я буду ее хвалить: «Не поздоровится от этаких похвал».

Варвара Кирилловна недоверчиво покачивала головою. Но Мария сразу приняла сторону Аполлинария Григорьевича. Она говорила:

– Конечно же, мама, так гораздо благоразумнее. Таким способом гораздо легче открыть Евгению глаза на все ее отрицательные стороны. А чем больше с ним спорить, тем больше он будет находить в ней одно только хорошее.

Глава сорок девятая

Гнус опять сумел получить точные сведения о Шане и, улучивши момент, опять отправился доносить Жглову. На этот раз он сказал Жглову, что отношения между Шанею и Евгением зашли слишком далеко.

Жглов пришел в такую ярость, что бросился на Гнуса с кулаками. Гнус опрометью выбежал из кабинета. Жглов выскочил было за ним в коридор, но вовремя остановился, вернулся к себе и с такою силою захлопнул за собою дверь, что стекла в окнах задребезжали.

Дядя Жглов вернулся домой мрачнее ночи. Позвал к себе Юлию и долго допрашивал ее.

Юлия ничего не знала. Только посинела от ужаса и так задрожала, когда отец подошел к ней, что ему даже стало ее жалко.

– Дура! – сказал Жглов. – Мало тебе от меня за провизора достается, так еще в чужом пиру похмелье терпишь. Позови сюда Шаньку.

Шаня пришла и с первого же слова созналась во всем. Сказала спокойно:

– Врать и запираться не стану. Что сделала, то сделала.

Жглов был взбешен. Сжимая кулаки и задыхаясь от бессильной злости, он бешено кричал:

– Что же мне с тобой делать, негодная!

Шаня молча пожала плечьми. Дядя Жглов кричал:

– Да на что же ты надеешься?

– Он женится, – спокойно сказала Шаня.

– Дура! Идиотка! – кричал дядя Жглов, стуча кулаками по столу.

– Какая есть, – спокойно отвечала Шаня. Дядя Жглов бешено кричал:

– Как я об этом отцу скажу? Шаня ответила спокойно:

– Моя вина, я и в ответе.

Шанино спокойствие поражало дядю Жглова. Он кричал:

– Что ты стоишь, как каменная, как идол какой-то! Стыда и совести у тебя нет. Другая бы от такого стыда слезами изошла, прощенья бы просила, в ногах бы валялась.

Шаня печально улыбнулась. Сказала:

– Стыдиться мне нечего, я никому зла не сделала и ни перед кем в этом не виновата. А и виновата, так я сама и отвечу. Бог накажет или помилует, а у людей просить прощенья мне не приходится.

– А га, вот ты как поговариваешь! – злобно сказал дядя Жглов. – Ну, посмотрим, что родители скажут, а пока я свои меры приму. Пошла вон! – крикнул он на Шаню.

Шаня вышла от него по-видимому спокойная. Но слова дяди Жглова о своих мерах наводили на нее страх. Она строила десятки догадок о том, что это за меры, и одна догадка была неприятнее и страшнее другой.

«Пусть со мною делает, что хочет, – боязливо думала она, – только бы Евгения оставил в покое».

Меры, которыми дядя Жглов пригрозил Шане, состояли в том, что он решил переговорить с Евгением и предъявить ему некоторые требования. Он ничего не сказал об этом Шане, но в тот же вечер послал Евгению письмо, написанное на большом листе плотной почтовой бумаги с напечатанным в левом верхнем углу адресом нотариуса Жглова.

Милостивый государь,

Евгений Модестович, имея необходимую надобность переговорить лично с Вами по неотложному и крайне важному для Вас делу, покорнейше прошу Вас пожаловать в мою контору завтра, в среду, от 7 до 8 часов вечера, или прошу Вас сообщить мне, когда я могу посетить Вас с вышеуказанною целью. Готовый к услугам,

П. Жглов

Евгений сначала решил не идти и на письмо не отвечать. Тон письма и особенно содержание его показались ему необычайно дерзкими. Он свирепо разорвал письмо и бросил его в корзину под своим письменным столом.

