шаталась. А нежный мальчик обрадовался, и сказал:
– Вот и умница, что послушалась.
У него были две тети: умная тетя и добрая тетя.
Когда Злой мальчик чего не поймет, то он бежит к умной тете, – та объясняет; когда Злой мальчик нашалит, то он бежит к доброй тете, – та укрывает.
Вот сидел раз Злой мальчик с умною тетею. Шел мимо Тихий мальчик.
Сказала умная тетя Злому мальчику:
– Беги скорей, куси Тихого мальчика за ногу.
Обрадовался Злой мальчик. Он побежал. Но он был трус. Добежал до Тихого мальчика, – не смеет кусить. Вот Злой мальчик нагнулся, кусил себя за ногу и побежал к доброй тете, а сам кричит да плачет:
– Добрая тетя, меня кусил скверный мальчишка – Тихий мальчик.
Добрая тетя поверила и сказала:
– Приведите негодного Тихого мальчика.
Привели. Добрая тетя говорит:
– Ай-ай-ай! негодный мальчишка Тихий мальчик, как ты смеешь кусаться? Добрые мальчики никогда не кусаются.
Тихий мальчик заплакал и сказал:
И его поставили в угол, а Злого мальчика погладили по головке.
Так-то часто бывает.
Плененная смерть
В старые годы жил храбрый и непобедимый рыцарь.
Случилось ему однажды пленить самоё смерть.
Привёз он её в свой крепкий замок и посадил в темницу.
Смерть ничего, сидит себе, а люди перестали умирать.
Рыцарь радуется и думает:
– Теперь хорошо, да беспокойно, стеречь её надо. Лучше совсем бы её истребить.
Только рыцарь справедливый был, не мог умертвить её без суда.
Вот он пришёл к темнице, стал у окошечка и говорит:
– Смерть, я тебе голову срубить хочу – много ты зла на свете наделала.
Рыцарь и говорит:
– Вот, даю тебе сроку, – защищайся, коли можешь. Что ты скажешь в своё оправдание?
А смерть отвечает:
– Я-то тебе пока ничего не скажу, а вот пусть жизнь поговорит за меня.
И увидел рыцарь – стоит возле него жизнь, бабища дебелая и румяная, но безобразная.
И стала она говорить такие скверные и нечестные слова, что затрепетал храбрый и непобедимый рыцарь, и поспешил отворить темницу.
Пошла смерть, – и опять умирали люди. Умер в свой срок и рыцарь, – и никому на земле никогда не сказал он того, что слышал от жизни, бабищи безобразной и нечестивой.
Сказала отмычка своему соседу:
– Я все гуляю, а ты лежишь. Где я только не побывала, а ты дома. О чем же ты думаешь?
– Есть дверь дубовая, крепкая. Я замкнул ее – я и отомкну, будет время.
– Вот, – сказала отмычка, – мало ли дверей на свете!
– Мне других дверей не надо, – сказал ключ, – я не умею их открывать.
– Не умеешь? А я так всякую дверь открою.
И она подумала: верно, этот ключ глуп, коли он только к одной двери подходит. А ключ сказал ей:
– Ты – воровская отмычка, а я – честный и верный ключ.
Но отмычка не поняла его. Она не знала, что это за вещи – честность и верность, и подумала, что ключ от старости из ума выжил.
Есть такая чудесная палочка на свете, – к чему ею ни коснись, всё тотчас делается сном, и пропадает.
Вот если тебе не нравится твоя жизнь, возьми палочку, прижми ее концом к своей голове, – и вдруг увидишь, что все было сон, и станешь опять жить сначала и совсем по-новому.
А что было раньше, в этом сне, про все вовсе забудешь.
Вот какая есть чудесная на свете палочка.
Колодки и петли
Шел, шел белый человек, и пришел в коробку. Видит, – сидят черные люди, а лица у них белая. Удивился белый человек.
– Чего-ж, говорит, – у вас на ногах колодки?
А они смеются.
– Нельзя же, – говорят, – так стыдно ходить.
– Ну, – говорит белый, – а зачем у вас у каждого петля на шее?
А они пуще смеются.
– Нельзя-же, – говорят, – так невежливо ходить.
Так ничего и не понял белый человек. Ушел домой, где не носят на ногах колодок, а на шеях петель.
Две свечки, одна свечка, три свечки
Горели две белые свечки и еще много ламп по стенам. Читал человек по тетрадке, а другие молчали и слушали.
Огни дрожали. Свечки тоже слушали, – им нравилось, но их потрясало, – оттого-то и дрожали огни.
Человек кончил. Задули свечи. Ушли.
Всё равно.
Горела одна серая свечка. Сидела швея и шила. Ребенок спал и кашлял во сне. От стены дуло. Свечка плакала белыми, тяжелыми слезами. Слезы текли и застывали. Стало светать. Швея с красными глазами все шила. Задула свечу. Шила.
Всё равно.
Горели три желтые свечки. Лежал человек в ящике, – желтый и холодный. Читал другой по книге. Женщина плакала. Свечки замирали от страха и жалости. Пришла толпа. Пели, кадили. Понесли ящик. Свечи задули. Ушли.
Всё равно.
Что будет?
– Что будет?
Мама сказала:
– Не знаю.
Мальчик сказал:
– А я знаю.
Мама спросила:
– А что?
Мальчик засмеялся и сказал:
– А вот не скажу.
Мама рассердилась. Пожаловалась папе.