Потом Евгения взяло раздумье. Если не идти и ничего не отвечать, то Жглов может и сам прийти, и притом в самое неудобное время. А если его не принять, то он может обратиться к Варваре Кирилловне. Тогда будут неприятные разговоры, сцены, «молебны».

Евгений сообразил, что уж лучше идти. В назначенный день он пошел к Жглову, хотя и с большою неохотою.

Дорогою томили Евгения тоскливые думы о предстоящем разговоре. Осенний дождь, унылый ветер, слякоть и полутьма, пропитанная матовыми излияниями зыбкого, но все же мертвого света от уличных электрических фонарей, – все это наводило на Евгения тоску.

Было без четверти восемь, когда Евгений вошел в дом дяди Жглова. В скучной, чопорной обстановке конторы тоска Евгения усилилась. Пока ходили докладывать о нем, он так упал духом, что уже подумывал, как бы улизнуть.

Жглов пригласил Евгения в свой деловой кабинет и прямо начал, сурово сдвинув брови:

– Мне намно говорить с вами о моей племяннице.

Евгений был так смущен, что даже это «намно» вместо «надобно» только слабо позабавило его.

Жглов был мрачнее обычного. Весь он был похож на большую рассерженную обезьяну. Взоры у него были суровы, слова грубы, и речь шла прямо к делу.

– Как же вы так, молодой человек, – говорил он, – подсыпались к молодой девушке из хорошего дома и обольстили ее. На что же это похоже!

Евгений сказал нерешительно и конфузливо:

– Я непременно женюсь на Шане, как только окончу курс. Непременно женюсь, даю вам честное слово.

Жглов спросил сурово:

– Что же мешает вам сделать это теперь? Согрешили, так и покройте ваш грех.

– Теперь никак невозможно, – лепетал Евгений.

– Почему же-с вы теперь не можете? – свирепо спросил Жглов.

– Но я должен кончить курс в специальном учебном заведении, – отвечал Евгений, – а туда женатых не принимают. А недоучкой что же я буду? и что я стану делать? Учителем в гимназии мне быть совсем неинтересно.

Жглов недоверчиво усмехнулся и угрюмо сказал:

– Вы можете выхлопотать разрешение жениться. Теперь есть и женатые студенты. Скоро женатых гимназистов увидим. Да и как же иначе, коли учатся молодые люди нескончаемое время. Подайте прошение ректору, он разрешит.

– Это очень трудно, – нерешительно сказал Евгений.

– Мне думается такого рода дело, – говорил Жглов, – что с вашими связями это ничего не стоит. Да и почему трудно? Другим же разрешают.

– Я женюсь, как только буду самостоятельным, – сказал Евгений. – Моя мать против этого брака, и пока я живу в семье, не могу же я ссориться со своими.

– Уйдите из семьи, – посоветовал Жглов. – Все равно с женою в мамашиной квартире тесно жить. Да и Шаня вряд ли этого захочет.

– Но на что же мне жить? – спросил Евгений. – У меня ограниченные средства. Не могу же я заниматься уроками, отбивать хлеб от бедняков, которым жрать нечего.

– Моя племянница имеет свой капитал, – сказал Жглов. – Скромно жить, так на обоих хватит.

– Я не хочу жить на женин счет, – говорил Евгений, – да и Шаня привыкла ни в чем себе не отказывать, так что ее денег нам и не хватит. Одни ее наряды, шляпки и перчатки чего стоят!

– Хорошо-с, а если будет ребенок? – спросил Жглов.

– Ребенка можно после узаконить, – отвечал Евгений.

– Когда после? – свирепо спросил Жглов. Смущенно улыбаясь, Евгений отвечал:

– Когда мы повенчаемся. Нынче это можно. Это все равно. Вы сами знаете, что такой закон есть.

– А если вы умрете до того времени? – спросил Жглов. – Конечно, не дай Бог, но все же может случиться, все мы под Богом ходим.