Папа закричал:
– Ты как это смеешь?
Мальчик спросил:
– А что?
– Дерзости говорить! Ты что такое знаешь?
А мальчик испугался и сказал:
– Я ничего не знаю. Я пошутил.
Папа ещё больше рассердился. Он думал, что мальчик знает что-то, – и закричал страшным голосом:
– Говори, что ты знаешь! Говори, что будет!
Мальчик заплакал, и не мог сказать, что будет. И ему досталось.
Такое ведь вышло недоразумение!
Глаза
Были глаза: черные, прекрасные. Взглянут и смотрят, и спрашивают.
И были глазёнки: серые, плутоватые – всё шмыгают, ни на кого прямо не смотрят.
Спросили глаза:
– Что вы бегаете? Чего ищете?
Забегали глазенки, засуетились, говорят:
– Да так себе, понемножечку, полегонечку, нельзя – помилуй, надо же – сами знаете.
И были гляделки: тусклые, нахальные. Уставятся и глядят.
Спросили глаза:
– Что вы смотрите? Что видите?
Скосились гляделки, закричали:
– Да как вы смеете? Да кто вы? Да кто мы? Да мы вас!
Искали глаза глаз таких же прекрасных, не нашли и сомкнулись.
Песенки
С виду он был так себе, забулдыга, – шлялся но улицам и дорогам, засиживался в кабачках, засматривался на веселых девиц, и ничего не было у него сбережено, а потому и почет ему был маленький.
Только иногда выйдет он на перекресток, и запоет, – и такие слова он знал, что всё ему тогда окликалось, – и птицы в лесу, и ветер в поле, и волны в море.
А собачка-пустолаечка говорила:
– Плохо, плохо! Все это пустяки.
А хитрая лисичка говорила:
– Плохо, плохо! Это он все о земном, а Бога то и позабыл.
Ну что ж такое! Зато все живое ему окликалось: и птицы лесные, и волны морские, и рыскучие ветры.
Шли с возами люди по длинной степной дороге и только звезды озаряли им путь.
Ночь была долгая, и привыкли глаза их к мраку, и различали они все неровности и повороты пути.
Но долог был путь, и скучно стало юному путнику.
Он сказал:
– Надо зажечь побольше фонарей, и осветить дорогу, и скорее пойдут лошади, и мы скорее достигнем цели.
Поверили ему люди, зажгли фонари, и, – мало им было того, – наломали ветвей, наделали факелов, разложили костры, много заботились об освещении пути.
Лошади стали, – ничего, думали путники, – догоним после.
И озарились ясным светом окрестности, а звезды померкли, и увидали путники, что их путь не единственный: многие отделялись от него тропы и дороги, и каждая тропа и дорога казалась кому-нибудь самою короткою.
Перессорились попутчики и разбрелись, и солнце застанет их на разных дорогах и далеко от цели.
Два стекла
Одно стекло увеличивало, другое – уменьшало.
И первое стояло над каплей воды и говорило другому стеклу:
– Страшные большие существа носятся и пожирают друг друга.
Другое смотрело на улицу и говорило:
– Маленькие человечки мирно беседуют, и проходят, все проходят…
Первое сказало:
– Мои остаются. Боюсь, что доберутся они и до человечков.
Но второе сказало:
– Человечки уйдут…
Лампа и спички
На столе стояла лампа.
С неё сняли стекло; лампа увидала спичку, и сказала:
– Ты, малютка, подальше, я опасна, я сейчас загорюсь. Я зажигаюсь каждый вечер, – ведь без меня нельзя работать по вечерам.
– Каждый вечер! – сказала спичка, – зажигаться каждый вечер, – это ужасно!
– Почему же? – спросила лампа.
– Но ведь любить можно только однажды! – сказала спичка, вспыхнула, – и умерла.
Капля падала в дожде, пылинка лежала на земле.
Капля хотела соединиться с существом твердым, – надоело ей свободно плавать.
С пылинкою соединилась она – и легла на землю комком грязи.
Та самая
Шёл поезд, и шел всё в одну сторону. И был там пассажир, который должен был выйти на той самой станции, где ждали его лошади и друзья.
Пассажир был нетерпеливый, на каждой станции выходил и спрашивал:
– Это – та самая станция?
А ему отвечали:
– Нет, еще не та.
И, наконец, он заснул в вагоне. Спал долго, видел очень приятные сны.
Вдруг проснулся, а поезд стоит. Пассажир побежал на платформу, спрашивает:
– Это – та самая станция?
А ему отвечают:
– Нет, уж не та.
И скоро поезд пошел дальше, а пассажир сидел в вагоне, и плакал.
Большая рыба догнала малую, и хотела проглотить. Малая рыба запищала:
– Это несправедливо. Я тоже хочу жить. Все рыбы равны перед законом.
Большая рыба ответила:
– Что же, я и не спорю, что мы равны. Коли не хочешь, чтоб я тебя съела, так ты, пожалуй, глотай меня на здоровье, – глотай, ничего, не сомневайся, я не спорю.
Малая рыбка примерилась, туда-сюда, не может проглотить большую рыбу. Вздохнула, и говорит:
– Твоя взяла, – глотай!
Хрыч да хрычовка
Жили-были хрыч да хрычовка.
Жил хрыч пятьсот лет, хрычовка – четыреста.
Получал хрыч большую пенсию и отдавал ее хрычовке на расходы.
Хрыч носил фуфайку на теле, хрычовка чернила волосы фиксатуаром.