– Нет, зачем же умирать! – сконфуженно лепетал Евгений. – Я постараюсь… Я веду здоровый образ жизни, занимаюсь гимнастикой.

– Так-с. Ну-с, так вы напишите мне обязательство, – решительно сказал Жглов.

Евгений в ужасе посмотрел на него и пролепетал:

– Какое?

– Я смотрю на это дело под таким углом, – говорил Жглов, – что если вы твердо решили жениться на Шане, то подтвердите это письменно.

– Я, конечно, готов, – смущенно бормотал Евгений, – но я не понимаю, почему вы мне не верите. Я не человек с улицы, я – дворянин. Я не могу сделать ничего, противного чести и дворянскому достоинству.

Но, как Евгений ни хорохорился, пришлось-таки ему под диктовку дяди Жглова написать это неприятное для него обязательство.

После выдачи обязательства Евгений вернулся домой такой растерянный, что Аполлинарий Григорьевич, только что приехавший к ним с женою провести вечер, сразу догадался, что что-то произошло. Он сказал Евгению:

– Пойдем к тебе, покурим.

И, оставшись наедине с Евгением, принялся его расспрашивать. Евгений мало-помалу рассказал весь разговор со Жгловым, рассказал и о выдаче обязательства.

Аполлинарий Григорьевич посвистал и сказал насмешливо:

– Налетел, Женечка! Евгений говорил брюзгливо:

– Собственно говоря, все люди – свиньи, эгоисты… Ни у кого нет бескорыстия… Я неразрывно связан с Шанею.

– Ну, не так уж неразрывно, – сказал Аполлинарий Григорьевич. – Это обязательство не имеет законной силы.

Евгений говорил кисло:

– Шаня, конечно, прелестная женщина.

– Допустим, – иронически сказал Аполлинарий Григорьевич.

– Я обязан жениться на ней… нравственно обязан, – говорил Евгений.

– Ну, в этих делах нет обязанностей, – возразил Аполлинарий Григорьевич.

Сердце Евгения хотело обрадоваться этой разрешаемой ему свободе от обязательства. Но Евгений вспомнил угрюмую, внушительную фигуру Жглова, и холодок страха пробежал по его спине. Он уныло сказал:

– Собственно говоря, мы все падаем с облаков в грязь.

– Будто? – насмешливо спросил Аполлинарий Григорьевич. Милое Шанино лицо вдруг вспомнилось Евгению. Ну какая ж беда, если и заставят на ней жениться! Он воскликнул:

– Нет, что я говорю! Я – свинья!

– Какие крайности! – пожимая плечами, сказал Аполлинарий Григорьевич.

Евгений говорил восторженно:

– Я безумно люблю ее, ничто в мире не в силах разлучить меня с нею.

Аполлинарий Григорьевич засмеялся и сказал:

– Кажется, ее дядя не очень верит в прочность твоих чувств. Находит, что с бумагою-то вернее.

Евгений опять смутился.

Глава пятидесятая

На другой день в номере гостиницы Шаня ждала Евгения.

Он вошел злой. Еле поздоровался. Шаня спросила с удивлением:

– Что с тобою, Женечка?

– Что со мною? – со сдержанною злостью переспросил Евгений. – Вы не знаете? Невинность какая!

– Право, не знаю, – с недоумением говорила Шаня. Евгений повернулся к ней с исказившимся от бешенства лицом и закричал:

– Твой дядя вздумал заступаться за тебя. Что же, я – разбойник, по-вашему?

И посыпались на Шанечку гневные упреки. Взволнованный, красный, Евгений ходил по комнате, рассказывал о выдаче обязательства и выкрикивал гневные слова.

– Что я, враг тебе, что ли! – говорил он. – Обращаться со мною, как с каким-нибудь плутоватым писарьком, – это черт знает что такое.

Шаня плакала и говорила:

– Женечка, что ты говоришь! Ты разрываешь мое сердце! Ведь я же ничего этого не знала. Неужели ты можешь винить меня в этом деле!

Евгений, все